Пыль

Седьмого ноября родители взяли меня с собой на демонстрацию, и я ждала этого дня с нетерпением. С завтраком я справилась необычайно быстро и пробовала заняться чем-нибудь, но это мне плохо удавалось. Мне казалось, что отец бреется сегодня ужасно долго, а мама не может найти свою сумку. Сгорая от нетерпения, я пыталась расставлять отцовские деревянные шахматы.

Наконец, мы оделись и вышли на улицу. День был ветреный, неприветливый, шел мелкий дождь пополам со снегом. Но не прошли мы и десяти шагов, как впереди зазвучал шум праздника: музыка, песни, говор, смех. Чем ближе к центру, тем шумней и радостней становилось на улицах. На счастье, скоро и дождь перестал, а серого неба не замечали ни ребята, ни взрослые — столько алых, горячих знамен, столько ярких красок было вокруг!

При виде первых колонн демонстрантов, я пришла в восторг и уже не переставала восхищаться и радоваться до конца демонстрации. Я отыскала и одноклассников. Старшеклассники (в том числе из нашей школы) громко кричали «ура!» и поднимали плакаты с портретами Ленина, Сталина, Кирова, подпевали каждому хору, начинали приплясывать под звуки каждого оркестра. Мы не шли — нас несло теплой, широкой волной праздника. Раскрасневшиеся, с блестящими глазами, с шапками, сползающими на затылок (надо было все время смотреть вверх!), мы не разговаривали связно, а только вскрикивали:

— Смотри, смотри! Как украшено! Звезда какая! — восхитилась Маша, кутаясь в серое драповое пальто.

— А там, там! А вон шары летят! Смотри скорее! — подскочила к ней Лера. Вика тоже не отрывала глаз от неба.

Я и сама с интересом наблюдала за окружающей обстановкой.

— Привет, — поздоровалась я. Девчонки, судя по улыбкам, были рады меня видеть.

— Как же их много, — протянула Вика, глядя на шары. — Насть, веселее!

— А я и не грущу, — с усмешкой отозвалась я.

Когда мы подошли к центру, то притихли, повернули головы направо и уже не сводили глаз с Зимнего дворца… Дворцовая площадь! Теперь, в торжественный час, она казалась мне совсем новой. Я вижу богато украшенное здание Зимнего дворца, огромный простор вокруг него. Бескрайний людской поток течет и течет, как волна омывая простые и то ли зеленые, то ли сине-зеленые стены дворца.

— Зимний… Здесь ведь революция и начиналась… — прошептала с восторгом Лера, похлопав красными варежками.

— Неужели выучила? — ехидно спросила Вика. Я, глядя на нее почему-то рассмеялась.

Мощное «ура» прокатилось по площади. Мы пошли к Английской набережной, глядя на шпиль Адмиралтейства. Через мост с трубами шла колонна моряков. Из-за туч вдруг выглянуло солнце, в реке отразились здания, задрожали золотые блестки. У моста мы увидели продавца воздушных шаров и купили три красных и два зеленых — получилась красивая пестрая гроздь.

Они взлетали вверх плавно, неторопливо. И долго мы стояли, закинув головы, и следили, как улетали в прояснившееся небо наши яркие, веселые шары, как они становились все меньше и меньше и, наконец, исчезли из глаз.

Комментарий к Глава 2 * – ничего не имею против религии, но в то время эту самую религию не признавали.

Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!))))

====== Глава 3 ======

Комментарий к Глава 3 Школьной формы не было. Она появилась только в 1948 году. Лёшу звали Алексом тк иностранец наполовину по матери.

Умоляю, отзывы!!!))) Мне крайне важны мнения!!!)))

Алексей

Той пасмурной осенью мы впервые ощутили прохладное дыхание войны. Стоял погожий сентябрьский день, когда мы узнали, что Япония ввела войска в Китай. Чан Кайши позорно оставил Маньчжурию без единого выстрела, и самураи провозгласили там свое государство Маньчжоу-го. Нанкинское правительство только и делало, что жаловалось в Лигу Наций, а та бесконечно воспитывала японцев. Но теперь у наших дальневосточных границ постоянно маршировала стотысячная Квантунская армия. Она не решалась перейти наши рубежи, но все вокруг шептались, что до войны осталось совсем немного.

