Пыль

— Значит, думаете, наш главный враг Германия, а не Япония? — с ноткой недоверия спросил Щебинин.

— Уверен, голубчик, уверен, — мягко вздохнул Борис Михайлович. — В Берлине нас, Боюсь, после Германской слишком слабыми считают. Так что постреляет ваш младший лейтенант Гордеев ещё, помяните моё слово. А я Алкснису, главкому ВВС уж позвоню…

Алексей

Я не мог дождаться зимних каникул, чтобы спокойно почитать книгу Троцкого. Я открывал ее поздним вечером, когда убеждался, что мама легла спать. Я доставал старый том «Детей капитана Гранта», чтобы, если мама вдруг проснётся, накрыть им «Преданную революция». И только потом, зажигая лампу, начинал ее читать. Точнее, листать. Поначалу мне показались скучными бесконечные съезды и конгрессы. Но на полях были пометки отца, и я стал рассматривать их внимательно. Благо писал он красиво, не то, что я.

Шаг за шагом я убеждался, что Вика была права. Оказывается, после смерти Ильича мы начали отступать на Востоке. Мы отступили в Индии, не поддержав какой-то план восстания пуштунов во главе с неким Роем. Отец на полях сделал пометку «Испугались британского ультиматума!» Вот оно как… А я-то думал, что это Керзон испугался нашего ответа! Мы замялись в Тибете тоже из-за противодействия англичан. («Прошляпили доклад Чапчагова», — написал отец). И, наконец, что-то совсем странное творилось в Китае.

Из книги выходило, что Троцкий яростно спорил с товарищем Сталиным про Китай. Проклятый Чан Кайши возглавил Гоминьдан после смерти друга Ленина Сунь Ятсена. Наши — Блюхер и Примаков — помогли ему взять Пекин, а он переметнулся к англичанам и пошёл против коммунистов. Троцкий, оказывается, предлагал двинуть им на помощь Красную Армию. А товарищ Сталин говорил, что ещё не пришло время для нашей схватки с миром буржуинов — мол, мы ещё слишком слабы. Троцкий горячился, что мы позволяем капитализмы выжить. А Сталин отвечал: мол, хорошо, посадили мы Чан Кайши, а он перебежал к англичанам, где гарантия, что следующий не перебежит к ним. И горький комментарий отца: «Не видят китайцы в нас Коминтерн — мы для них Российская империя». Вот оно как выходит — не видят.

Я закрыл глаза и в свете лампы представил картинку. Вот она, масса Первой конной, о которой мы на Корее пели «Шли по степи полки со славой громкой…» Непобедимой Первой конной товарища Ворошилова. Командир с шашкой на коне, ждёт приказа. Бойцы построены в эскадроны, стремя в стремя. Тоже положили руку на эфесы, чтобы достать шашки наголо. Один приказ, один выстрел командира с красным бантом — и они помчат в Китай, сметая все на пути, и Гоминьдан, м англичан. И бежали бы те позорно на корабли в Шанхае, как белые в Крыму! «Огня… ещё огня!» Почему мы правда не помчались лавой в Китай в двадцать седьмом? Кого мы испугались? Кого?

Я вспомнил «Краснознаменный сквер», на металлических оградах которого были отлиты звезды. Даже в двадцатом наши кони и тачанка были сильнее всех самолетов и танков Антанты! А теперь, в двадцать седьмом… Смяли бы их, как щенков! А отец Насти, кажется, говорил, что Чан Кайши ещё не худший. А кто тогда худший и почему? Вот смяли бы его Первой конной и был бы наш, коммунист. Вмиг бы китайцы разобрались, кто есть кто. И был бы в мире помимо нашего СССР ещё и советский Китай, а там, глядишь, и новая союзная республика…

Я снова вспомнил слова отца Насти в Горловке, что Чан Кайши нам не худший… Не потому ли им заинтересовался следователь НКВД? Я потёр лоб. Но вроде бы нет. Вроде и товарищ Сталин говорил, что могут быть и хуже Чан Кайши… Значит, не поэтому. Не поговорить ли с кем-то об этом? Может, с Ирой? Или не стоит? Я полистал страницы книги…

Самое удивительное: я не мог понять, на чьей стороне был мой отец. Я ожидал, что он будет ругать Троцкого, но отец оставлял какие-то двусмысленные заметки напротив слов и Троцкого, и самого Сталина. То ли он был не согласен с обоими, то ли считал, что и тот, и другой не дают ответа, то ли вообще спорил с кем-то третьим. Интересно, с кем? Во всяком случае, читая его заметки вроде «А как вы думали после V Конгресса?», «Почему бы и нет?», «Разве это не решил XIII съезд?» я не мог избавиться от этого впечатления.

