Страница 61 из 270
Вид ее нагого тела будто придает пьяным мерзавцам сил.
Я силюсь встать, и стоит мне подняться на ноги, как ближайший бросается на меня. Он держит нож у моего горла, смотрит мне прямо в глаза и заплетающимся языком выговаривает:
– Плохой папуля сенатор пославши ево воювать, пославши нас усех, но больше ему тя не выручить.
Обезумевший подлец волком таращится на меня, и лезвие впивается мне в шею. Другой подонок держит санитарку сзади, вытягивая шею и все пытаясь поцеловать, но она все отворачивается. Последний из них тем временем раздевается.
Стоит опереться на ногу, и все тело прошивает волна боли – настолько мучительной, что меня мутит, голова идет кругом. Я скоро потеряю сознание. Боль невыносима, даже несмотря на опий. Он в таких местах дороже золота.
Пытаясь заставить его отвести взгляд, я указываю на столик:
– Там на столе настойка опия, целая бутылка.
Он на долю секунды отвлекается, и нож уже у меня. Разворачивая противника вокруг оси, я клинком рассекаю ему горло, отталкиваю его прочь и с ножом бросаюсь на обнаженного подонка, вогнав ему клинок в живот по самую рукоять. Приземлившись поверх него, выдергиваю нож и вонзаю ему в грудь. Он трепыхает руками, а кровь с бульканьем вырывается у него изо рта.
Боль от броска накрывает меня с головой, у меня не остается ни капли сил на последнего – насильника сестрички милосердия, но он, вытаращив глаза, выпускает ее и улепетывает из палаты. И тут я теряю сознание.
– 2 дня спустя –
Я прихожу в себя в другом месте, похожем на загородный коттедж – судя по ароматам и тому, как солнце вливается в распахнутое окно. Это светлая спальня, декорированная, как это сделала бы женщина – с безделушками и пустячками, которые так нравятся женщинам и которые мужчины нипочем не замечают, разве что в подобные моменты.
А вот и она сама – читает в уголке, тихо покачиваясь в ожидании. Будто шестым чувством она мгновенно узнает, что я пробудился. Бережно, будто фарфоровую вещицу, кладет книгу и подходит к постели.
– Здравствуйте, майор. – Она бросает тревожный взгляд на мою ногу. – Вас снова пришлось оперировать.
Теперь я замечаю свою ногу. Она перевязана, стала толстенной, вдвое против обычного. Когда меня вытащили, то грозились вовсе отнять ее. «Вы еще поблагодарите нас впоследствии. Вы должны верить нам, старина. Представляется ужасно, но оно к лучшему. На родине вы не будете одиноки, я уж вам гарантирую; толпы юнцов, вернувшихся с войны, будут разгуливать туда-сюда на жестяных ногах, попадаясь на каждом шагу, толкую я вам…»
Я пытаюсь наклониться вперед, чтобы взглянуть, но боль перехватывает меня на подъеме, снова швыряя навзничь.
– Она на месте. Я настояла, чтобы вашу волю почтили. Но пришлось убрать немало тканей. Сказали, они были инфицированы и никогда бы не исцелились. Госпиталь – рассадник микробов, и потом… – Она сглатывает ком в горле. – Сказали, что вы проведете в постели два месяца.
– А те люди?
– Полагают, что дезертиры. Будет расследование, но… чисто формальное, как я разумею.
Теперь я вижу на столе белую бутылку – точь-в-точь как в госпитале. Но мешкаю, понимая, что она меня видит.
– Можете забрать ее отсюда.
Если я начну снова, то уж никогда не остановлюсь. Я знаю, куда ведет эта дорожка.
Ступив вперед, девушка поспешно хватает бутылку, будто та вот-вот свалится со стола.
Как же ее зовут? Боже, последний месяц слился для меня в размытую пелену, навеянные опиумом и алкоголем сновидения, кошмар. Барнс? Барретт? Барнетт?
– Вы голодны? – Она стоит, прижимая бутылку к груди одной рукой, а другой оправляя платье. Может, дело в наркотике, а может, я так давно был без пищи, что не испытываю ни малейшего желания поесть.
