Страница 9 из 22
– Так рано?! – тут же отзывается тот, с нар.
– Ну! Может, год такой? – пожимаю я плечами, – Ты выйди! Послушай, как скверутся. Первое токование в этом году!
– Ага, – соглашается со мной Казанцев, даже не делая попыток подняться, – Записать надо, в Календарь природы.
Ночью, ветер поменялся на холодный, с северо-запада. Дождь перебило на снег! Утром, я выглядываю в наше широкое окно – там всё бело! По пустырю, что перед нашим домом, сильный ветер гонит снежную позёмку.
– Сергей! – изумлённо зову я Казанцева, – Снег на улице! Ты посмотри – какая позёмка! Сегодня восемнадцатое апреля!
– Я и так её вижу, отсюда, – отзывается тот, из-под потолка, – Ты, лучше, послушай, какие порывы ветра!
Я и сам, ещё с ночи, с опаской, прислушивался к ударам ветра в стену нашего дома. Действительно! Ветер бьёт удивительно мощно! Наш, совсем не маленький, дом сильно вздрагивает при каждом ударе воздушного океана.
– Хорошо, что ветер бьёт в восточный торец нашего длинного дома, а не в его фасадную стену! – с тревогой думаю я, снова забираясь на нары…
– Грооххх!!!
Мы подпрыгиваем на нарах, от адского грохота! Такое впечатление – будто у нашего дома к чёртовой матери сорвало крышу! И унесло! Мы кубарем скатываемся с нар и кто в чём был, выскакиваем на улицу. Первым делом – разворачиваемся к крыше!
– Фу! Крыша на месте!
– Трубы нет! – я тычу пальцем за крышу, – Выворотило трубу!
– Но, она же совсем маленькая! Едва высовывалась над коньком! – поражается Казанцев, – Да, что ж, это делается?!
Мы заскакиваем обратно в дом, торопливо одеваемся в рабочую одежду и решительно выходим наружу, спасать наш дом…
На улице лежит снег! Толщиной три сантиметра! Мы открываем, с торца дома, две доски и Сергей, по лестнице, залезает на чердак.
– Вот, дела! – вскоре разоряется оттуда, Казанцев, – Трубу выворотило вместе с бетонной чушкой в её основании!
– Как это?! – изумляюсь я, – Не может быть!
– Лезь, сам посмотри!
Мы долго возимся на чердаке, в две человеческие силы устанавливая печную трубу на место. Потом лезем на мокрую, скользкую крышу – привязываем трубу снаружи, проволочными растяжками, к коньку крыши.
Всё! Ремонт закончен. Казанцев исчез в доме. А я – любопытный. Заскочив за угол дома, я стою в вакууме ветровой тени и торопливо осматриваю окрестности:
Орлан-белохвост заходит на посадку на свой высокий мыс, слева от нас! Я смотрю, как зайдя против ветра, со стороны океана, он полого снижается, снижается… и с ходу, садится… в бамбук!
– Хм! – изумлённо поднимаю я брови, – Какой умный! Не на присаду, а прямо в бамбук! Молодец-то, какой!
Упругая щётка бамбука с головой прячет огромную птицу. Я смотрю в бинокль, как с гребня этого мыса, шквальным отбойным ветром в океан непрерывно гонит длинный, белый шлейф снежной позёмки… По опыту своей лесной жизни, я знаю – плотные заросли бамбука превосходно защищают от ветра. Там, на мысу, в бамбуке – даже сейчас, тихо и спокойно.
– Хм! – снова хмыкаю я, – Выходит, это знаю не только я!..
Тятинский дом. Всё, постепенно, улеглось. Сегодня – девятнадцатое апреля. После трёх суток заключения в стенах дома, мы с удовольствием выходим «на экскурсию». На часах – половина двенадцатого, дня…
На косе, в устье Тятиной, среди тихоокеанских чаек, я, в бинокль, отыскиваю несколько черноголовых.
– Серёж! Озёрные чайки!
– Где?! Аааа!.. Пришли, значит! Но это, ещё – только гонцы.
– А, видишь? Средние чайки! Меньше наших клуш! Они – чисто-белые.
– Ну!
– Это – моевки! Мне Дыхан показывал. Тоже пришли! Эти – проходные. Уйдут далеко на север. Знаешь, что такое мойва?
– Конечно. Рыбка! На корюшку похожа.
– Мойва – это Север! Олицетворение Севера – это птичьи базары! Кайры, треска и мойва. И эти чайки…
Вот, что такое – весна! Это первые встречи в этом году, первые птицы, первые цветы…
На возвышении морской террасы сидит, контролируя всю нашу Тятинскую бухточку, орлан-белохвост.
