Кому ты нужен

– Нет, четыре года тому назад, – сказал Леонтий.

– Тогда надо говорить: «Электричкой до Санкт-Петербурга», – уточнил Станислав.

Леонтий только отмахнулся.

– Леонтий, помнишь, ты собирался рассказать историю, как ты с женой познакомился? – напомнил Марсель.

– Это она и есть. Не смог я отказаться от этого так тщательно спланированного и обдуманного перехода. Взял свою часть припасов, которые, как и снаряжение, хранились у Лёхи, и поехал на Ладогу. Сначала всё было хорошо: в первый день я прошёл двенадцать километров и сделал привал в запланированной точке.

– Леонтий, побойся Бога. Меня раньше выпишут, чем ты закончишь, – снова поторопил Станислав.

– А на третий день я провалился под воду, – внезапно ускорился Леонтий.

– Как это? – удивился Николай.

– Так. С головой.

– А какая же была температура?

– Примерно минус двенадцать и ветер метров пять. Такой себе заметный ветер, и очень заметный морозец.

– Как же ты выжил?

– Захотел – и выжил.

– Заливай больше, – недоверчиво сказал Марсель.

– Ушёл я под воду с головой и понял, что тону. Одежда и сани с провиантом тянут на дно. Я изловчился и сбросил куртку, а с ней и упряжь саней. Сбросить-то сбросил, а сил нет. И понимаю, что погружаюсь на дно. Тут вдруг как будто что-то щелкнуло в голове: нет, мол, рано мне. Я жить еще хочу. Не знаю, откуда взялись у меня силы, чтобы всплыть и сделать вдох. Ухватился я за край полыньи. Может, это трещина во льду была или промоина. Не было её в наших с Лёхой планах. И время года для неё было неподходящее. Она была припорошена мокрым снегом, вот я ее и не заметил. С третьей попытки я выбрался из воды. А ведь уже не верил, что выберусь. Просто хотел жить и продолжал дергаться. Выбрался – и тут же пожалел. Мороз просто парализовал меня. В каком-то бреду я стал снимать с себя мокрую одежду. Разделся догола. Мне казалось, что я сошёл с ума.

– Не тебе одному, – сказал Марсель.

Леонтий не обратил внимания на реплику.

– Смотрю: на снегу лежит вещмешок. Он был принайтован к саням.

– Прина… Что? – не понял Станислав.

– Принайтовано. Привязано, по-вашему. Видно, плохо я его привязал, потому что, когда сани пошли под воду вслед за мной, этот вещмешок свалился с саней и остался на снегу. В мешке – палатка, одежда, спальник. Я взял палатку, расправил её, но не устанавливал, потому что на это не было сил. Буквально терял сознание. Расправил я кое-как палатку, забрался в спальник, уже в спальнике, как смог, вытерся и растёр себя сменной одеждой. Немного согрелся. На санях был установлен ящичек для инструмента и дельных вещей. Была там и удочка, и сапёрная лопатка, и бур. Лёха знал толк в приготовлениях к походу. Был там сухой спирт и даже газовая горелка для приготовления пищи.

– Сухой спирт? Просто добавь воды? – попытался пошутить и тем самым снять напряжение Станислав.

– Нет, это другое. Это – горючее, чтобы разогреть еду или согреться. Вот я и согрелся. Настолько, что стал соображать.

– Спорное утверждение, – сказал Марсель.

Леонтий даже не потрудился отмахнуться.

– Я согрелся. В бауле, который у меня остался, лежала бутылка рома. Я сам не сильно пьющий и не разбираюсь в этом, но Лёха считал, что ром лучше водки в зимнем путешествии; даже не для веселья, а именно как лекарство, чтобы кровь побежала по телу. Сделал я два глотка и не смог сопротивляться сну. Уснул. Проснулся через час снова мокрый, но теперь уже от пота и жара. Понял, что заболеваю. К этому времени я, по моим расчётам, был уже недалеко от Приозёрска: километров, может, восемь, но не больше десяти. По-хорошему, за день дойти было вполне реально. Я надел сухую одежду, кое-как подсушил обувь. Штаны у меня запасные были, а вот куртка была насквозь промокшей и ледяной. Я сделал подобие куртки из спальника и палатки. Думаю, примерно так выглядел Робинзон Крузо в своих первых одеждах из козьих шкур. Облачился я, значит, во всё это, хлебнул рома и пошёл. Как потом выяснилось, шёл я два дня. Куда? Каким маршрутом? Не спрашивайте, не знаю. Я даже не уверен, что всё это время шёл в этом мире. Были галлюцинации. Разговаривал со знакомыми, с женой. Позже жена сказала, что она в один момент почувствовала, что со мной что-то происходит, и даже чуть было не заволновалась обо мне, но мама её успокоила, сказав, что с такими, как я, никогда ничего плохого не происходит.

