Страница 41 из 85
VII
В который уже раз Яша перебирал бумаги, привезённые из Стамбула — и всякий раз укреплялся в мысли, что никаких потрясений на политическом фронте с их помощью не вызвать. Тогда, в 1929-м за ним пролилось бы немало крови и слетело бы немало высокопоставленных голов — но теперь, без малого, век спустя, оба архива — что Троцкого, что его собственный — представлял интерес, разве что, для историков и коллекционеров. Да и то, лишь в том случае, если удастся доказать подлинность документов, что само по себе не так просто. Широкую публику в России, не говоря уж о странах Европы попросту перестали интересовать загадки прошлого. И если имена Сталина и Троцкого ещё были до некоторой степени на слуху (первый служил здесь воплощением инфернального тоталитарного зла, а второй до некоторой степени воплощал собой глобалистские идеи вконец обезумевших ультралибералов), то уж о Ягоде, Трилиссере, Агранове, Мессинге и прочих, составлявших верхушку ОГПУ, знали только узкие специалисты и немногие фанаты исторической науки. Такие, к примеру, как редактор Игорь Перначёв, или сам Алексей Симагин — разумеется, до того, как с ним приключилась известная неприятность…
Яше было до слёз жаль пропадающих документов — особенно тех, что содержат компромат на его бывших коллег. Ведь чего там только нет: и сведения о счетах в заграничных банках, которые контролируют высшие чины ОГПУ, и описания сомнительных, а то и откровенно грязных финансовых операций, якобы служивших делу мировой революции. Да что там, сам же Яша и приложил к этому руку — сбывая коллекционерам книжные раритеты, он исподволь готовил почву для переправки на Запад кое-чего посерьёзнее старинных еврейских рукописей. К примеру, фамильных драгоценностей семьи Романовых, картин старых голландских и итальянских мастеров из собрания Зимнего Дворца, или китайских и буддистских древностей из клада барона Унгерна. Ради него Яша ездил в своё время в Монголию — и нашёл-таки, исполнив личное поручение Генриха Ягоды, который потом подгрёб под себя и золотишко и прочие ценности, вроде древнейших свитков Конфуция.
Он снова перебрал листки. Пожелтевшие, с осыпающимися краями в бурых пятнах и потёках — но всё же, это бумага, а не древний пергамент, как тот, что он держал в руках в кабинете ребе Бен-Циона…
Его накрыло сразу, без предупреждения, чёрной ледяной волной. Яша снова видел окружающий мир глазами Алёши Давыдова Вот он вместе с с «Двойкой» (конспиративная кличка агентессы, супруги «Прыгуна») едет по улочкам Иерусалима. Добравшись до еврейского квартала они выходят из машины и дальше идут пешком — Яша безошибочно узнал улочку, в дальнем конце которой стоит дом покойного ребе Бен-Циона — которому Яша доверил в своё время привезённый из Вены фолиант. Помнится, старик тогда долго листал тёмно-коричневые пергаментные страницы, покрытые значками незнакомого алфавита, а потом предложил повременить и сначала рассмотреть книгу повнимательнее. Яша согласился не сразу — предыдущего исследователя, того самого Эрлиха, эта книга довела до петли — но в итоге уступил. Он знал, конечно, что Бен-Цион был знаком с покойным Эрлихом (оба интересовались древнееврейскими текстами и работами ранних каббалистов и много лет поддерживали на этой почве связь) и рассчитывал, что ребе сможет хоть в малой степени прояснить зловещие тайны, связанные с этим фолиантом.
Отпустило Яшу тоже сразу, без перехода. Только что он стоял на улочке еврейского квартала в компании «Двойки», рассматривая фасад дома покойного ребе Бен-Циона — и вот снова сидит в мягком кресле в московской квартире, и перед ним по столу разбросаны пожелтевшие листки документов и писем.
Это был флэшбэк, что ж ещё — уже третий с тех пор, как он оказался в этом теле. Ну ладно, один, пусть два — это ещё можно как-то списать на расстроенные нервы. Но — три? Похоже, его сознание, пользуясь эфирными эманациями (откуда этот дикий оборот? Нахватался дурного у Гоппиуса с Барченко, не иначе…) само по себе, не спрашивая его, Яши, согласия устанавливает с связь с его альтер эго. И происходит это не случайным образом, не наугад — не зря же в его памяти с такой навязчивостью всплывали детали беседы с ребе Бен-Ционом и подробности осмотра загадочного тома? Если только предположить, что Давыдов-Симагин видел то же самое там, в двадцать девятом году, он наверняка кинется обшаривать дом ребе в поисках тайника с пергаментом — как он кинулся искать архив, запрятанный в монастырской библиотеке. С одной стороны — правильно, шаг в нужном направлении. А с другой — по чьей воле всё это происходит? Уж точно, не по его, Яшиной…
— Я, видите ли, старый букинист,– говорил старик, — и сам порой реставрирую особо ценные и редкие переплёты. Правда, с подобной редкостью мне ещё не приходилось иметь дела. По всем признакам — не позже, чем четырнадцатый век…
Выглядел мой собеседник колоритно до чрезвычайности:чёрный, почти до колен лапсердак, свешивающиеся из-под него шнурки
Стоп! Какой ещё «мой собеседник
…вот, значит, и догулялись...
Старикан тем временем пошарил в ящике стола (мы беседовали в довольно-таки тесной комнатёнке, заваленной книгами, заставленной семисвечниками-менорами, с единственным узким окошком, едва пропускавшем дневной свет) и извлёк кожаный несессер. Развернул — в многочисленных узких кармашках поблёскивали разнообразные инструменты: щипчики, пинцеты, шильца, тонкие ножи с лезвиями разной формы.
Это же ребе Бен-Цион, сообразил я, тот самый, ставший жертвой арабских погромщиков в мае этого года. А я — это не я вовсе, а сам «дядя Яша». Книга же — очень большая и толстая, с переплётом из чёрной, очень толстой, задубевшей от времени кожи, с серебряными накладками, которую ребе с таким вожделением оглаживает своими высохшими, морщинистыми ладонями — это и есть приз, ради которого мы трое и забрались так далеко от коммуны имени товарища Ягоды…