Мятежный дом

- Если мне не изменяет память, браслеты-катетеры раскрываются сами, когда в них заканчивается запас медикаментов. Как же вы попали сюда, молодой человек?

- А эти фермеры меня и подкинули, когда узнали, что мне надо на экостанцию.

- Понятно, - Леев снял плащ и бросил на перильца энгавы. – Что ж, располагайтесь. Можете занимать какую угодно комнату, кроме этой, - он показал на дверь, за которой сдержанно светились мониторы. – Туалет там. Ужинаю я в девять. Чай можете кипятить в любое время.

- Спасибо, - сказал мальчишка. Леев решил, что на этом все ритуалы гостеприимства исчерпаны, прошел в глубину дома и сел за мониторы.

К нему поступали данные со всего архипелага Биакко, а также со станции Биакко, с кораблей планетарного охранения и навег, проходящих Южным океаном. Анализируя эти данные, он корректировал карту экологической обстановки в регионе, составлял прогнозы на разные сроки – от ближайших месяцев до ближайших десятилетий, и писал доклады о мерах по улучшению (или хотя бы не ухудшению) экологической обстановки в регионе.

Прежние правители клана Сога, похоже, стирали эти доклады, не читая. Однако нынешний правитель дома Сога находился в полной зависимости от Макса Ройе, а Макс, хотя и космоход, начисто лишен этого космоходческого наплевательства на всех, кто ступает по земле и на их проблемы.

Леев открыл свежие пакеты данных и приступил к их систематизации. Картинка с озоновыми дырами оставалось безрадостной, хотя Макс пообещал, что ни один УВП-корабль не стартует с Биакко и не сядет там, а если кто и сядет – то и судно, и груз будут немедленно конфискованы и проданы в пользу экослужбы Архипелага. Конфискация и продажа – это, конечно, хорошо, но контрабандным товаром не заделаешь дыру в небесах. Нужно срочно где-то искать либо строить на месте генераторы озона, потому что сам по себе слой будет восстанавливаться лет двадцать, и за это время планктон в антарктических морях окончательно вымрет, а значит – все живое оттуда уйдет.

Леев увлекся составлением доклада, и когда мальчишка осторожно кашлянул за его спиной, привлекая внимание, был очень недоволен.

- Что вам угодно? – резко спросил он.

- Уже девять часов, - сказал мальчишка. – Чтобы вас не беспокоить, я сам приготовил ужин. Вот, - он опустился на колени и поставил перед терминалом наблюдения за атмосферой переносной столик. На столике были два тявана с лапшой, в которую, пока она варилась, вбили два яйца так, чтобы желток остался целым, и накрошили соломкой консервированную ветчину. Поверху всего этого плавали резаный укроп и базилик – надо же, мальчишка мальчишка отыскал и огородик…

Леев испустил тяжелый вздох. Он терпеть не мог есть в компании, но столик в доме был всего один, и хозяин понимал, что прогонять гостя из-за стола после того, как он приготовил ужин – это слишком даже для такого бирюка, как он.

- Поставь это в той комнате, которая выходит на пруд с кувшинками, - сказал он. – Не жди меня, я закончу доклад, и потом приду.

Парень кивнул и унес столик. Леев поморщился. Он терпеть не мог быть обязанным.

Доклад, к которому Леев вернулся, не клеился. Чертов мальчишка сбил настрой, и мысль, раньше текшую ровным потоком, теперь приходилось вычерпывать ковшиком из обмелевшего русла. Да, дело было именно в мальчишке – а не в том, что Леев провел над докладом шесть часов, не разгибаясь.

Снова вздохнув, эколог отключил терминал, встал, развернул плечи – и только тут почувствовал, как он устал. Нда. Мальчишка, быть может, и ни при чем.

Леев вышел в комнату с видом на пруд, зажег в ней свет. Мальчишка ел не за столом, а сидя на краю энгавы, свесив ноги чуть ли не в самый пруд. Леев почувствовал облегчение: гость не набивался в сотрапезники. Леев съел свою порцию и сказал:

- Благодарю за ужин.

- Нет, это вам спасибо, - мальчишка унес грязную посуду, вскоре из кухни донесся шум воды. Потом мальчишка просто куда-то исчез, и у Лева не было ни малейшей охоты его искать.

Перед тем, как лечь спать, он включил подсветку в саду и отправился на небольшую прогулку по тропинкам, извивавшимся концентрическим лабиринтом. За тремя соснами он наткнулся на мальчишку. Того не видно было поначалу, потому что он сидел на корточках, разглядывая цветы.

