Страница 6 из 24
«А ну, оставь в покое глину!» – кричала она. Раздавался свист прутика, и его рука горела от боли. «Прекрати танцевать, иди заниматься риторикой!» – приказывала мать, обжигая прутом спину или бедра. «Не пой и не свисти, как глупая птица!» – сильно тыкала Фаустина острым концом в его шею.
Так проявлялись ее внимание и забота. Коммод начинал втихую ненавидеть мать и, как ни странно, проникаться симпатией к ее любовникам, ведь когда они были с Фаустиной, та на какое-то время отвлекалась от сына, оставляла его в покое. Столь странная симпатия к любовникам матери, проявилась у Коммода через много лет, когда, будучи императором он назначил одного из них – Тутилия, консулом8. Насмешники дали ему титул «Почтительный», намекая, что и после смерти Фаустины молодой император проявлял к ней уважение.
А пока она докучала ему пристальным вниманием. Однако Коммод не знал, что ее требовательная любовь заключала в глубине своей и нежность, и заботу, и все, что можно отнести к материнской доле. Когда он болел, а это случалось довольно часто, Фаустина посещала храмы, горячо молясь о его здоровье. И всегда в таких случаях она оставляла табличку у алтаря с лаконичной надписью: «Фаустина рада, когда Коммод здоров».9
Любовь стоика
Игры в честь Юпитера длились две недели. Внимание горожан привлекали не только захватывающие скачки на колесницах, состязания в воинском мастерстве легионеров и простых любителей, но и спектакли, которые ведущие театры Рима давали каждый день, радуя блестящей игрой актеров.
В эти сентябрьские дни в городе стояла непривычная духота из-за солнца, которое без устали грело город сквозь влажную пелену толстых облаков. «Нам можно не ходить в термы!» – шутили римляне, чаще меняя влажные туники, чем обычно. У женщин вошло в привычку брать с собой слуг с большими страусиными опахалами, а кто не мог себе такого позволить носили красиво расписанные веера и неустанно ими махали.
В один из вечеров Клавдий Север уговорил пойти Марка на пьесу в театр Октавиана, чтобы отвлечь императора от печальных мыслей об умершем сыне. Спектакль, который предстояло смотреть, больше походил на мим, изобилующий шутками на грани приличия, веселыми танцами и грубыми песенками. Молва о пьесе, как об очень смешной и оригинальной, широко распространилась по Риму.
«Мне сейчас не до смеха!» – попытался возразить Марк, но сдался под напором уговоров Севера и Юния Рустика. После того как Марк заменил его на посту префекта Луцием Павлом, давний его учитель стоики, сильно сдал, он передвигался с трудом, поддерживаемый под руки двумя слугами. И все же Рустик не утратил интерес к жизни, его ум оставался все таким же острым и ироничным.
Отправляясь в театр, Марк, захватил с собой и Помпеяна.
– Мы скоро отправимся воевать с маркоманнами, Клавдий, – сказал Марк, – городские развлечения будут нам долго недоступны. Отдохни пока есть такая возможность.
– Я бы предпочел продолжить подготовку к походу, – попробовал уклониться от предложения Помпеян. Будучи небогатым и неродовитым, он чувствовал себя скованно в кругу ближайших друзей императора.
– Пустяки! Эта работа никуда не денется.
В театре они сели в почетном первом ряду. Пьеса началась с короткой песенки, в которой актер, изображавший ловкого слугу-раба, пройдоху, рассказал публике о предстоящем действе.
Марк не очень внимательно следил за развитием событий на сцене. Мысли о будущей войне с германцами теперь занимали все его время. Стоявшая по бокам каменных рядов театральная прислуга размахивала огромными опахалами, поднимая легкий ветерок. Так они надеялись сгладить неудобство от повисшей в воздухе вечерней духоты. Это дуновение Марк чувствовал на своем лице, оно было приятным, освежающим.
Балломар во главе союза варварских племен, как доносили шпионы, тоже активно готовился к новым сражениям. Германцы закупали оружие, запасались едой, их разведчики рыскали в близлежащих приграничных землях, проникали они и в Рим. Буквально вчера шпионы-фрументарии схватили мужчин, выдававших себя за купцов. Под туниками те прятали короткие ножи, не сильно заметные в складках материи, но очень острые и опасные. Варвары под пытками признались, что Балломар весной следующего года готовится выступить в сторону Аквилеи, которая не далась ему в прошлый раз.
