Страница 4 из 24
Среди беспокойного и амбициозного семейства особенно опасными казались те, кто заседал в Сенате, и, возглавляя неприятельскую партию, нещадно и едко критиковали его действия. Это были Гай Цейоний – высокомерный, недалекий субъект, чем-то похожий в своей ограниченности на консула Брадуа, с которым Марк столкнулся на суде над Геродом Аттиком много лет назад. Вторым влиятельным лицом в партии Цейониев являлся Сильван, двоюродный брат Луция. Этот был умнее, а потому хитрее и изворотливее, рассматривавший любое начинание цезаря Марка через призму римского законодательства. Ему была известна бесспорная приверженность императора законам двенадцати таблиц, чем Сильван искусно пользовался в сенатской курии.
И, конечно, старая знакомая Марка Фабия, которая хотя и не посещала Сенат, но относилась с неприязнью ко всем Антонинам. Влиятельная и пользующаяся авторитетом в семье, она была в прошлом несостоявшейся женой Марка. Правда, в последнем обстоятельстве его вины не имелось, так решил Антонин, и Фабия на Марка не обижалась. Однако затаила обиду на остальное семейство: на императора Антонина Благочестивого и его жену Фаустину Старшую, пока те были еще живы, и на их дочь Фаустину, ставшую женой Марка. Эту обиду она пронесла через всю жизнь. Надо было просто отпустить эту боль от себя, забыть, ибо «забвение – лекарство от любых обид»5, однако Фабия не справилась с собою.
Эти противники не сильно докучали Марку пока был жив Луций, а Фабия даже иногда помогала, например, по его просьбе отправилась сопровождать дочь Луциллу в Эфес, где той предстояло выйти замуж за Луция Вера. Фабия все исполнила хорошо, к ней нареканий не было. И все же глаза ее нет-нет да и загорались злобным огоньком, который обычно горит у отвергнутых женщин. Что уж там говорить, Фабия когда-то нравилась Марку, и он ее жалел всем сердцем, но что было – то прошло.
Его поведение с ней стало ровным, вежливым, подобающим положению Фабии в обществе. Впрочем, таким же, как и отношение к жене. Они были, в сущности, равны перед ним: обе из знатных семейств, женщины, давно не вызывавшие особых чувств. Осталась лишь привычка их лицезреть, а с Фаустиной и ложиться время от времени в одну постель. И это был печальный финал семейной жизни, который скрашивали только общие дети.
Так Марк Аврелий Антонин неожиданно для себя оказался в эпицентре внутренней вражды накануне похода против германцев. Смущенный Помпеян попросил его отменить решение о свадьбе с Луциллой, уж если оно вызывает столько недовольства и пересудов, однако император остался непреклонным.
Дурные наклонности
В один из дней лекарь Гален вдруг заметил, что левое ухо младшего сына цезаря Марка Анния покраснело и опухло, а у его основания возникла небольшая шишка, возможно гнойная. Однако кожа, прикрывающая ее, оказалась очень плотной, через нее нельзя было увидеть, что скрывается внутри. «Быть может, небольшой надрез покажет», – подумал про себя Гален. Однако любая операция на голове была опасной. Уж он-то, Гален, так досконально изучивший анатомию человеческого тела, прекрасно это знал.
Часто отправляясь в поездки, он, не оставляя своей профессии, делал разнообразные медицинские наблюдения. Так неподалеку от Бриндизия, сойдя с корабля, Гален заметил на обочине дороги непогребенный труп мужчины. Местные жители рассказали, что это валяется разбойник, коварно напавший на путешественника. Тот оказался не робкого десятка и быстро покончил с грабителем. Теперь труп лежал у дороги, потому что жители оставили его природе, которая сама знает, как наказывать преступников.
Гален подошел ближе. Птицы и звери уже объели мясо на теле, обнажив кости. Белевший на черной земле скелет был достоин того, чтобы занести его в медицинский атлас, и Гален потратил несколько часов, детально прорисовывая кости. Подобные случаи происходили с ним часто. «Наблюдательность – второй скальпель медика» – провозглашал он.