- Как называются эти цветы? – спросил он.

- Хризантемы, - сказал Леев. И зачем-то добавил: - На одном из древних языков Земли это означало «золотые знамена». Когда-то европейцам были известны только сорта с желтыми цветками.

- Они похожи на звезды, - проговорил мальчишка, глядя на цветы как зачарованный. Леев усмехнулся про себя. Космоход. Для него цветы всегда будут похожи на звезды – и никогда наоборот.

Но, несмотря на это, выражение его лица понравилось Лееву. Именно с таким лицом и подобало созерцать хризантемы.

- В древности, - сказал он, - этот цветок ценился как символ долголетия. Росой с листьев хризантем протирали лицо, чтобы сохранить его свежесть. Все дело в том, что они не опадают, а увядают как есть, сохранив лепестки. Об этом есть даже забавная история. В древности поэт и чиновник Су Дун-по был вызван к тогдашнему премьер-министру, Ван Аньши, который тоже был изрядным поэтом. Премьер-министр Ван в кабинете отсутствовал, когда к нему пришел Су, но на столе лежали незаконченные стихи о лепестках золотых хризантем, разбросанных ветром по земле. Су дописал к стихам эпиграмму, в которой ехидствовал по поводу того, что Ван Аньши не знает, что хризантемы не осыпаются, и был наказан: его назначили губернатором, а по сути сослали в отдаленную провинцию, название которой вам, юноша, все равно не скажет ничего. Поэт сетовал на несправедливость судьбы и премьер-министра, пока однажды осенью не увидел, как в его саду осыпаются хризантемы: именно в этой провинции был такой особый сорт…

Леев умолк, погрузившись в созерцание, но мальчишка опять все испортил, поторопив его:

- А дальше что было?

- Это уже не так важно. Су написал в столицу письмо с покаянными стихами, и его вернули.

Мальчишка встал, не скрывая своего крайнего удивления.

- То есть, получается, его туда послали только для того, чтобы он увидел хризантемы?

- Да.

- А если бы он оказался плохим губернатором?

- Он был добросовестным чиновником в соответствии с требованиями тогдашней империи. Свои обязанности, я думаю, он и в провинции, и в столице выполнял одинаково хорошо.

- А кем его заменили, когда вернули в столицу?

- Понятия не имею. Это не было интересно автору повести, которую я пересказал вам вкратце, и это не интересно мне.

- Но ведь это важно. Понятно, что мало кто хочет по доброй воле служить в отдаленных провинциях. Неужели не лучше держать на такой должности человека добросовестного, чем гонять его туда-сюда из-за каких-то стихов?

- Дело не в стихах. А в том, что премьер-министр знал, о чем писал, а Су Дун-по упрекнул его в невежестве в то время как был бОльшим невеждой. Готовность бросать вышестоящим такие упреки, не владея должными знаниями, говорит о Су не только как о поэте, но и как о чиновнике. Поэтому ему преподали урок.

Мальчишка поморщился как от зубной боли. Безнадежен, подумал Леев. Как и все космоходы, даже лучшие из них.

- А что сталось с этой империей? – спросил мальчишка.

- Она погибла под натиском варваров.

- И почему я не удивляюсь, - юнец повел своими угловатыми плечами и снова сел, похожий на богомола в своем зеленом комбо.

- Видите ли, юноша, история, рассказанная мной – все-таки повесть с налетом романтизма. В реальности противоречия между Су и Ваном носили все-таки более политический, нежели поэтический характер. Да и дела управления под конец стали так плохи, что подобные «поэтические» ссылки, даже будь они не выдумкой, на фоне тогдашней реальности казались бы делом довольно невинным. Империи гибнут не от того, что один поэт ссылает другого любоваться хризантемами – а от того, что, например, доставка свежих ли-чи для императорской наложницы становится важней содержания армии. Это было, правда, во времена другой династии, но, судя по стихам того же Су, в этом смысле положение дел не улучшилось. Но вот какой урок преподнесла нам та цивилизация: для каждой империи, для каждой династии и цивилизации наступает время расцвета и время заката. И нет смысла стенать, если твоя жизнь пришлась на эпоху сумерек. Нужно заботиться о том, что в твоих силах и смириться с тем, что не в твоих силах. Я не могу исправить мир. Но я могу вырастить хризантемы.