Страница 2 из 4
Жизнь подражает искусству: вымышленные сюжеты формируют мир вокруг нас. Например, фильм «Враг государства» (1998), повествующий о конфликте сознательного гражданина с продвинутой системой слежения, способной выявить месторасположение любого человека на планете, равно как и содержание его разговоров, вдохновил DARPA, подрядчиков Министерства обороны США, на разработку аналогичной системы Gorgon Stare[2] (информация об успешных испытаниях датируется 2014 годом). О боевых роботах тех же DARPA вы уже наверняка слышали, как и многих других приметах недалекого будущего, ставшего нашим настоящим. Даже отец киберпанка, писатель Уильям Гибсон, жаловался на то, что ему пришлось переписывать последний роман «Агент влияния» (2020): никак не мог угнаться за происходящим в реальности[3]. И действительно: майнинг криптовалют с помощью биометрических данных, дроны-убийцы, самостоятельно выбирающие жертв, боевые роботы, перерабатывающие пищу в энергию, боты, публикующие написанные нейросетями комментарии в соцсетях, – насколько киберпанково это по десятибалльной шкале?
Литература, кино, музыка влияют на то, как мы говорим и думаем о дне Х – и как мы его в конечном счете будем переживать. Неслучайно в нулевые в оборот вошло слово «doom-monger» – человек, предвкушающий праздник общей беды. Непрекращающийся шквал апокалиптических сценариев заставляет задуматься: не являемся ли мы все в той или иной степени doom-monger’ами? Или, быть может, во времена холодной войны мы настолько глубоко запустили фантазию о ярчайшей вспышке, за секунду обнуляющей все достижения цивилизации, что теперь будем передавать ее по наследству веками?
Одно и то же навязчивое явление мы можем рассматривать и как предсказание, и как следствие невроза – циничный вариант оказывается куда более оптимистичным. Паруса романтизма надувает предчувствие неизбежной смерти – и горячечное желание жить, покуда возможно. У какой-нибудь современной метал-группы вполне мог бы встретиться текст из анонимных «Лирических баллад»[4], опубликованных в конце XVIII века:
Однако жизнь показывает, что и такой подход тоже не лишен определенного метафизического оптимизма. Упомянутый взгляд на небеса предполагает наличие веры, а она, в свою очередь, возможность чуда, которое совершается вопреки всем законам, всем ожиданиям, всему опыту человека. Робертс точно подмечает, что конец света – это чудесное событие, поскольку в него, как правило, вшита возможность избежать катастрофы или хотя бы засвидетельствовать ее. Близость конца света провоцирует нас действовать подобно героям мифам – встреча один на один с Сатаной предполагает возможность диалога, схватки, сделки, чего угодно, что делает человека в этой ситуации субъектом, а не единичкой в списке жертв. Большинство сюжетов об апокалипсисе неисправимо романтичны – и, возможно, поэтому они так привлекательны.
«Вот и всё.» раскрывает преимущественно англосаксонскую историю жанра, упуская из виду то, что было написано и снято по теме в России и СССР. А здесь есть что вспомнить. В XVII–XIX веках конец света отображался в рамках дихотомии Бог/Дьявол – к образу пришествия Антихриста и наступающих перед этим последних времен обращались протопоп Аввакум и Федор Достоевский, Владимир Печерин и Дмитрий Мережковский, Валентин Свенцицкий и Андрей Белый, Леонид Андреев и Николай Клюев и т. д. Расцвет секулярной антиутопической и апокалиптической литературы пришелся на начало XX века. Объединение этих нарративов под одной крышей неслучайно: если апокалипсис – это конец человечества, то антиутопия – это конец человечности, и выйти из нее, как правило, можно только через радикальный слом системы. Другими словами, большинство счастливых концовок в той или иной степени предполагают очищение через катастрофу – это мнение разделяет и Робертс, включивший в список апокалиптических произведений трилогию «Матрица».
