Ничего интересного

— Четырьмя мальчиками, — заметила Мэдисон в легком приступе ярости.

— Так вот, Мэдисон совершила ошибку, и за это ее накажут. То есть, по всей видимости, это ожидает нас завтра утром. И поэтому сегодня я хотел поговорить с вами и Лилиан.

— Папа… — начала Мэдисон, но он оборвал ее суровым взглядом.

— Лилиан сделала что-то не так? — спросила мама. Она уже добила второй джин-тоник.

— Нет, дорогуша, — заверил ее мистер Биллингс. — Лилиан все время в «Железной горе» вела себя образцово. Уверен, вы очень ею гордитесь.

— Горжусь, — медленно сказала мама, но прозвучало это как вопрос.

— Что же, ситуация у нас такая. Я, видите ли, деловой человек и, соответственно, всегда смотрю на вещи с разных сторон, подмечая неочевидные возможности. Моя жена отказалась приехать; она считает, что Мэдисон должна принять наказание и впредь стараться избегать таких конфузов. Однако моя жена, хоть я нежно ее люблю, недооценивает серьезность последствий исключения Мэдисон из школы. Я не могу выразить словами, как это событие может повлиять на ее будущее.

— Ну, дети часто делают ошибки, — заметила мама. — На них они учатся.

Улыбка мистера Биллингса на долю секунды исчезла, но он быстро оправился:

— Верно. Учатся. Дети совершают ошибки и учатся их не повторять. Но в случае с Мэдисон не имеет значения, насколько хорошо она усвоила урок. Ее судьба уже определена. И поэтому я хочу кое-что вам предложить.

И я поняла. Я тут же, мгновенно, поняла. И разозлилась на саму себя, что не догадалась на несколько часов раньше. Я посмотрела на Мэдисон, но она, конечно, на меня не глядела. Схватила ее за руку под столом и сжала так сильно, как только могла, но она даже не поморщилась.

— Что предложить? — крайне заинтересованно спросила мама, уже подшофе.

— У меня есть основания считать, что, соверши такой проступок не Мэдисон, а кто-то другой, директриса отнеслась бы к этому гораздо мягче. В частности, я думаю, если бы речь шла о вашей дочери — благонравной девушке, которая столь многого добилась, и в таких непростых условиях, — директриса применила бы лишь легкое наказание, не строже отстранения от занятий на семестр.

— Почему? — спросила мама, и мне захотелось пнуть ее в лицо. Захотелось, чтобы она протрезвела, как по мановению волшебной палочки, но я знала, что это ничего бы не изменило.

— Вопрос сложный, мэм, — сказал мистер Биллингс. — Но я не сомневаюсь, что прав. Уверен, если бы вы с дочерью зашли завтра в кабинет директора и сообщили, что наркотики принадлежат Лилиан, она бы не стала наказывать ее слишком жестко.

— Шанс не очень большой, — сказала мама. Может, она напилась не так сильно, как мне казалось?

— Вы правы, это рискованно, не могу не согласиться. Именно поэтому я готов компенсировать все возникшие в связи с этим неудобства. Если конкретней, то прямо сейчас у меня с собой чек на ваше имя, мисс Брейкер, на десять тысяч долларов. Полагаю, эти деньги помогут вам с дальнейшим обучением мисс Лилиан. Да и вам они тоже не помешают.

— Десять тысяч долларов? — повторила мама.

— Совершенно верно.

— Мама, — сказала я ровно в тот момент, когда Мэдисон подала голос: «Папа…», но они оба нас заткнули. И тогда Мэдисон посмотрела на меня. Ее глаза были очень синие, даже в тусклом свете этого кошмарного стейкхауза. Такое странное чувство, когда ненавидишь кого-то и при этом любишь. Промелькнула мысль: может, это нормально для взрослых?

Мистер Биллингс с мамой продолжали разговор; нам принесли еду, но мы с Мэдисон не положили в рот ни кусочка. Я перестала слушать. Мэдисон под столом схватила меня за руку и крепко держала до тех пор, пока ее отец не оплатил счет и не проводил нас до дверей ресторана. Его чек лежал у мамы в сумочке.

