Кементарийская орбита

Модуль мягко завибрировал – чуть слабее, чем при работающих двигателях. Раздался тихий гул. Я следил за нарастанием ускорения, приподнимая руку. Отсек вращался все быстрее и быстрее, соответственно росла и центробежная сила.

– Будьте осторожны при движении, колоны, – предупредил Керн. – При нашем радиусе вращения резкая смена положения может вызвать сильное головокружение. То же относится и к выходам в купол – зрелище неописуемое, но наземника может и выбить из колеи, – в его голосе мне послышалась тщательно скрытая насмешка. – Можете отстегнуться.

Я осторожно – не только из-за слов Керна, над головой нависали нары Ланцеи – выпрямился. Спустил ноги на пол, встал.

Ощущение было… странным. Будто палуба под ногами слегка наклонена в сторону левого ряда панелей, при том, что взгляд под ноги убеждал в обратном – я стоял на совершенно ровном полу. Я сделал несколько шагов. Непривычно – но не до головокружения. Вокруг меня так же осторожно делали первые шаги друзья.

– Ну что же, – произнес Геккон вполголоса. – Осталось не поубивать друг друга за этот месяц, остального можно не бояться.

Люк, ведущий в обзорный купол, здорово отличался от тех, что соединяли жилой отсек со служебными и с обитаемым модулем самого ТОКа. Для начала, он был толще и тяжелее.

Неудивительно. Ведь, по существу, это была часть обшивки самого модуля. Точно так же выполненная в виде бутерброда из металлокерамики, водяных ячеек и полиэтиленовой мембраны. Рассчитанная на прохождение радиационных поясов планеты и солнечных выбросов.

Мало того, к неподъемной бронезаслонке требовалось добираться через отдельно встроенный в потолок модуля шлюз.

– Ланцея, Димер. Совместный выход, – произнес я в айдим. – Запрос разрешения.

– Разрешение получено, – произнес синт. А через секунду уже голосом бортинженера ТОКа: – Решили вместе принять положенную дозу облучения? Дело ваше.

Конечно, спейсер лишь развлекался. Пояса мы уже прошли, вспышек на Солнце многочисленные обсерватории спейсеров в ближайшее время не ожидали. Да и радиопоглощающий материал иллюминаторов неплохо экранировал небольшие дозы радиации.

А вот поместиться вдвоем в узком пространстве шлюза было тяжелой задачей. Ланцее пришлось вжаться в противоположную стенку, чтобы дать мне загерметизировать внутренний люк, затем раскрыть внешний, и все равно мы упирались друг в друга локтями. Я подтянулся вверх, уселся на жесткое покрытие. Секунду спустя вверх проскользнула Ланцея, отодвинулась к другому краю купола. Бронестворки сошлись, отсекая модуль от подкупольного пространства.

– Какая красота, – тихо прошептала Энн.

Высоко над нами быстро вращалась длинная ферма ТОКа. Звезды неслись рядом с ней в стремительном хороводе – бесчисленные и ослепительно яркие, ярче даже, чем на земной орбите. Ближе к корме описывало пылающую окружность на черной мгле небес Солнце.

А над нами, выныривая из-за бортов модуля, попеременно проносились два огромных полумесяца. Поменьше – светло-серебряный, сосредоточив на нем взгляд, можно было разглядеть неподалеку крохотный рассыпчатый огонек Лагранжа. И побольше – светло-голубой, с белыми пятнышками облаков и тенями континентов, окруженный сотнями огоньков космических кораблей и короткопериодических спутников.

– Сакраменто в ночи.

– А Тюмени не видно, – откликнулся я. – Только Взлетный, – нашел взглядом на краю земного полумесяца краешек Южной Америки и андские плато. – Жаль.

– Тюмень? Мне казалось, ты говорил про Ха-ба-ровск, – старательно выговорила русское название Ланцея.

– В Хабар перебралась моя семья после Арбитража, – пояснил я. – А у тебя кто-то остался в Калитексе? – и тут же понял, что задал ненужный вопрос. Ланцея молчала, глядя в космос.

– Извини, – пробормотал я.

– Не за что, – безразлично сказала она. – Я все равно рада, что мы видим Землю.

– Да, – согласился я. – До Лагранжа еще два дня пути, а там…

– А до конца выхода?