Идеи из книг тех лет сильно опередили свое время. В «Гибели главного города» (1918) Ефима Зозули небо целиком отдают под рекламу, перекрывающую звезды, в его же «Живой мебели» (1919) бухгалтер, знаток нескольких языков, нанимается к олигарху служить ножкой кровати вместе с еще пятью людьми. В «Бриге „Ужас“» (1913) Антония Оссендовского симбиотическая (полугриб-полуплесень) форма жизни, поднятая из глубин Земли, стремительно превращает все, с чем соприкоснется, в студень – и это за три года до дебюта Лавкрафта! Патриархальный мир победившей евгеники в «Вечере в 2117 году» (1906) апологета всеобщего воскрешения Николая Федорова сделал бы честь Маргарет Этвуд. «Под кометой. Высеченные на камне записки очевидца о гибели и разрушении Земли» (1910) С. Бельского (Симона Савченко) описывает последние дни цивилизации, открывшей холодный синтез, геоинжиниринг и глубокий анабиоз, позволяющий жить практически сколько угодно. Однако даже так люди не смогли разглядеть угрозу из космоса – упавшая на Землю комета уничтожает все живое, кроме шести потерянных человек, вяло ругающихся на развалинах. Пьеса «Праздник Сатаны» революционера Александра Вермишева (1918) – антиутопия про мир победившего технокапитализма, где простым людям не остается ничего другого, кроме как продавать свое тело богачам, научившимся добывать из органов все необходимые для производства элементы. Отдельно стоит отметить, что для некоторых писателей их сочинения воплотились в жизнь: так, Ефим Зозуля погиб на фронте 3 ноября 1941 года в ситуации, схожей с описанной в «Гибели последнего города», а Николая Клюева, принявшего советскую власть за явление Антихриста, расстреляли в 1937-м.
За вольницей двадцатых годов, оставившей нам абсурдистскую мясорубку «Иприта» (1925) Всеволода Иванова и Виктора Шкловского, последовал поворот, предвосхищенный памфлетом Алексея Крученых «Апокалипсис в русской литературе» (1923):
Тема Апокалипсиса и Конца Мира не забыта и в наши дни. И если из России ее повышибли, то за границей наши апокалиптики еще мережковят, вопия, что в РСФСР появился Антихрист и «время близко» – будьте наготове; а в самой Европе Шпенглер запел о погибели «мира сего»: в современной Европе, дескать, только механическая культура – позитивизм и комфорт, а истинная культура – цивилизация – в душах тоскующих избранных натур! (Что из механического может вырасти духовное – итого они, на радость прошлякам, знать не желают!) Всю эту высокопарную кислятину русская литература твердила уже 100 лет!
В тридцатые годы мрачные взгляды антиутопистов и doom-monger’ов оказались не очень угодны советским издательствам и театрам. До 1987 года пролежала завернутая цензурой пьеса «Адам и Ева» (1931) Михаила Булгакова, повествующая о супероружии – похожем на радиацию «солнечном газе», – уничтожившем население Ленинграда, да и, по всей видимости, планеты. На несколько десятилетий лейтмотив гибели человечества затихает в советской литературе, изредка проявляя себя на уровне агитации за разоружение капиталистических стран. Отдельные произведения датируются уже второй половиной века: «Улитка на склоне» (1966) и «Пикник на обочине» (1972) братьев Стругацких, «День свершений» (1986) Виктора Жилина. С кино тоже негусто: пока кинотеатры западных стран крутили картины о Чужих, Хищниках, зомби и прочей занимательной нечисти, советский зритель узнавал о ней в основном в пересказах. Если хоррором все-таки еще худо-бедно можно назвать полдюжины картин[6] («Посредник», «Прикосновение», «Семья вурдалаков», «Господин оформитель», «Пьющие кровь»), то за апокалиптические мотивы в позднесоветском кино отвечают разве что «Записки мертвого человека» (1986) и «Посетитель музея» (1989) великого скорбца Константина Лопушанского, шестидесятнический манифест «Сталкер» Андрея Тарковского (1979), чрезмерно жизнелюбивая «Кин-Дза-Дза» (1986) Георгия Данелии, (с большой натяжкой) мистический «Посвященный» (1989) Олега Тепцова и отдельные ленты объединения некрореалистов. Особого упоминания стоит поразивший души многих позднесоветских школьников мультфильм «Будет ласковый дождь» (1984) Назима Туляходжаева – правда, он снят по мотивам одноименного произведения Рэя Брэдбери.
2
С англ. – взгляд Горгоны. – Прим. ред.
3
Leith S. William Gibson: ‘I was losing a sense of how weird the real world was’ // The Guardian. 2020. 11 января. URL: https://www.theguardian.com/books/2020/jan/11/william-gibson-i-was-losing-a-sense-of-how-weird-the-real-world-was. – Прим. ред.
4
На самом деле их написали Сэмюэль Тейлор Колридж и Джон Вудсворт, но они предпочли скрыть свои фамилии на момент публикации. – Прим. ред.
5
Перевод В. Левика. – Прим. ред.
6
Как утверждает один из редких представителей советского хоррора Игорь Шевченко (автор великолепного и недавно отреставрированного «Часа оборотня» (1990)), помимо идеологических причин, развитию жанра мешала неравномерная перфорация советской кинопленки – что в случае съемок наложением не давало достоверной картинки: другими словами, в кадре все дрожало. – Прим. ред.