Теперь возвращаясь мыслями к мальчику, Гален подумал о том, что в голове проходит очень много нервов, кровеносных сосудов, по которым движется кровь. Если и применять хирургические инструменты в этом месте, то только соблюдая чрезвычайную осторожность. Когда-то он уже делал операцию подобного рода внучке Фронтона. Однако тогда нагноение стало настолько видимым, что медлить было нельзя.
«Пока есть время лучше применить животные лекарства, уменьшающие отек и вытягивающие гной наружу», – рассудил он, являясь, в первую очередь, сторонником диеты и фармацевтических препаратов, а уж потом кардинальных мер.
– Я бы посоветовал мази. Сейчас для них самое подходящее время, – наконец, сообщил он Фаустине.
– Правда? А придворные медики и самый главный среди них архиатр Деметрий требуют немедленной операции, – засомневалась Фаустина.
Анний был их общим с Марком любимцем. Еще маленький, но уже смышленый, он соображал гораздо быстрее старшего Коммода. Будучи непоседой, Анний все время находился в движении, он беспрестанно сыпал вопросами во все стороны: «Почему солнце желтое!», «Отчего деревья растут вверх, а не в стороны?», «Почему девочки любят куклы, а мальчики мечи?»
«Из него может вырасти видный философ», – говорил Марк, будто давая высшую оценку способностям Анния. «Из него может получиться великий император», – отвечала Фаустина, гордясь младшим сыном. Любовь родителей к Аннию простерлась так далеко, что Марк присвоил титул цезаря Аннию вместе с Коммодом три года назад, в октябре, хотя мальчику исполнилось всего четыре года. Оба были объявлены наследниками.
По правде сказать, Коммод казался заброшенным. Пробелы в обучении и воспитании сына Марк пытался восполнить, направив к нему хороших наставников – учителя греческой грамоты Онексикрата, латинской Капеллу Антистия, ораторского искусства Атея Санкта. Ошибочно полагая, что сын является точной его копией, император не уделял достаточно времени Коммоду, потому что привык к самостоятельности с детства. К нему не было нужды приставлять надзирателей и этим никто не занимался: ни дед его Регин, ни приемный отец Антонин Пий. Однако усидчивость, любопытство, стремление к новому, все это оказалось не для Коммода.
И вот Марк, а за ним и Фаустина с удивлением узнают, что их старший сын сбежал с занятий. Онексикрат и Антистий тщетно ищут его по всему дворцу, пока один из слуг не сообщает, что видел мальчика, которого сопровождала пара охранников-рабов, возле гончарной мастерской на одной из улиц вблизи Палатина. И что же обнаруживает челядь, найдя ловкого беглеца? Оказывается, Коммод сидел за столом гончара и самозабвенно лепил фигурки из глины.
Такое поведения для юного цезаря было неподобающим. Марк взял в руки эти игрушки, рассмотрел их. Его сын изобразил гладиаторов. Один был Мурмиллоном с рыбой на шлеме, другой – Ретиарием. Коммод вылепил его с сетью, намотанной на левую руку, в правой он держал трезубец. Третий оказался Димахером6 с двумя мечами в руках. А еще императору показали несколько глиняных чаш, сделанных сыном. Все фигурки были исполнены Коммодом с врожденным умением схватывать суть вещей, их внешний вид, что показывало его несомненную наблюдательность и верный глаз.
Да, если развивать в нем умение художника, то из Коммода, возможно, мог бы получиться искусный скульптор, наподобие известных греческих мастеров. Однако скульптор – не император, и из нынешнего государства не нужно лепить империю, если ее уже создали Юлий Цезарь и Октавиан. Поэтому Марк запретил сыну ходить в гончарную мастерскую. Коммод послушался, но в другой раз был пойман кружащимся возле уличного учителя танцев.
– Почему ты ушел к нему, зачем тебе танцы? – строго спросил его Марк. – Ты должен сейчас изучать Гомера на греческом языке.
Коммод отвел глаза в сторону и соврал:
– Мне сказали, что этот человек хорошо знает греческий, лучше, чем Онексикрат.
Маленькая детская хитрость, пустая отговорка, однако Марка она расстроила.