Ну не с собой же отец спорил, в конце концов?

Эх, найти бы тот журнал, который так потряс отца перед смертью! Удивительно, столько всего я уже узнал, а пока не скажу, где горячо. Фотографии с Пятого конгресса Коминтерна нашел, про Варского и Примакова узнал, про странный доклад отца тоже. Даже что там была наша Вера, возможно, узнал, и странные часы от Щебинина, а где «горячо» — не скажу. Одно могу точно сказать: никто, из тех, с кем мне довелось пообщаться, не верит в его самоубийство. Ни отец Насти, ни Фененко, ни мать Влада. Может, не Ирке нужно рассказать, а матери Влада с Викой? Она вроде бы женщина умная и открытая.

Ну ведь не придешь же к ней с книгой Троцкого, правда? Хотя, собственно, почему бы нет? Я уже представил себе картинку, как я аккуратно несу книгу в школу, потом захожу к ним в квартиру и отдают книгу матери Влада с Викой. Хотя и боязно — Троцкий все-таки. Или не боязно? А можно ли ей доверить такую тайну? Если сообщит, куда следует? Все-так книжка не простая, а Троцкого.

А, может, не ждать, а самому нанести удар: отдать книгу Никольскому? Красиво будет выглядеть, правда, здорово. Только вот беда: Никольский, чекист, ничего не расскажет. Поблагодарит, похлопает по плечу, и все. Или книжку отдать ему все-таки? Всё равно ничего в ней нет. А мне хватит и снимков для дальнейших поисков…

«Хватит, пора спать!» — приказал я себе, слушая, как в комнате тикают часы. Только вот уснуть у меня почему-то никак не получалось.

Настя

— Француз, — сказал Женька, — ты из каких мест Франции будешь?

— Мы из Аквитании, с юга, — серьёзно сказал Леша.

— Значит, ты Арамис! — Женька показал на книгу «Три мушкетёра».

— Почему Арамис? — бросил Антон.

— Эх, ты! — засмеялся Женька. — Смотри: Атос — потомок франков с Луары, Портос — толстый нормандец, Арамис южанин, как Лёша, ну, а д’Артаньян с запада. Из Гаскони.

— Кстати, — хитро прищурился Лёша. — А почему три мушкетера, если их четверо? Кто такие три мушкетёра по книге?

— Тот же вопрос! Почему трое? — подхватила Маша.

— И правда — кто тогда эти трое? — добавила я. Никогда не задумывалась, почему не четверо, но вопрос показался мне очень интересным.

 — А перечислите имена трёх мушкетеров! — подмигнул Лёша.

— Атос… Портос… Арамис… — пожала плечами Вика.

— А вот и соврала! — подмигнул ей Лёша

 — Но подожди! Ты же просил назвать трёх, я назвала. В чем ошибка?

 — Стрела, как называется предисловие? — спросил Лёша.

Женька перевёрнул страницу.

— В котором устанавливается, что в нашей повести нет ничего мифологического, хотя имена ее героев кончаются на ос и ис, — прочитал Женька. — Только я его пропустил, оно скучное.

— И потому ничего не понял, — сказал Алекс. — Там рассказывается, что эта книга написана на основе воспоминаний графа де Ла Фер, то есть Атоса. Понимаешь: эту историю нам рассказывает Атос! И три мушкетёра — это три друга Атоса: Портос, Арамис и д’Артаньян!

 — Три мушкетера — это три друга Атоса! — повернулся Лёша к Вике. — Это Атос нам рассказывает про трёх своих друзей!

— Вот как! Я и не подозревала! — признала Вика. — Спасибо за интересную информацию!

— Так это же написано в начале книги! — засмеялся Алекс.

— Ну пропустила… Я же не знала что это там будет, хотелось сразу к основному сюжету

— Вот почему мы знаем как Атос женился на миледи… — хлопнула ресницами Ирка.

— Конечно! Мы знаем только про Атоса, потому что он нам все и рассказал!

— Атос самый противный! — вдруг вырвалось у Ленки, — Он избивал слугу Гримо, если тот не понимал его жеста.

Дверь открылась и в класс вошёл Гледкин — новый директор.

— — Обсуждаете Трёх мушкетеров? — улытнурчя он нам.

— Вырастите — будете больше любить «Двадцать лет спустя», продолжение, — сказал он.