Пастель для Галатеи

– Вот же, с-с-сука, какого мужика загубила! – не выдержал трагического молчания работяга в телогрейке.

– Как можно, Пр-р-рокопий Ильич, так похабно выражаться?! – с осуждением прохрипел интеллигент в шляпе. – Сдерживайся, пожалуйста. Мы на историческом погосте Лавры, не на саратовском базаре!

– Пушкин выстрадал Наташу. Со второго раза юная красавица согласилась выйти за поэта. Пушкин тщетно пытался создать свою Галатею, – неожиданно мягким, проникновенным тоном промямлил кряжистый «спортсмен».

– Выстрадал?! Создать Галатею?! – сдержанно возмутился мужик в ватнике. – О чём ты, Ираклий?! У Пушкина таких Галатей по жизни сотня штук накопилась перед дуэлью!

– Господа – хорошие товарищи, – напряжённо пробасил интеллигент в шляпе. – Нам бы лучше помолчать. Чужие могут услышать. Не пойми что, подумать о нас. Успокаиваемся. Медленно, с почтением покидаем скорбное место.

– Осталось у нас? – спросил неудержимый мужик в ватнике.

– По одной! На выходе! – сдержанно ответил Худой в шляпе, звякнул в кармане пальто наполненной гроздью «мерзавчиков». – Остальное – вечером.

Компания расслабилась, последовала на выход за своим предводителем.

Чужие, как раз, всё, что им было нужно, с благодарностью услышали. Сценарист проходил в тот момент, развернувшись спиной, мимо невероятной тройки приезжих, делая вид, что рассматривает надписи соседних надгробий.

– Сотня Галатей?! – хмыкнул на прощание «спортсмен» во след коллеге по путешествиям.

– Сто четырнадцать, – ответил худой в шляпе, – если уж быть совсем точным.

– О как?! Сотня Галатей! – восхитился сценарист неожиданному историческому ракурсу, предложенному свободными путешественниками.

Но это уже была совсем другая история, хотя и с подтекстом для будущего киноромана «ПАСТЕЛЬ ДЛЯ ГАЛАТЕИ».

М У К А

…Офицер оборачивался в гневе.

– Я никогда не бил женщин! А ЕЁ ударил!

У костра качались качели из креста,

без детей…

– Шашкой – раз! – восторгались Дети.

– ОНА умерла? ЕЙ больно?

– ОНА не заметила, – успокаивали родители.

…Крест расколотили обратно. В доски.

Киносценарий «Простое число»,

Надежда КОЖУШАНАЯ. 13.01.97г.

В городе «пламенных» революций девяностые годы прошлого столетия подобрали мокрые каменные лапы, вставая на дыбы.

Петербург по традиционному вековому расписанию завешивали на ночь серым покрывалом мороси.

Мерзкими лохмотьями опадала с неба сырость. Чёрный город – дворняга, с благородным, кровавым прошлым, свернулся клубком, возлежал над сетью каналов, ощетинился антеннами, топорщился шерстью крыш старинных домов, вздрагивал от порывов стылого ветра с Финского залива. На железных верёвках проводов беспокойно моталось стираное белье рекламных растяжек, дребезжали жестянки дорожных знаков. Свинцовыми складками тяжело сминалась спящая Нева. Вдоль гранитной набережной тянулась унылая, выцветшая картонная декорация дворцовых фасадов, торчали безжизненные букеты фонарных столбов. Тревожно перемигивались жёлтые глаза светофоров на перекрёстках. Разбегались по своим ночным приютам последние прохожие. Торопливо прошмыгивали редкие автомобили. Город затихал, укладывался спать. Город пустел. Наступало ирреальное состояние «белых» ночей. Закат застывал в студенистой бледности и незаметно превращался в блёклое утро. Шевеление людского муравейника на городских улицах и проспектах замирало и тут же начиналось заново.

К вечеру грустный город вновь хмурился низкими тучами, мрачнел, томился без парадного освещения. Новый мэр экономил электричество. Шпиль Петропавловской крепости осиротел без Ангела, чёрной иглой раздирал нависающую над городом тяжёлую, грязную, промозглую вату облаков. «Белые» ночи зависали над городом серыми простынями.

Романтичное явление просветлённых ночей коренные петербуржцы не замечали.

Время тянулось тягостной, беспросветной и безрадостной резиной.

