Страница 11 из 15
– Я бы выцарапал себе глаза и отдал тебе, чтобы ты прочувствовал всю мощь этого фильма! А в конце Спилберг такое придумал! Когда… Не, не буду спойлерить. Заходи как-нибудь ко мне, посмотрим.
За нашей спиной хлопает, закрываясь, окно.
Мы подрываемся. Там стоят Брендан и Малявка Фредди. Я лихорадочно вскакиваю на ноги, как будто меня застали со спущенными штанами с кем-нибудь, кто совсем не моя девушка.
– П-привет, вас еще не поймали?
– Не, – отвечает Малявка Фредди. – Что делаете?
– Передохнуть сели, – вру я. Томас одновременно признается:
– Разговариваем.
Брендан как-то странно смотрит на нас, потом в его глазах проступает страх. Я оборачиваюсь: к нам несется Нолан, в окне застрял Дэйв Толстый. Мы бросаемся к окну с другой стороны. Вот Томас бежит рядом, вот он упал. У меня десятая доля секунды, чтобы решить, спасаться или помочь ему. Я кидаюсь посмотреть, что с ним.
Меня стискивает Нолан:
– Дикая охота, раз, два, три! Дикая охота, раз, два, три! Дикая охота, раз, два, три!
Меня поймали. Плевать. Я сажусь на корточки рядом с Томасом. Он массирует колено.
– Все нормально?
Он кивает, дышит с присвистом… Вот сейчас оттолкнет меня, убежит, а мне за ним всю игру гоняться. Не, нафиг. Я обхватываю его:
– Дикая охота, раз, два, три, дикая охота, раз, два, три, дикая охота, раз, два, три.
Мы всей компанией спускаемся искать А-Я-Психа, пока игра не кончилась. Брендан со всеми нашими прочесывает гараж, а мы с Томасом бежим к балкону: надо осмотреть все проходы, заглянуть за каждый мангал, перевернуть каждый сдутый детский бассейн. Томас прихрамывает.
– Теперь ты кое-что знаешь обо мне, а я – кое-что о тебе, – произносит он, морщась и пытаясь не отставать. – Расскажи теперь о Женевьев.
– Будешь приставать к моей девушке, размажу!
– Не парься, не буду.
– Женевьев, она… Ну, просто лучше всех. Она постоянно находит себе новых крутых художников и начинает безумно фанатеть. Шлет мне потоки сознания о том, какие они классные и как сильно их недооценили. Когда переводят часы на летнее время, она подольше не ложится спать, чтобы поймать момент перехода. Да, еще она когда-то верила в гороскопы и страшно обижалась, если они ее подводили. – Я смотрю в небо – беззвездное, сине-розовое, странное. – Завтра она хочет пойти в парк смотреть на звезды, но мне надо придумать что-нибудь еще круче.
– Планетарий?
– Уже думал, не выйдет. Боюсь, она решит зайти куда-нибудь пообедать или типа того, а мне не по карману.
В очередном проходе у стены стоит лопата. Томас с грохотом роняет ее, отпрыгивает и прижимается к стене, пока не вышли соседи и с руганью нас не погнали. Я пристраиваюсь к нему, мы некоторое время выжидаем и бегом спускаемся на улицу.
– Ты уже что-нибудь запланировал? – спрашивает он, когда можно больше не спасаться бегством.
– У мамы на работе мне дали купон на мастер-класс по росписи горшков за полцены. В общем, с утра смастерим с ней что-нибудь классное; осталось придумать, как красиво закончить день. – Что-то мне подсказывает, что секс в дешевом мотеле – вообще ни разу не подарок, если ты, конечно, не самовлюбленный дебил из фильма про школьный выпускной. – Есть мысли?
– Хочет звезды – будут ей звезды, – отвечает Томас. – Знаю одно местечко.
Он рассказывает мне свой план. Блин, это о-фи-ген-но.
6
С днем рождения, Женевьев
Обожаю просыпаться после кошмаров.
Да, сами кошмары неслабо выносят мозг. Но мне нравится понимать, что все нормально. Сегодняшний кошмар начинался как обычный сон.
Во сне я был мелким, лет восемь-девять. Мы вдвоем с отцом гуляли в парке Джонс-бич. Перекидывались футбольным мячом. Вот я не поймал мяч и бегу за ним, беру в руки, разворачиваюсь – отца и след простыл. Песок вокруг меня дыбится фонтанами, как на минном поле, вздымается алая волна, на ней – труп отца. Волна накрывает меня с головой, и я просыпаюсь.
