Пастель для Галатеи

– Зашевелился, подлюга. Включайся, Серый!

– Камера – есть, – бодро ответил оператор. – Работаю.

Чёрный человек, увеличенный сильной оптикой японского «зума», вдруг выложил на край чердачного оконца чёрный ствол, удлинённый толстым цилиндром.

– Еропкин дрын! – негромко воскликнул оператор. – Винтарь выкатил. С глушителем и оптикой!

– Виж-ж-жу! – возбуждённо прожужжал Марат.

Судорожно клацал затвор аппаратуры фотографа. Лохматый Артурик нервничал, отбивал дёрганый ритм ладонями по коленям, сидя на трубе отопительной системы дома под ногами друзей, в окно не высовывался.

– Цель прикидывает, – прошипел Марат. – Завтра Маряга накроёт его в гнезде.

– Епонский дракон! – всхрипнул оператор. – Так ведь он стреляет! Стреляет! Из дула!.. из дула – огонь!

Марат судорожно прощёлкивал кадр за кадром, не замечая, что на чердак дома, где засел снайпер, словно обрушился дикий рой железных смертоносных насекомых, которые выдирали из деревянных жалюзи прикрытой створки слухового оконца куски, перегрызли раму, отчего жалюзи распались на две половины, как разодранные рыбьи жабры. В азарте рискованной съёмки Марат попытался сунуться на крышу дома, чтобы взглянуть вниз, где завизжали на проспекте автомобильные тормоза, но тут же с ужасом отпрянул внутрь чердака. Показалось, будто над его шевелюрой пронеслась горячая шипящая комета размером с теннисный мяч. В следующее мгновение сухо треснуло что-то в видеокамере. Оператор откачнулся, повалил штатив на себя.

– Бли-и-ин! З-заделал пр-р-рям с-сюда! – выкрикнул он. – Камера! В камеру долбанул! Объектив разнесло!

– Ёо-о-о моё! – взвыл его напарник Артур. – Разбили?! Камеру?!

– Н-не должен он был сегодня! Н-не должен был стрелять! – шептал как сумасшедший Марат, но от фотоаппарата не отрывался, прощёлкивал пленку кадр за кадром. – Шухер! А теперь – сваливаем, ребята!

Они выскочили из парадного подъезда. Марат на ходу успел заснять скопление неподвижных машин на осевой линии проспекта и, главное, синий «ниссан» с покорежённым капотом, у которого продолжало осыпаться крошево заднего стекла, потому что машину качали со всех сторон подоспевшие люди, пытаясь открыть заклинившие дверцы, извлечь из салона окровавленного пассажира и водителя.

Марат вталкивал обоих телевизионщиков в тамбур электрички на платформе Московского вокзала.

– Сваливайте!.. сваливайте, ребята, нахт хауз! Какой, на хрен, поезд?! Какое купе, вы рехнулись?! Делайте ноги! Езжайте, с пересадками, двумя-тремя электричками! Кому сказать спасибо, что живой?! Сваливайте! Как можно быстрее! Катите до Бологова! Там – пересадка до Вышнего…

– До Все… вышнего? – мрачно пошутил лохматый Артур.

– До Волочка, – не оценил шутки суровый Марат. – Далее – до Твери. Так надёжнее. Мне не звонить. Сам найду, если что.

– Если что? – решил уточнить Артур.

– Ежели всё хреново обернётся! – ответил Марат.

– К-как же ты камеру-то сдашь? Р-развалилась вся внутри! Л-лентопротяжку заклинило, электроника нак-рылась, – нервно заикался оператор, трогал полосу лейкопластыря на щеке. – Шмальнул, козлина, прям в блок. П-пуля всё та-а-ам раз-зворотила. В-в лампочку целился, урод. Попал точняк в объектив! Чуть правее и мне – хана! В лобешник бы угодил. Пов-везло! Но ка-а-ак же к-камера?! Как ты её сдашь? Двадцать семь штук баксов – комплект. Всё – в хлам!

– Не ваша забота, – отмахнулся Марат. – Фирма платит.

– Но ты круто нас подставил, дружбан! – тихо возмутился мрачный Артур. – Ёкнуло, аж в задницу отдалось.

– Кто ж знал, что так выйдет? Кто знал?! – прохрипел от волнения Марат. – Маряга сказал: сегодня только прикидка! Стрелок должен был залечь без винтаря. Банкирец ехал этим маршрутом впервые. Завтра должны были взять киллера на месте. Он вдруг, урод, взял и – шмальнул сегодня! Кто же знал?! Хотя… – Марат на мгновение задумался. – Может, Маряга нас подставил?! Нет, не должен.