– Зю-зю-зю! Зю-зю-зю! Зю-зю-зю!
По шиповниковым зарослям низкой морской террасы, густыми колокольцами звенят, перепархивают стайки китайских зеленушек. Птички мельтешат в полёте, своим ядовито-зелёным и жёлтым оперением…
А в пойме Тятиной – нам, уже второй раз, встречается интересная птичка: спинка синяя, как у поползня, а брюшко – крапчатое. Хорошо выделяются округлые бровки над глазками…
– Что за птичка? – озадачиваемся мы с Казанцевым.
Но вдруг, в бинокль, я вижу такие знакомые замирания!
– Это – синехвостка! – улыбаюсь я Сергею, – На, бинокль! Посмотри, как она замирает…
– Да! Замирает, – Казанцев тоже улыбается в бинокль, – А чего, это, она?
– Таёжная птичка! – объясняю я ему, – Пока сидит – она незаметна. Дыхан её зовёт «птичка-невидимка».
Это тоже – первая встреча в этом году…
Тятинский дом. Двадцатое апреля. Мы решаем сходить на Филатовский кордон, в баню. Всего-то – семнадцать километров в одну сторону! Что нам? «Бешеному кобелю, семь вёрст – не круг!» как говорил Дыхан.
Перейдя Тятину по первому от устья перекату, на присыпанной снежком колее нашей заросшей дороги, мы натыкаемся на лягушачью икру! Я трогаю её носком болотного сапога – студень твёрдый. Он прочно схвачен льдом заморозка. Но, под коркой льда, в глубине сгустка, всё-же угадывается некоторая подвижность…
Здесь же, на гальке в устье речки, перед нами суетятся два куличка.
– Та-ак… Это – улиты, – киваю я в свой бинокль, – Кулички морского берега!
– Ки-ки! Ки-ки! – коротко и звонко вскрикивают улиты.
Птички бойко семенят своими короткими ножками, перебегают с места на место. По мере нашего приближения. Стальная спинка, белое брюшко, короткие ножки, плотно сбитое туловище, короткий, прямой клюв…
На половине пути между Тятиной и Саратовской, мы останавливаемся на колее своей дороги – с неба на нас наплывает какое-то погогатывание. Я поднимаю лицо к небу.
– О! Гуси!
– Ух, ты! – восхищается Сергей, – Гуси летят!
Цепочкой, над нами, спокойно и ритмично взмахивая крыльями, проходят гуси! На север.
– Два, четыре… восемь! Восемь штук!.. На север!
– Крупные гуси!.. На север.
Однотонно-коричневые птицы, не спеша, совсем невысоко проходят над нами, держась линии морского берега…
По песчаному пляжу, мы приближаемся к Саратовской. Сегодня – мы проходим мимо.
Мы шагаем. Мы смотрим вправо, вбок, на Саратовские сопки.
– Смотри! Снегом прошедшего циклона закрыло все проталины!
– Ага! Ведь, уже столько было бурого цвета, по склонам! И опять – всё бело!
– Ну! Просто, зима…
Саратовский борт стоит весь белый, в снегу. И по низу – следов медведей не видно уже несколько дней.
Около устья Камышовой, в первой волне прибоя, массой мельтешат озёрные чайки!
– Каа! Каа! Ки-ки-ки! Ки-ки-ки! Каа!
– Серёж! Смотри! Озёрные чайки!.. Вот он, вал их пролёта! Сколько же их! Просто, тьма!
– Ки-ки-ки-ки! Каа! Каа! Ки-ки-ки!
– Ну и крикливые же они! – морщится Казанцев от отчаянного чаячьего гомона, – Птичий базар!..
Филатовский кордон. Двадцать первое апреля. Управившись с бытовыми делами, я решаю, в одиночку, пройтись по пойме ручья Филатова…
Повсюду раздаётся короткое цыканье синехвосток! Куда ни ведёшь поле бинокля – всюду, по почве, скачут эти птички! Короткий проскок – и замирание. Замерла – и нет птички… Птичка-невидимка. Их, действительно, масса!
– Невероятно! Всё в синехвостках! – поражаюсь я, – Какой массовый пролёт!
На галечной косе ручья я, впервые в этом году, вижу жёлтую трясогузку! Это – горная трясогузка. А вот – стайки длиннохвостых птичек! Малиновое брюшко, крапчато-коричневая спинка. Свистит, эта птичка, так же заунывно и просто, как снегирь…
– Это урагус! – улыбаюсь я, – Его, ещё, называют длиннохвостым снегирём…