Сон в тысячу лет

По приказу императора двенадцать монахов три года составляли нужное заклинание, трудясь над ним день и ночь. А когда заклятие было готово, Иэясу дал Эйко разрешение на брак с возлюбленным оками, но сам отказался появляться на свадьбе. Он знал, что добровольно Эйко не согласится участвовать в заклинании, поэтому пошёл на хитрость. Все ёкаи собрались в тот день на острове, что после прозвали землями Истока, чтобы поздравить молодую пару и поглазеть на церемонию. Пока жених и невеста танцевали брачный танец, чтобы вручить друг другу искру своей души, двенадцать монахов окружили остров и читали заклинание.

Сами того не зная, Эйко и оками во время танца отдавали свою силу монахам, а те создавали границу между мирами. Когда душа Эйко соприкоснулась с душой её возлюбленного, заклинание было завершено. Небо окутала непроглядная тьма, а луна окрасилась в кроваво-красный цвет. На остров опустилась волшебная завеса. Частица души Эйко позволяла людям покинуть остров, а частица души ёкая запечатала ему подобных на острове навсегда.

Наивная, любящая Эйко решила, что произошла ошибка, она и подумать не могла, что случившееся вина её отца. Она покинула мужа и пришла к отцу с просьбой о помощи, но во дворце её уже ждала стража. По приказу императора принцессу бросили в темницу. По началу Иэясу не хотел убивать родную дочь, но с каждым днём его подозрительность и страх всё росли, пробуждая демонов в его сердце. Говорят, что его старший сын подпитывал эти страхи и сводил отца с ума, желая поскорее занять трон. Он шептал отцу об угрозе живой Эйко и о мести, что обрушится на них, когда завеса падёт и ёкаи вырвутся на свободу. Так или иначе спустя два года заточения Эйко Иэясу лично спустился в темницу и заколол дочь.

Мико содрогнулась от ужасных картин, что рисовало её живое детское воображение, но слушала молча, затаив дыхание и боясь помешать рассказу.

— После этого сын объявил отца убийцей и сумасшедшим, организовал переворот и занял трон. А Иэясу выпил яд, отправившись вслед за дочерью. Но никто из них не знал, что за первый год, что Эйко провела в темнице, она выносила и родила дитя от возлюбленного ёкая, которое увезли подальше от дворца и спрятали её верные слуги.

— А откуда это знаешь ты, мамочка? — прошептала завороженная Мико. Сердце её забилось быстрее, предвкушая ответ.

— Потому что это дитя положило начало нашему роду, — тихо и печально ответила мать.

Мико открыла глаза, выныривая из омута воспоминаний в ночную прохладу. Почему она вспомнила это сейчас? Всю свою жизнь она считала рассказы мамы о принцессе и ёкаях сказками, выдумками, которые позволили бы Мико и Хотару почувствовать себя особенными.

«Значит, мы тоже ёкаи?» — спросила тогда Мико.

«Нет, — улыбнулась мама. — За тысячу лет и десятки жизней наших предков кровь наша уже ничем не отличается от человеческой».

Если подумать, истории об Эйко всегда существовали только в рассказах мамы. В народе о принцессе говорили иначе, как об изменнице и заговорщице, решившей с помощью ёкаев поднять бунт против отца. Император Иэясу — герой избавивший человечество от страха перед ёкаями, — раскрыл преступницу, но ум его повредился от её заклинаний. Иэясу покончил с собой и трон занял его сын. Впрочем, и эти истории были лишь тысячелетними легендами, полными разночтений и выдумок тех, кто брался их пересказывать. Возможно, поэтому Мико никогда не воспринимала их всерьёз и не хранила в памяти, довольствуясь смутными, туманными образами, которые перекрывали друг друга, образуя расплывчатую картинку в голове не самой прилежной ученицы.

В отличие от Мико, которую если и увлекали истории, то только про сражения с ёкаями и доблести воинов, Хотару обожала рассказы про любовь и вечно просила маму рассказать побольше о возлюбленном Эйко и об их встречах под луной. Она даже, во время поездки с отцом в город, откопала где-то книжку — роман про принцессу Эйко. Правда, по версии писателя возлюбленным Эйко был вовсе не ёкай, а доблестный воин, который этого самого похотливого ёкая доблестно убил на радость принцессе и их любви. Такую отборную ругань Мико слышала от Хотару впервые.

