Лишь

Миссис Деннис мишурно рассмеялась. Сказала, что обожает поэзию. Всегда любила Буковски и «всю эту братию».

– Вам нравится Буковски? – переспросил Фредди.

– О нет, – сказал Карлос.

– Простите, Кэролайн, но, по-моему, он еще хуже, чем я.

У миссис Деннис шея пошла красными пятнами, и Карлос поспешил показать ей картину художника, дружившего со школой Русской реки. Фредди, у которого даже плоды светской беседы вставали поперек горла, умчался к бару за новым бокалом шампанского.

Снаружи, у входа, у одной из тех низких стен с белой дверкой, за которыми прячется сползающий по склону дом, стоит Артур Лишь – и что же скажут люди? «Ой, выглядишь отлично. Слышал о вас с Робертом. За кем остался дом?»

Мог ли он знать, что за этой дверью его поджидают девять лет?

– Привет, Артур! Что это на тебе?

– Карлос.

Двадцать лет прошло, и все же в тот день, в той комнате: старые соперники снова на ножах.

Рядом с Карлосом: кудрявый очкастый юноша, вытянулся в струнку.

– Артур, помнишь моего сына, Фредди?

Все сложилось само собой. Жить у Карлоса было невыносимо, и время от времени, по пятницам – после долгого дня в школе и похода в бар с университетскими друзьями на «счастливые часы» – Фредди объявлялся у него на крыльце, поддатый и готовый на все выходные зарыться в постель. На следующий день Лишь приводил Фредди в чувство с помощью кофе и старого кино, а в понедельник утром выставлял за порог. На первых порах это случалось примерно раз в месяц, а потом переросло в привычку, и вот однажды, в пятницу вечером, так и не дождавшись звонка в дверь, Лишь поймал себя на том, что расстроился. Как же это странно – проснуться в тепле белых простыней, в лучах солнца, проникших через увитое плющом окно, и почувствовать, что чего-то не хватает. При встрече он сказал Фредди, что не стоит так много пить. И декламировать такие кошмарные стихи. А вот ключи от его дома. Фредди ничего не ответил, но ключи положил в карман и пользовался ими, когда хотел (и так и не вернул).

Сторонний наблюдатель сказал бы: «Все это прекрасно, главное не влюбляться». Их бы это рассмешило. Фредди Пелу и Артур Лишь?

Фредди интересовался любовью так же мало, как и следует молодому человеку; у него были книжки, у него была работа в школе, у него были друзья, у него была холостяцкая жизнь. Старый, удобный Артур вопросов не задавал. К тому же Фредди подозревал, что Карлос в ярости оттого, что приемный сын спит с его заклятым врагом, а Фредди еще не вышел из того возраста, когда издевательства над родителями приносят удовольствие. Ему и в голову не приходило, что Карлос, может быть, только рад сбыть его с рук. Что до Лишь, Фредди вообще был не в его вкусе. Артур Лишь всегда влюблялся в мужчин постарше; вот их надо остерегаться. А какой-то мальчишка, который даже не может назвать битлов? Способ отвлечься; невинная забава; хобби.

Разумеется, в те годы, что они с Фредди встречались, у Лишь были и другие, более серьезные отношения. Был преподаватель истории из Дейвиса[5], который проделывал двухчасовой путь, чтобы заехать за Лишь и свозить его в театр. Лысый, с рыжей бородой, искорками в глазах и искрометным юмором; было приятно, до поры до времени, побыть взрослым вместе с другим взрослым, разделить с кем-то жизненный этап – сорок с небольшим – и вместе подшучивать над их общим страхом перед полтинником. Однажды Лишь оглянулся на профиль Говарда, освещенный огнями сцены, и подумал: «Вот хороший спутник жизни, вот хороший вариант». Смог бы он полюбить Говарда? Вполне возможно. Но секс был неуклюжим, слишком много конкретики («Ущипни там, хорошо, теперь потрогай тут; нет, выше; нет, выше; нет, ВЫШЕ!»), точно на кастинге в кордебалет. Впрочем, Говард был милый и хорошо готовил; приносил свои ингредиенты и варил такие острые щи из квашеной капусты, что от них слегка уносило. Он любил держать Лишь за руку и часто ему улыбался. Поэтому Лишь подождал полгода, посмотреть, не улучшится ли секс, но секс не улучшился, и он решил ничего об этом не говорить, так что, думаю, он все-таки знал, что это не любовь.