– Уб-били, как думаешь? – спросил оператор. – Этого… в «Ниссане»?

– В новостях скажут, – проворчал Марат.

– Ш-штука не м-мало?! – замычал с большими сомнениями в голосе оператор. – М-марат, д-дубль с кас-сеты обязательно с-сделай. Приг-годится! Клас-сно вышло! Потрясный кадр. Кино! Но ш-штука не мало на двоих, Аркан?!

– Мало, блин, – хмыкнул режиссёр. – Конечно, мало. Но очко играет до сих пор. Значит, – хватит.

– Лог-гично, – согласился оператор.

– Нормалёк. Как договорились, – поморщился Марат и поднял руку в прощальном салюте. По электричке объявили: «Осторожно двери закрываются!»

– Знать бы, что стрелять будут, ни за что не согласился бы! – возмутился оператор.

– Больше штуки не дали бы, – тяжело вздохнул Марат, – ментовня жалкая. Скажите спасибо на том. Сваливайте, ребята. Извиняйте, что так вышло.

– Н-надежде – привет! – крикнули оба москвича, удержали створки дверей от закрытия.

– Путь не тянет с первым драфтом, – с сознанием дела сказал оператор. – Завалит сроки, аванс не получит.

– На «Мосфильме» ждут сценарий! – добавил Артур. – Так и не проведали, сценариню!

К О М М У Н А

Рассохшаяся дверь в струпьях облезлой, половой, коричневой краски, со множеством почтовых ящиков напоминала вековое дерево, облепленное скворечниками, в которые уже давным-давно не прилетали птицы. Марат поковырял пальцем в дырке выбитого замка, толкнул незапертую дверь, вошёл в длинный коридор, жуткий в своём хаосе нового созидания и разрушения.

В коммунальной квартире ещё до полного выселения жильцов был начат грандиозный евроремонт. Грохотали досками. Визг электропилы заглушал ругань рабочих. Белёсый туман извёстки плавал, будто пар в бане. В одной комнате штукатурили, в другой – белили, в третьей – красили.

В четвертой – буднично сушилось на верёвках синюшное постельное белье, крахмалилось заодно, известью, осыпающейся с потолка. В этой комнате обретались две пожилые блокадницы, ожидающие принудительного выселения куда-нибудь за проспект Ветеранов, а то и дальше, в угловые, промерзающие квартиры панельных пятиэтажек. В следующей комнате зиял пролом в кирпичной стене. Разрушение и созидание. Гибель и возрождение.

– Что, Ваньки, модную Европу городим? – прокричал Марат рабочим на кухне, не дожидаясь мата в ответ, толкнул тяжёлую дверь, обитую кусками драного войлока.

В сумраке комнаты с грязными окнами, выходящими в тупик двора, за столом тяжко всхлипывала над пишущей машинкой женщина с деревянным старомодным гребнем в седеющих волосах на затылке. В сигаретном дыму мутным жёлтым шаром светилась настольная лампа. На подоконнике выстроился орган пустых зелёных бутылок. Марат торжественно положил поверх испечатанных листов веер долларов мелкими купюрами. Подождал реакции женщины. Не дождался. Та продолжала плакать в экстазе творчества.

– Сотня – за мной, – извинился Марат. Под стук машинки, как никчемное приведение, которое уже никто не боится, но и прогонять не собираются, Марат побродил по захламлённой комнате. В нём вновь проснулся художник. Покачал зеркальные створки трюмо, наклонил зеркало на тумбочке, подложил книгу под круглое зеркальце у настольной лампы.

Прокуренное мрачное помещение пронизали световые лучи. Серые широкие, жёлтые и узкие, – лучи причудливым образом пересеклись, заструились пылью и табачным дымом. Марат бродил в этом фантастическом переплетении лучей, грустно усмехался случайному светопреставлению. Хозяйке не было до гостя никакого дела. Она спешно заканчивала новый сценарий.

– Ох, ты! Опять всех угробила?! Молодцом! Туды их всех в колыбель! – Марат прочитал с листа на пишущей машинке. – В пустыне?! В песке засохли?! Жуть! Но интересно, наверно! Пустыня, барханы, зной… Женщина рожает! Жуть! А крови?! Крови нельзя подлить?! Надь, крови, крови разведи погуще! Щас это модно! Экшена добавь. На потребу мас-сэ-се.

– По лону кровь её бежала, – сонно продекламировали с придыханием умирающей с пола из-под цветастого одеяла у стеллажей с книгами. – А я лежала и лежала – разрезанная медсестра…