В городе Петра накануне прорвало метро, затопило «Площадь мужества». Петербуржцы выживали, воспитанные на мужестве блокадников. Нищие, стойкие бессребреники, они всё ещё верили в «светлое будущее», которое обещало им в недалеком прошлом совправительство, канувшее в Лету.

Нарушая гармонию каменного покоя вечного города, мимо монументальных, мраморных львов, с мокрыми добрыми мордами, по Английской набережной в туче водяной пыли, словно капля ртути по воде, пронёсся серебристый «мустанг». Уверенно, грузно, по-хозяйски важно следом проплыл чёрным броневиком джип. Асфальт набережной грозно шипел под колесами тяжёлой машины.

«Мустанг» юзом развернуло и занесло на мост Лейтенанта Шмидта. Джип протащило дальше по набережной. В сыром воздухе раздался треск выстрелов, будто ломались сучья старых деревьев от падения с высоты грузного тела. Звонкими брызгами стекла рассыпался плафон фонаря на мосте. Время тягостного беспредела пожирало город.

Синяя надпись белыми буквами на фасаде дома по Невскому проспекту до сих пор предупреждала: «При обстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

Под чёрными сводами арки мрачного питерского двора нервно и беспокойно помигивал синий маячок милицейского «воронка». В щупальцах фар передвигались по колодцу двора люди в форме, склонялись над двумя распростёртыми чёрными телами, застывшими в стекле луж на щербатом асфальте. Над людьми нависали, горбатились на жёлтых стенах их гигантские уродливые тени. Будто перелетала от подъезда к подъезду, ослепительно сверкала фотовспышка. Казалось, следом должны были раздаться раскаты грома и разразиться гроза. Но в колодце двора замер затхлый воздух, «застыла» мертвенная тишина, иногда нарушаемая цоканьем каблуков.

– Не наши. Явно. Залётный молодняк, – уверенно заявил милицейский капитан, хрипло, простуженно откашлялся. – Одежда простецкая. Морды тупые, крестьянские.

– Жуткая экспрессия смерти! – восхитился в состоянии ужаса и омерзения фотограф – лохматый парень в драной, джинсовой куртке, склонился для следующего снимка перед неестественно белыми, будто загримированными, ликами трупов. – Невыразимая дикость грани жизни и небытия! Маски Аида.

– Хорош базарить! Словоблуд. Не надо так крупно снимать! Детали делай, но ясные, точные, внятные! Не нужны твои изыски и художества! – возмутился интеллигент в шляпе и старомодном пальто, в тонких хирургических перчатках, судмедэксперт. Он беспристрастно осмотрел заголённые тёмно-бледные тела убитых, оценил огнестрельные раны груди, тяжко вздохнул. К смерти даже за тридцать лет работы в следственном отделе было невозможно привыкнуть.

– Не забывай об общих планах, Марат. Сделай несколько средних, – смягчился к живым, посоветовал эксперт. – Зафиксируй расположение тел. Детали выдели, важные для следствия, а не лично для тебя, художник с большой буквы Ху. Колото-резаную рану горла сними во всех ракурсах. Надо понять, чем резанули. Татуировки кадрируй, каждую отдельно. Прочитаем, где, кем и когда были набиты. Блокнот с выдранными страницами сними. Видишь, продавлины на листах, вероятно, от нажатия шариковой ручкой. Можно выявить текст. Ботинок… предположительно совместного производства, старые наручные часы «Полёт». Это поможет опознать трупы, – и судмедэксперт продолжил занудным тоном для диктофона с микрокассетой, что держал в левой руке:

– Второй труп. Молодой мужчина. Предположительно 25-27 лет. Огнестрельные ранения в количестве трёх. Явные подпалы одежды. Стреляли с минимального расстояния. В обоих случаях сделаны контрольные выстрелы в голову.

– Какая ты зануда, Флип! – недовольно проворчал фотограф Марат, оскалился в отвращении от собственного занятия, пощёлкал затвором фотоаппарата. Попыхал «блицем», отчего мрачные живые люди будто замирали в движении, а трупы напоминали поверженных древних актёров в гипсовых масках с застывшими, искаженными чёрными ртами и глазницами. – Ж-ж-жуть! Такое выстави в багетах, народ замрёт от ужаса. Мрак. Лица, не пойму, запудрены?