«Что ж, неудивительно, что Хотару сбежала из дома именно с ёкаем, — подумала Мико, вспоминая тот день. — Маме нужно было меньше пичкать нас подобными выдумками».

А выдумки ли это были? Теперь, после всего, что случилось, Мико уже не была в этом уверена. Искать правду в легенде возрастом в тысячу лет было глупо, но если их род и правда брал своё начало от Эйко, а Акира разглядел в Мико наследницу души принцессы, возможно, именно в версии, рассказанной мамой хранилось чуть больше правды, чем во всех других?

Мико перевернулась на бок, свернулась калачиком и натянула одеяло под самый подбородок, представляя, что она снова лежит у маминых ног и слушает её мелодичный и такой родной голос. Закрывает глаза и знает, что завтра всё снова будет хорошо — на столе будет стоять тёплый рис и ароматный суп, мамины руки снова будут гладить её по макушке, а из проблем останутся только соседские мальчишки, которые снова обзовут уродиной. Но теперь это казалось Мико такой мелочью, незначительной глупостью. Да пусть хоть сотня таких мальчишек будет каждый день кричать ей о том, какая она уродина, если завтра она проснётся в родном доме, родители будут живы, в Хотару будет капризничать и ворочаться под боком, не желая вставать.

Но этого не будет. На глаза навернулись слёзы, и Мико зло вытерла их тыльной стороной ладони. Хотару бросила её, Акира взвалил на неё свои надежды, а теперь она и вовсе оказалась заложницей госпожи Рей, своими руками подписав злополучный контракт. Татуировка жгла спину напоминая о том, что Мико больше себе не принадлежит, о том, что, возможно, даже Акира не сможет её спасти. А если спасёт, захочет ли иметь с ней дело? С той, которую испробовали другие мужчины.

Мико замотала головой, отгоняя эти мысли. Нет, он придёт за ней раньше, намного раньше. Или она сама сбежит. Её никто и пальцем не успеет тронуть. Нужно лишь придумать, как пробраться в покои госпожи Рей и найти свой контракт. Тогда её уже ничего не остановит.

От этих мыслей стало немного легче на душе и сердце перестало давить грудную клетку, а татуировка почти перестала болеть. Мико всхлипнула и тихо выдохнула, чувствуя, как понемногу к затылку подбирается сон, как тяжелеют веки, наливаясь усталостью, как растворяется мир, снова утягивая её в пучину сновидений.

Дверь в комнату отворилась, и на пороге появились двое стражников в сопровождении Сан. Мико села, сонно моргая.

— Свяжите её, и рот потуже завяжите, — скомандовала Сан, кивая стражникам.

— Что? Что происходит? — Мико попыталась встать, но не успела. 

Лягушачьи лапы стражников тут же схватили её и прижали к полу. Руки заломили за спину, запястья до боли стянули верёвкой. Мико закричала, пытаясь отбиться или хотя бы укусить стражников, но рот тут же заткнули кляпом. Шёлковая ткань врезалась в уголки рта, грозя оставить раны. Стражник схватил Мико за волосы и заставил подняться на ноги. Плечи ещё несколько раз обернули верёвкой для надёжности. Мико метнула гневный взгляд на Сан, та только пожала плечами.

— Это ради твоего же блага, — сказала она. — Чтобы не наделала глупостей.

Мико грязно выругалась, но вышло лишь жалкое мычание. Впрочем, Сан её поняла и так.

— Госпожа Рей хочет тебе кое-что показать. А мы обе понимаем, что девочка ты проблемная, так что заткнуть тебя можно только так. Всё, что от тебя требуется — смотреть и слушать. Но делать это надо тихо, молча, как мышка. До определённого момента. Хорошо?

Мико зарычала.

— Хорошо? — повторила Сан и голос её зазвучал угрожающе. Она ухватила Мико за волосы и потянула. Мико вскрикнула и наклонила голову набок в надежде, хоть немного ослабить боль. — Выкинешь что-то и мы тебя тут же вернём обратно в комнату, поняла? Поняла? Я спрашиваю.

Мико с трудом кивнула, подавляя желание хорошенько пнуть Сан. Но понимала, что это удовольствие обойдётся ей очень дорого.