Тем вечером, когда мистер Биллингс отвез нас в общежитие и мы зашли внутрь, Мэдисон спросила, может ли она поспать со мной, но я послала ее. Я почистила зубы и потом, пока она читала Шекспира для какого-то сочинения, которое должна была сдать (потому что, как выяснилось, ее все же не исключат), начала собирать сумку. Как так вышло, что в ней оказалось меньше вещей, чем было, когда я только приехала? Как я жила? Я легла в кровать и погасила свет. Через несколько минут Мэдисон выключила свою лампу и мы лежали в темноте. Не знаю, сколько времени прошло, но наконец она прокралась на мою половину комнаты и встала у кровати. Мэдисон была моим единственным другом. Я подвинулась, и она проскользнула под одеяло. Обвила вокруг меня руки, и я спиной почувствовала, как ко мне прижимается ее грудь.

— Мне так жаль, — сказала она.

— Мэдисон, — удалось выдавить мне. Я чего-то хотела, но не получила. И даже если мне выпадет второй шанс, уже будет труднее.

— Ты моя лучшая подруга, — сказала она, но я больше ничего не могла ответить.

Я лежала молча, пока не заснула, и когда дежурный утром постучал в дверь и сообщил, что меня ждет мама, поняла, что в какой-то момент ночью Мэдисон вернулась в свою кровать.

Директриса, кажется, знала, что я вру; она несколько раз пыталась убедить меня изменить показания, но мама постоянно вмешивалась, причитая, какая у меня была тяжелая жизнь. А потом мисс Липтон меня исключила. Мама, кажется, даже не особо удивилась. На тот момент я даже не выкурила ни одной маминой сигареты, а меня исключили за наркотики. Мне казалось, что я ни на что не гожусь.

Когда я зашла в комнату за сумкой, Мэдисон там не было. По дороге в долину мама сказала, что отложит деньги на колледж, но я знала, что больше их не увижу. Деньги испарились, едва попав к ней в руки.

Четыре месяца спустя я получила письмо от Мэдисон. Она рассказала, как провела летние каникулы в Мэне. Рассказала, как тяжело ей было без меня последние недели в школе и как ей хотелось, чтобы я приехала навестить ее в Атланте. Ни слова о том, что со мной случилось, что я для нее сделала. Она рассказала о парне, которого встретила в Мэне и как далеко они зашли. Я слышала в письме ее голос. У нее был чудесный голос. Я ответила ей, ни разу не упомянув о том, что тяжелым грузом висело между нами. Мы стали друзьями по переписке.

Я вернулась в свою ужасную государственную школу, что по ощущению было как вернуться к уровню моря после года, проведенного на самой вершине горы. Все учителя и ученики, все в городе слышали про мое исключение, про кокаин, про то, что я продолбала единственный шанс выбиться в люди. Они сочиняли новые детали, чтобы история выглядела еще хуже. И они винили меня. Все были в ярости: какого черта они поверили, что кто-то вроде меня мог с умом воспользоваться такой возможностью? И все махнули на меня рукой, прекратили обсуждать со мной университет, стипендии. Я превратилась в привидение, в городскую легенду, в страшилку — но кого она могла напугать? Кто бы ее стал слушать?

Это было так просто, и всем было плевать, и я потеряла интерес. Начала работать после школы, помогала маме убираться в чужих домах. Стала зависать в компании безмозглых мальчишек и девчонок, которые могли достать травку и таблетки, и торчала с ними, пока они не начинали чего-то от меня ожидать. Как только до этого доходило, я покупала травку сама и курила косяки на заднем крыльце дома в одиночестве, чувствуя, как мир становится плоским. Меня больше не волновало мое будущее. Меня скорее беспокоило то, как сделать настоящее хотя бы выносимым. Шло время. Так я и жила.

По пути к поместью я видела только простыни зеленых полей и, как мне казалось, долгие, долгие километры белой изгороди. Я никак не могла сообразить, зачем эта изгородь, потому что она ничего не скрывала. Она была исключительно для красоты, и тут я осознала: ну естественно, когда у тебя столько денег, ты можешь себе позволить что-то исключительно для красоты. Я напомнила себе, что нужно быть умнее. Я умная, просто на мне толстый слой тупости. Но я все еще способна на многое, если нужно. Я стану умнее. Чего бы ни хотела от меня Мэдисон, я справлюсь.