– Вот зараза, – в сердцах сказал Станислав как будто о чём-то своём.

– И вот наступил момент отчаяния. Понял я, что пришёл мой конец и надо мне прощаться с этим миром. И обратился я к Богу и сказал, что хочу жить, – сказал Леонтий в каком-то религиозном экстазе.

В палате наступила тишина, которую никто не осмеливался прервать. .

– И Он сказал: «Тогда живи».

Первый не выдержал Марсель. Он громко рассмеялся, буквально прыснул смехом. Словно смех долго накапливался внутри него и рвался наружу, а когда, наконец, вырвался, то брызнул слезами, слюнями и, пардон, даже соплями. И сразу же после этого Марсель схватил подушку, уткнулся в неё и разрыдался.

Глядя на Марселя, а может, и по своей воле рассмеялся и Станислав. Каждый по-своему. Станислав с таким посылом, мол: «Позабавил, молодец! Ну ты и фантазер. Надо будет Розе Наумовне эту историю рассказать».

Леонтий смиренно ждал, когда все насмеются. Он ведь историю-то не закончил. Последним успокоился Марсель. Он лёг на кровать и отвернулся от остальных к окну.

– Продолжать? – спросил Леонтий.

– Продолжай, – сказал Станислав.

– Вы не верите, а я хорошо помню этот момент. Я попросил жить, и мне сказали: «Живи». А я не знаю, что было бы, если бы я не попросил. Думаю, эта кроватка была бы сегодня свободна. Не было бы меня с вами здесь, и не было бы меня нигде из тех мест, куда вы можете купить билет туда и обратно. Но не это разрешение было главным мистическим переживанием в тот момент. Я услышал «живи» – и в этот самый момент зажёгся фонарь. Электрический фонарь. Я, конечно, подумал, что это видение, но он светил и светил. А я к нему шёл и шёл. Шёл и шёл, пока не вышел к хутору на берегу Ладоги. Там стояло два дома. Я и постучал в окно того, рядом с которым был фонарь. Дверь открыла женщина. Не знаю, почему я ей сказал, что я русский. Турист, провалился под лёд. Хочу жить. Помню, как меня затаскивали в баню. Помню, как пил какой-то отвар из трав. Помню скорую помощь и врачей, которые настаивали, что они меня не довезут и ещё один жмурик в этом месяце будет означать для них «минус премия». Они согласились отвезти меня в больницу только тогда, когда я им сказал, что выбрал «жить», и поэтому их премия в безопасности. Фельдшер, помолчав, сказал, что «есть шансы, что этот придурок до больницы все же дотянет, если такими длинными предложениями говорит». Потом была больница. Серьёзное воспаление. Но поскольку я выбрал «жить», я не сильно беспокоился; отчего-то я чувствовал, что мой выбор в силе. И ничто не может этот выбор отменить. По крайней мере, сейчас. Когда мне стало легче, меня навестила женщина, которая не отмахнулась от меня тогда, у фонаря, и вернула меня к жизни. Я каким-то образом понял, что мы должны быть вместе. Она была нужна мне, чтобы жить дальше. А я по какой-то причине оказался нужным ей. На том и порешили. Жена с мамой еённой в больницу ни разу не приехали. В основном по причине «ну чего на поезд и электричку тратиться, раз ты жив и скоро сам в Москву вернёшься». Я вернулся, чтобы забрать свои вещи и переселиться на Ладогу.

– А чего ты здесь?

– А по мне Роза Наумовна научную работу пишет.

– Как с Богом говорить? – не поворачиваясь, спросил Марсель.

– Она не говорит, – сказал Леонтий.

– А у тебя разговоры с Богом часто бывают? – всё ещё не поворачиваясь, спросил Марсель.

– Нет. С того дня у нас с ним не было подходящих для обсуждения тем. Всё какие-то мелочи.

2.8.

Алла согласилась, чтобы Томас, как преданный поклонник, довёз её до дома. Девушка не заметила, как две машины, заблокировавшие выезд с парковки, быстро и одновременно исчезли, стоило только каршеринговому автомобилю тронуться с места. Томас прекрасно знал дорогу, но позволял Алле показывать, где повернуть налево, где направо, а вот тут – во двор.