Завещание Петра

Никого.

В нем начала подниматься совершенно не свойственная для него в обычном, «дневном», «подконтрольном» состоянии отчаянная слепая ярость. Он успел ещё подумать, что именно на это они, наверное, и рассчитывают —чтобы он сорвался, потерял контроль над собой, и вот тогда уже наверняка: конец. Кто такие эти «они», было уже абсолютно все равно. Ярость накрыла его с головой, в глазах потемнело, он крутанулся в сторону и снизу, наискось, ударил лезвием ножа, длинным секущим ударом, пропоров сантиметров на семьдесят—восемьдесят ближайшего зачехленного монстра. Раздался легкий хлопок — как будто наступили на бумажный стаканчик от мороженого, —и комната начала меняться, перестраиваться на глазах. Из разрезанного чехла потянуло сквознячком, и он начал оседать на глазах, теряя объем и форму, пока не распластался на полу огромной скомканной нечистой простыней. Илья поднял голову. С остальными монстрами происходило то же самое. Из них как будто разом выпустили воздух, и оказалось, что угадывавшиеся под холстиной глыбистые твердые формы высоких громоздких шкафов и титанических роялей были всего лишь обманкой, миражом, который рассыпался теперь на глазах, словно карточный домик, устилая пол ставшей вдруг едва ли не в два раза шире комнаты сплошным слоем грязновато-белой материи.

Когда гигантские призраки осели и стало видно далеко во все концы открывшийся за их спинами огромный пустой зал, Илья заметил метрах в пятидесяти от себя небольшой сгусток тьмы, явственно выделявшийся на общем светлом фоне. Возникшее было ощущение торжества, победы над лишенным, как выяснилось, всякой реальной силы противником вновь уступило место нарастающей тревоге, потому что отошедший куда-то на периферию сознания маячок страха заработал вновь, и импульс исходил теперь из вполне конкретной точки — от этого невзрачного темного пятнышка на скомканном белесом ковре.

Илья пошел вперёд, на сей раз не спеша, стараясь успокоиться так, чтобы, подойдя к этому таинственному, излучающему опасность предмету, он никого и ничего не боялся, и чтобы тело не вышло ненароком из-под контроля.

Чем ближе он подходил, тем явственнее звучал у него в ушах уже знакомый смех — не злой, не издевательский, а существующий как будто сам по себе, безо всякой связи с происходящим и вообще с чем бы то ни было. Смех, как и ощущение угрозы, исходил от темной скрючившейся, поджав колени к подбородку, фигурки — Илья теперь уже отчетливо видел, что это человек. Причем человек росточку весьма незначительного, и телосложения более чем субтильного, не то ребенок, не то худенькая девушка, смеющаяся себе в колени, не обращая никакого внимания на подходящего к ней в откровенно угрожающей позе человека с ножом. Если человечек вообще его видел. Илья расслабился, опустил правую руку, однако возникшее было желание сложить нож и убрать его обратно в карман отмел как несвоевременное.

Когда до сидящего на полу человечка осталось едва два с половиной метра, Илья остановился, чтобы получше его разглядеть. Это была женщина, или, скорее, действительно совсем молоденькая девушка в черном облегающем трико. Брюнетка. Худенькая. Руки тонкие, запястья — обхватишь оба двумя пальцами одной руки, да ещё и место останется. Она сидела к нему боком, так что видны были проступающие сквозь тонкое трико трогательные острые лопатки и, под обхватившими колени предплечьями, маленькие, красиво очерченные груди.

Илья, окончательно успокоившись, сложил-таки нож и сунул его в карман. Эта девочка явно не представляла из себя ничего особенного — в плане опасности, конечно. А смех и ощущение угрозы —все от нервов и от общей атмосферы этого странного, нелепого и ни с чем несообразного помещения, относительно которого у Ильи уже начали закрадываться некоторые подозрения на предмет соответствия действительности. На предмет того, а не снится ли ему, часом, вся эта лабуда...

Формулируя про себя эту мысль, он сделал шаг вперед, и тут его как будто ударило. Смех раздался вновь — чистый и громкий, а кроме того он заметил, что, хоть ему и казалось раньше, что девочка плотно уткнулась лицом в колени, на самом-то деле все совсем не так. Голова у неё была повернута на бок, и она внимательно за ним все это время наблюдала, а ошибся он по одной простой причине: волосы, её густые черные волосы упали ей на лицо, и смотрела она из-под них, как будто из-под густой вуали. И только блеснувшие в темноте глаза моментально расставили все по своим местам. Она смотрела на него и смеялась. Смотрела и смеялась.