«Зачем ему так нужна Аквилея? – размышлял Марк. – Правильнее было бы напасть на Грецию, чтобы перерезать наше сообщение с Малой Азией и Сирией по земле. А город мы с покойным Луцием хорошо укрепили после их прошлого набега. Аквилею им не взять».
В этом время громкий смех зрителей отвлек его от раздумий. На сцене пройдоха-слуга отвечал на вопросы глупого господина, желавшего узнать имя любовника своей жены.
«Тулл», – ответил слуга, с ухмылкой знающего человека, который имеет преимущество перед обманутым мужем.
«Как его имя, я не расслышал?» – повторил глуповатый хозяин, приложив руку к уху, точно прислушиваясь.
«Тулл, господин!» – отвечал раб, веселясь и приплясывая.
«Неужели Тулл?» – переспросил господин.
«Говорю тебе Тулл уже трижды»10.
Зал смеялся, аплодировал, однако хохотали они не над острой шуткой актера, они потешались над ним, императором Марком. Видимо губастый Тертулл разболтал всему Риму, что встретился за завтраком с цезарем у его жены. Хвастливый, недалекий, пошлый Тертулл, желал потешить самолюбие, показав себя непревзойденным любовником, и унизив, тем самым, императора-философа.
Марк сидел с непроницаемым лицом, а Север, Рустик и Помпеян с тревогой поглядывали на него.
– Цезарь, не лучше ли нам покинуть представление? – предложил Помпеян, наклонившись к нему.
– Нет, Клавдий, будем сидеть до конца! – непреклонно возразил Марк. – Если я сейчас уйду, то некоторые глупцы решат, будто такие пустые шутки могут меня задеть или расстроить. Мы досмотрим!
Впрочем, больше выпадов в его сторону не последовало.
Всю обратную дорогу во дворец никто не обсуждал случившееся. И только на Палатине друзья попытались его утешить.
– Фаустина ведет себя скверно, – констатировал Юний Рустик на правах старого друга и учителя. Он вытирал влажный пот и шею тонким хлопковым платком, поданным одним из слуг. – Она порочит твое имя, Марк! Ты достоин памятника за свое долготерпение.
– Может с ней развестись? – предложил Север, женатый на одной из дочерей Марка.
Император невесело усмехнулся:
– Иногда мне приходят в голову такие мысли. Однако, если я с ней разведусь, то вместе с ее свободой надо будет вернуть и ее приданое.
Собеседники поняли, о чем он говорил: император Антонин вместе с дочерью отдал ему в приданое и государство. Вероятно, Марку вспомнились слова Секста Бурра11, префекта претория при цезаре Нероне. Когда тот захотел развестись с Октавией, дочерью императора Клавдия, то Бурр спросил не вернет ли вместе с приданым Нерон и свою власть.
Кто-то мог подумать, что Марк слишком рационален, подменяя расчетом любовь и сам виноват, что допустил такое. За годы прожитые вместе с Фаустиной было всякое. Он давно себе признался, что не испытывает к жене любви в общепринятом смысле. Его любовь, любовь стоика, заключалась в другом: терпеливо сносить выходки Фаустины, оставаясь ей верным, вместе растить детей и вместе их хоронить. Вот – основа его мировоззрения, касающегося семьи, все остальное он заменил терпением.
Как часто он поступал в минуты душевных неурядиц, когда расстраивался из-за непонимания, откровенной глупости окружающих, или когда кто-то грубо вмешивался в его личную жизнь, император Марк Аврелий Антонин целиком погружался в работу. В такое время его особенно привлекали судебные разбирательства, в которых можно утонуть, забыв обо всем. Пусть Помпеян, его помощник Пертинакс и другие занимаются подготовкой к походу! Он даст отдых себе, своему уму, решая юридические хитросплетения.
Одно из дел, принятых им к рассмотрению, оказалось дело Марциана. Некий всадник Марциан дал в долг вольноотпущеннику Артемию деньги, которые тот не смог вовремя вернуть. И вот всадник явился со своими людьми к дому Артемия, требовать возвращения долга. Несколько раз Марциан так уже поступал с другими, почти силой получая долги и не видел никакого смысла менять поведение. Ведь не зря говорила пословица: «Что Сервилию, то и Титилию».