– Доброе утро, – говорит мама.
Она снимает с подоконника папины университетские баскетбольные кубки и кидает их в коробку с его старыми рабочими рубашками. Я вскакиваю с кровати:
– Ты что делаешь?
– Вспоминаю, что здесь наш дом, а не кладбище. – Она наклоняется и берет в руки другую коробку, забитую невесть чем. – Так нельзя. В больнице постоянно кто-то умирает, еще и дома на вещи покойника смотреть!
Так вот почему она дома. Еще кто-то умер – от передоза, насилия, что там еще бывает.
И я ее, в общем, понимаю. У меня в голове возникает картинка, что бы было, если бы можно было поджечь дом: как вылетают окна, проваливаются внутрь стены, как огонь пожирает все нежеланное, как мы топчем ногами пепел, а вокруг тают и исчезают воспоминания. Но я бы не стал рисовать среди черного дыма самого себя. Я еще не готов смотреть на такой пожар.
– Почему именно сейчас?
Из маминой спальни выходит Эрик. Вообще у него выходной и он устроил себе марафон «Звездных войн», но оторвался от него помочь маме вынести коробки. Его что, подменили? Он ни разу не помыл за собой тарелку и одежду никогда не складывает.
– Сынок, прошло уже четыре месяца. Что толку хранить пустые сигаретные пачки и невскрытые письма? С меня хватит. Не хочу жить среди призраков.
– Но он был твоим мужем! – возражаю я. – Он же наш папа!
– Муж приносил мне имбирный эль, когда у меня болел живот. Ваш папа всегда играл с вами. Но не мы его отвергли – он решил от нас уйти. – Мама захлебывается словами и сквозь слезы признается: – Иногда мне хочется, чтобы мы с ним так никогда и не встретились. – Неспроста ее кровать завалена брошюрами Летео.
– Может, мы могли что-то сделать, чтобы он был счастлив, – шепчу я. – Ты пару дней назад сама об этом говорила.
– Хватит поднимать зомбаков, – фыркает Эрик. – Его больше нет, понял? Заткнись и не доводи мать.
У меня тоже в груди дыра, а в голове – вопросы, от которых не отмахнешься. Я скучаю по тому же, по кому скучает мама. По человеку, который смеялся, когда мы с друзьями набились к нему в машину и играли в космонавтов, за которыми гонятся злые инопланетяне. По человеку, который смотрел со мной мультики, если я просыпался от кошмара. По тому, кто укладывал меня в кровать, уходя в ночную смену на почту, и мне становилось спокойно и хорошо. Я не люблю вспоминать, кем он был перед тем, как уйти насовсем.
Мама ставит коробку на пол. Неужели передумала? Нет, она хватает меня за руку и всхлипывает, водя пальцем по взбухшей на моей запястье улыбке:
– Не надо нам новых ран.
Эрик выносит в коридор новую порцию коробок, дальше их ждет пламя мусоросжигателя. Я не двигаюсь с места. Наконец коробки заканчиваются.
Мы с Томасом встречаемся перед его домом и едем на лифте на самую крышу. Я спрашиваю, не разорется ли сигнализация над входом. Томас говорит, что ее сломали пару лет назад, перед эпичной новогодней вечеринкой, и с тех пор не чинили. Вообще он здесь редко ходит, предпочитает пожарный выход: там красивый вид и ноги можно размять, – но у нас мало времени, меня ждет Женевьев. Солнце заходит за крыши домов, я уже чувствую, как отступает бешеная жара.
– И Эрик такой говорит, что я зомбаков поднимаю, а я просто не верю, что после смерти человек перестает существовать, – делюсь я событиями дня. На крыше лежит оранжевый кабель, я иду вдоль него к самому краю. – Блин, вслух это так прозвучало, что реально захотелось пойти мозгов пожрать.
– Слушай, ходячий мертвец, выше нос. А то еще девчонке своей настроение испортишь. – Он берет кабель в руку и помахивает им. – Эта штука ведет в окно моей спальни. Все уже настроено, будут проблемы – пиши.
Я подхожу к маленькому черно-серому проектору. Напротив него залитая цементом труба. Мое лицо расплывается в улыбке.