Илья сделал ещё один шаг вперед, протянул руку — и тут вдруг девушка развернулась как пружина и одним невероятным прыжком перенеслась через голову Ильи, да так быстро, что он даже и увидеть ничего не успел, только мелькнуло затянутое в черное трико гуттаперчевое тело. Илья обернулся. Девушка стояла метрах в трех от него и смотрела. Губы у неё были плотно сомкнуты, но смех продолжал звучать, и нарастал, и давил на уши. Но самое странное было не это. Он её узнал. Узнал каким-то невероятным, только во сне возможным способом. Это была Ирина Рубцова, хотя лицо у неё было совсем не то, не похожее ни на одну из виденных им фотографий, да и на саму Ирину, которую он «пас» позавчера в универмаге, просто так, из любопытства, эта девушка внешне тоже была не похожа. И тем не менее это была она.

Ее лицо, и общая манера двигаться, и этот идиотский звенящий смех были Илье отчего-то крайне неприятны, до отторжения, до злости. И —опасность. Снова ощущение опасности. Он смотрел на неё и никак не мог вспомнить, где он раньше видел это лицо, под которым решила спрятаться Ирина, потому что оно тоже было знакомое, знакомое до дрожи, до отвращения. Но —где же...

И тут он вспомнил, где. В зеркале. Да-да, именно в зеркале, каждый Божий день. Потому что лицо это было — его же собственное лицо, только в женском, а, вернее, в девичьем, резком варианте.

Тугая волна страха, возникнув из ниоткуда, мигом поднялась и захлестнула его. Он закричал и увидел, как растягиваются в улыбке его же собственные губы на этом фальшивом женском лице, обнажая остренькие, будто нарочно заточенные зубы. Он закричал —и проснулся.

Москва, 26 июня 1999 года, 12.10.

В первый же день, после того как Ларькин с Большаковым устроили лейтенанту Рубцовой положенное крещение, поставив её перед новым непосредственным начальником в абсолютно идиотское положение (Илья — подсознательно —не мог не поквитаться за ночной ужастик), а потом угостили девушку кофеем вроде как на этом помирились, Борисов вызвал Ирину к себе и загрузил работой так, что ни вздохнуть, ни охнуть. За полтора года непрерывной прокачки всех возможных и невозможных компьютерных сетей Илья накопил такое количество информации на самых разных языках, что Ирине для того, чтобы даже не перевести все это на русский, а хотя бы для того, чтобы составить мало-мальски внятные релизы по предложенным майором темам, понадобилось бы, наверное, месяца два.

Радости подобная перспектива ей явно не добавила, но радовать нового сотрудника Борисов и не собирался. А собирался он на ближайшие двое суток засадить её поплотнее в грасовскую библиотеку —чтобы сидела там от звонка до звонка и не совалась куда не надо. И не наткнулась бы при этом на Аню. Одна женщина на корабле — уже плохо. А если их две, то лучше сделать так, чтоб между собой они не были даже знакомы. Для их же пользы. Из чисто гуманных соображений.

За два дня до этого Илье было поручено подыскать оптимальный вариант выездной экспедиции, в которую можно было бы недели на две услать стажера под руководством и контролем капитана Ларькина —как наименее ценного кадра на данном этапе работы. Такой вариант нашелся очень быстро: несколько сигналов из одних и тех же мест, из саратовского Заволжья, о встречах со странными живыми существами, более всего похожими на мифических йети, «снежных людей». Глухарь явный, но меньше чем за две недели обследовать тамошние острова и протоки никак не получится, плюс приехать-уехать, собраться-разобраться, плюс Ларькин что-нибудь придумает... В общем, убрать на время из эпицентра событий вражеского агента —лучше варианта не придумаешь. Причем сообщить об этом Ирине майор решил за день до отъезда, чтобы решить ещё одну маленькую проблему: посмотреть, с кем она на связи и как она будет на связь выходить. Весь последний день перед отъездом её продержали в гараже у Рената —тот оттянулся ото всей души, посвящая нового сотрудника, да ещё старшего по званию в тайны владения страшно необходимой для этой исследовательской экспедиции аудио-, видео- и прочей записывающей, измерительной и чего-только- не-умеющей аппаратуры. Из ГРАСа Ирина ушла ближе к полуночи, и по свидетельству «проводившего» её до самого дома и заночевавшего (благо лето) на соседней крыше, рядом с ретранслятором Рената, ночью никаких попыток выйти с кем бы то ни было на связь не предпринимала. Однако на следующее утро сменивший Рената на посту Большаков доложил, что имел место телефонный разговор между Ириной, которая называла себя почему-то Ольгой, и неким Иваном, который, судя по всему, тоже явно не Иван. Они договорились о встрече в метро через час, в конкретное время и в конкретном месте. Однако, если исходить из того, что в разговоре они использовали какой-то код, и из того, что из дому Ирина вышла на пятнадцать минут раньше, чем следовало бы, чтобы как раз успеть в назначенное место к назначенному времени, встреча должна была состояться совсем не там и не тогда, где и когда её зафиксировал магнитофон. А по сей причине Илья даже и пробовать не стал «пасти» Ирину, чтобы лишний раз не рисоваться, а просто-напросто собрал вещички и поехал на доклад к отцу-командиру.