– Голоден как волк, – говорю я.
– Всего минуточку, – она уже на полпути к двери.
– Сестра… это…
Остановившись, она оглядывается – быть может, чуточку огорченно.
– Бартон. Хелена Бартон.
Двадцать минут спустя я обоняю кукурузный хлеб, фасоль пинто и деревенскую ветчину. Такого дивного аромата я не вдыхал ни разу в жизни. К собственному изумлению, за вечер съедаю три тарелки. Все-таки я был голоден.
Дориан перечитывал список живых и мертвых с обоих поездов.
– Я хочу отправить побольше трупов в США. С Европой, по-моему, и так порядок, – он почесал в затылке. – По-моему, партия в Японию тоже достаточная. Плотность населения поможет.
Ему хотелось бы проконсультироваться с Чангом или еще с кем-нибудь из ученых, но надо ограничить доступ к этой информации.
– Перекинуть-то мы можем, – Дмитрий изучал список, – но откуда нам их взять?
– Из Африки и Китая. Думаю, они оборачиваются медленнее, чем мы считаем. Китай склонен игнорировать или замалчивать кризисы в здравоохранении, а в Африке попросту нет инфраструктуры, чтобы принять меры против вспышки.
– Или распространить ее. Именно поэтому в том числе мы заложили…
– Развитые страны – вот где настоящая угроза. И не стоит недооценивать Центр по контролю и профилактике заболеваний. Когда грянет, они поворачиваются будь здоров. И мы всегда можем поработать с Африкой, когда уже начнется.
Кейт поддерживала голову Дэвида, пока он глотал антибиотики с водой из керамической чаши. Остатки воды пролились ему на грудь, и доктор Уорнер вытерла ее своей блузкой. Он все утро то и дело ненадолго терял сознание.
Кейт открыла дневник снова.
Я веду своих людей через тоннель, держа перед собой свечу. Мы почти пришли, но я останавливаюсь, подняв руки кверху, и подначальные, спотыкаясь, наталкиваются на меня сзади. Послышалось или на самом деле? Я втыкаю свой камертон в землю и наблюдаю за ним, ожидая вердикта. Если он завибрирует – немцы ведут подкоп где-то поблизости. Мы уже бросили два прохода из страха наткнуться на них. Второй мы подорвали под ними – хочется уповать, остановив их продвижение.
Камертон не реагирует. Я сую его обратно в свой инструментальный пояс, и мы бредем дальше во тьму, отбрасывая в свете свечи призрачные тени на земляные и каменные стены. На головы нам сыплется пыль и камешки.
А потом непрестанный дождь грязи прекращается. Задрав голову, я поднимаю свечу, пытаясь разобрать, в чем дело. Оборачиваюсь и кричу: «Назад!» – в тот самый миг, когда потолок проваливается, и в дыру вторгается сущий ад, задув слабенький огонек свечи. Меня швыряет на землю, упавший валун сокрушает мне ногу, и я почти теряю сознание.
Немцы приземляются на ноги, едва ли не мне на голову, и тут же открывают стрельбу, прикончив двоих моих подчиненных на месте. Дульные вспышки их пулеметов и вопли умирающих – единственное, что позволяет мне ориентироваться в этой бойне.
Выхватив пистолет, я стреляю по ним в упор, убив первых двоих – то ли подумавших, что я убит, то ли не заметивших меня в темноте. В дыру врывается все больше людей, и я стреляю и по ним тоже. Пять, шесть, семь из них мертвы, но их веренице нет конца, целый полк готов ворваться через тоннель в тыл союзнических войск. Предстоит резня. Патроны у меня кончились. Отбросив пустой пистолет в сторону, я выхватываю гранату. Выдергиваю чеку зубами и швыряю изо всех сил в немецкий тоннель наверху, под ноги новой волне солдат. Тянутся две долгих секунды, пока они спрыгивают, с ходу стреляя в меня, а потом их сотрясает взрывом, обрушивая оба тоннеля вокруг меня. Меня придавило. Я не могу подняться, мне ни за что не выбраться, обломки душат меня, но внезапно я чувствую чьи-то руки…