У нас появился новый урок — политинформация. Каждый понедельник на первом уроке мы рассказывали политические новости. Я был ужасно горд, что класс единогласно выбрал меня политинформатором. В воскресенье вечером я тренировался дома: рассказывал вслух про Имперскую конференцию англичан или доклад Литтона в Лиге Наций. Мама внимательно слушала меня, смотря на часы, задавала трудные вопросы, и я, глядя на темно-синий стул, не сразу, но всё же находил на них ответ.

До сих пор вспоминаю, как вприпрыжку бежал ранним утром на уроки, неся под мышкой рулон — нарезку плакатов китайских коммунистов с призывами продолжать сопротивление японцам. Моя дорога в школу лежала мимо недавно построенного вагоноремонтного депо, и я пересекал пути мимо закрытых ворот из белых металлических прутьев. Глядя на эти составы, я думал о том, что на далекой станции Харбин сейчас должно быть стоят вагоны, ожидая в предутренней тьме не понятно чего…

— А как японцы вообще появились на этом… Кануне или Кван…туне? — спросил меня Незнам, когда однажды мы шли вместе домой.

— Он когда-то наш был, — ответил я, глядя на группу деревьев, одетых в золотые ризы. — Только потом царь проиграл войну японцам, и отдал Порт-Артур.

— Врешь! — Серега смотрел на меня во все глаза.

— Ничего я не вру! Царский губернатор так и звался «Его превосходительство князь Квантунский».

Небо было по осеннему лазурным, словно даря нам всем прощальную синеву. Я, прищурившись, вспоминал найденные у отца номера дореволюционной «Нивы», где были изображены чудные самураи в черных мундирах и с палашами до земли. А еще какие-то императоры, наместники и отчаянно дымившие крейсера. Было еще одно диковинное слово — «ихэтуани». Я долго учил его по слогам, хотя что именно оно означало, говоря по правде, так и не понял.

— И мы проиграли? — недоумевал мой друг.

— Так то царь был… — ответил я бодро, хотя у самого закралась неуверенность. Хоть и царь, а все-таки, получается, что наши проиграли.

Мы пошли мимо сквера, за которым проходила железная дорога. Товарный состав, отчаянно стуча металлическими колесами, со свистом промчался перед нами. От его стука с маленького дерева посыпалась уже редкая желтая листва. Покружившись в мерзлом воздухе, она упала на золотистый ковер.

— Ну теперь-то мы их побьем… — протянул Незнам.

— Конечно, побьем! — сказал я уверенно, пошевелив ботинком листья.

Однако у самого на душе появилось странное… Нет, не сомнение, а тревога. Я вспомнил крейсера с длинными дымящими трубами. Правда странно: такие корабли были, а почему тогда мы проиграли? Как часто мы не задумываемся над казалось бы самыми простыми вещами…

Первый день после осенних каникул встретил нас неожиданным известием: Ларису Иванову, старшую сестру нашего Мишки, освободили от обязанностей комсорга школы. Она училась в десятом «А» и долгое время считалась образцовой комсомолкой. Я видел ее неоднократно на переменах. Лариса была высокой спортивной девушкой с короткими черными волосами и, подобно своему брату, носила толстые очки. Меня всегда поражала ее нарочитая принципиальность. Лара обожала делать замечания как одноклассникам, так и малышам: то из-за их внешнего вида, то из-за их поведения на перемене.

Как-то в начале октября Андрей Шохин, учившимся в параллельном с нами третьем «А», шутки ради облил на перемене свою одноклассницу Свету Частных — маленькую щуплую девочку, усыпанную веснушками. Света визжала на весь коридор под дружный смех ребят. Лариса, поймав баловника в коридоре, прочитала ему мораль, что такое отношение к девочкам недопустимо для советского школьника и будущего пионера. Кажется, она даже грозилась вызвать в школу его родителей: Андрей ушел от нее, жалобно всхлипывая носом. Женька с Машей ехидно говорили, что сестра и Мишку держит в черном теле. «В детстве, небось, и хворостиной драла», — сказала Машка и, как обычно, сама фыркнула собственной шутке.

За что именно сняли Ларису, никто из нас понятия не имел. Подслушивая на переменах учителей, мы узнали, что речь идет об Одиннадцатом съезде и недавней статье в «Правде». Какое отношение имеет Лариса к Одиннадцатому съезду, который был давным-давно, мы не понимали. Но так или иначе, дело на следующий день передали в райком комсомола. Мишка сидел на уроках как убитый, хмуро глядя в одну точку на парте.