Я бросил взгляд на айдим.

– Двенадцать минут, если радиационная обстановка не ухудшится.

– Вот как? Тогда нам надо поторопиться.

– В каком смысле? – переспросил я, переводя взгляд на Ланцею. Присвистнул.

– Даже не знаю, что прекрасней – Космос или ты. Но… нас не услышат на борту?

– Сквозь пять сантиметров композита? – обнаженная Ланцея скользнула ближе. – У нас не будет удобного случая вплоть до Кементари. На ближайшие пятьсот лет. Кроме того, я вот никогда раньше не занималась любовью на волосок от вакуума. Хочешь упустить случай?

– Нет, – я привлек ее к себе. Закрыл глаза. Звезды кружились, вспыхивали и гасли даже под сомкнутыми веками. Космос покачивал нас на ладонях. Волосы Ланцеи падали мне на плечи.

К черту все опасности перелета. К черту все опасности Кементари. К черту расставание с родиной.

Пока у меня есть она – мне не важно, на какой я планете.

Как ни жаль, а крупнейшую станцию обитаемого космоса, центральный узел грузопотока Земля – Луна и главный космический порт Орбитали я толком и не рассмотрел.

Перегрузка совершалась в большой спешке. ТОК сблизился с Лагранжем в середине ночной смены, нас подняли по маневровой тревоге. Корабельная сеть вывела изображение Лагранжа на айдимы, но качество было прескверным – только и удалось разобрать, что лепестки солнечных панелей, обручи жилых ободов и бесчисленные фермы станции, к которой стыковался «Добровольский». Станции на соседних гало-орбитах разглядеть не удалось и подавно.

Модуль несколько раз тряхнуло – сперва корректировкой курса и маневрами сближения со станцией, затем при перестыковке от ТОК-31 к «Добровольскому». Мы оставались пристегнутыми к панелям, пока тяжелый внутрисистемник отделялся от станции и маневрировал, выходя из скопления. Затем «Добровольский» сориентировался в пространстве, и его дюзы выплюнули поток перегретого водорода. Тяга прижала нас к панелям.

«Добровольский» был потяжелей малого ТОКа, обладал более мощными маневровыми двигателями и гироскопическими системами ориентации. Так что на сей раз при разгоне нас не стали ограничивать в перемещении, хотя и дали сигнал маневровой тревоги, когда через шесть часов корабль перешел в свободное падение и закрутил обитаемые отсеки.

И вновь потянулась долгая цепочка дневных и ночных смен, разбавляемая инъекциями криоагентов и болтовней с соседними пассажирскими модулями, медосмотрами бдительного Керна и приемами пищи. В обзорный купол нас пускать перестали – уровень солнечной активности возрос, да и штатный распорядок допускал только одно посещение купола на человека. «Добровольский» падал вдогонку «Семени», Лагранж растаял за кормой, Земля и Луна превратились в две яркие звезды на видеоэкранах.

Чтобы скрасить ожидание, Лазарев принялся экзаменовать нас на знание изученного материала, насколько мог без доступа к полю, с помощью хранящихся на айдимах баз данных. Ланцея и прочие гости группы занимались тем же, насколько было возможно, по корабельной сети «Добровольского». Это и впрямь помогало развеять скуку, которой через пару недель обернулась экзотика космического путешествия.

Ну, к тесноте, духоте (как ни хороша была СЖО корабля, а в модуле стоял не слишком приятный запашок, невзирая на все воздушные фильтры) и постоянной экономии воды нам было не привыкать. И, в отличие от лагеря, здесь мы проводили время в хорошей компании. Мы с Крапивником перекинулись парой бесед с Шагановой и Корчмарем, снова поднявшимся в ранге до мастерского уровня, связались с Библусом.

Чтобы скоротать время, Ланцея взялась за изучение русского, я, в свою очередь, принялся практиковать японский – с Корнером и испанский – с Дофией. Английский и так был у меня неплохо прокачан за последние три года. Вскоре особой надобности в переводчиках айдимов у нас не стало – группа перешла на дикую мешанину из четырех языков. Мэри, супруга Элгария из хозяйственной секции, полушутя заметила, что этот невообразимый суржик в далеком будущем доставит немало проблем лингвистам, которые будут ломать голову над корнями пракементарийского наречия.