Были и другие; много, очень много. Был китайский банкир, который играл на скрипке и издавал страстные звуки в постели, но целовался так, будто видел поцелуи только в фильмах. Был колумбийский бармен с несомненным обаянием и несносным английским («Я хочу обслужить твою руку и ногу»); испанский Лишь был еще хуже. Был архитектор с Лонг-Айленда, который спал во фланелевой пижаме и ночном колпаке, как герой немого кино. Был флорист, повернутый на сексе на природе, после которого Лишь пришлось делать тест на венерические и лечить ожоги от ядовитого дуба. Были айтишники, которые считали, что Лишь обязан следить за всеми новостями техноиндустрии, но не проявляли ни малейшего интереса к литературе. Были политики, которые так к нему присматривались, будто собирались снимать мерки для костюма. Были актеры, которые примеряли его на ковровой дорожке. Были фотографы, которые подбирали для него правильное освещение. Неплохие варианты, многие из них. Выбирай не хочу. Но тому, кто уже любил, этого недостаточно; жить с «неплохим вариантом» еще хуже, чем жить одному.

Неудивительно, что Лишь снова и снова возвращался к мечтательному, простому, бойкому, начитанному, безобидному, молоденькому Фредди.

Так продолжалось девять лет. А потом, однажды осенью, все закончилось. К тому времени из двадцатипятилетнего юноши Фредди превратился в мужчину тридцати с небольшим: типичный учитель в голубой рубашке с коротким рукавом и черном галстуке. Лишь в шутку называл его «мистер Пелу» (часто поднимая при этом руку, как на уроке). Черепаховую оправу мистер Пелу сменил на красный пластик, но с кудрями не расстался. Старая одежда стала ему мала; тощий юнец оформился во взрослого мужчину с плечами, грудью и едва намечающимся животиком. По выходным он больше не карабкался пьяный к Лишь на крыльцо и не декламировал плохие стихи. Разве что один раз. Приехал после свадьбы друга, веселенький, разрумянившийся, и, хватаясь за Лишь, со смехом ввалился в прихожую. Ночью жался к нему и весь горел. А утром со вздохом объявил, что встречается с человеком, который хочет моногамных отношений. В прошлом месяце он пообещал хранить верность. Пора наконец сдержать слово.

Фредди лежал на животе, уткнувшись лицом Лишь в плечо. Колючая щетина. На прикроватном столике сквозь увеличительные стекла его очков виднелись запонки. Лишь спросил:

– Он обо мне знает?

Фредди приподнял голову.

– Что знает?

– Это. – Лишь обвел рукой их голые тела.

Фредди посмотрел ему в глаза.

– Мне нельзя сюда больше приходить.

– Я понимаю.

– Не то чтобы я не хотел. Нам с тобой было весело. Но ты же понимаешь.

– Я понимаю.

Фредди собирался что-то прибавить, но передумал. Молча смотрел на Лишь с видом человека, пытающегося запомнить фотографию. Что он видел? Отвернувшись, он потянулся за очками.

– Поцелуй меня на прощание.

– Мистер Пелу, – сказал Лишь. – Мы же на самом деле не прощаемся.

Фредди надел очки в красной оправе, и в каждом иллюминаторе мелькнуло по голубой рыбке.

– Хочешь, чтобы я навсегда тут с тобой остался?

Сквозь заросли плюща пробилось солнце, начертило на голой ноге шахматный узор.

Лишь посмотрел на своего любовника, и, возможно, перед глазами у него пронеслись кадры из прошлого: смокинг, номер в парижском отеле, вечеринка на крыше – а может, его ослепили паника и боль утраты. Мозг что-то телеграфировал, но Лишь не обращал внимания. Он наклонился к Фредди и поцеловал его долгим поцелуем. А затем сказал:

– Ты брал мой одеколон, я же чувствую.

Диоптрии, прежде умножавшие решимость молодого человека, теперь увеличивали и без того огромные зрачки. Его глаза блуждали туда-сюда, как по странице, по лицу Артура Лишь. Наконец он через силу улыбнулся.

5

Имеется в виду Калифорнийский университет в Дейвисе.