Сенсация по заказу

– Не помню. Нет, кажется.

– Значит совсем ничего?

– Да что такое вообще? С каким делом связано?

– Если б я знал, – вздохнул Меркулов. – Значит, все у тебя как обычно? Ничего экстраординарного не происходит, я правильно понимаю?

– Костя, – прищурился Турецкий, – что ты хочешь мне сказать?

– Хотел бы что-то конкретное, уж сказал бы, поверь, – буркнул шеф.

Если Турецкий и сомневался, то после этих слов окончательно решил ничего ему не рассказывать. Только не Меркулову. Еще охрану приставит, чего доброго. Засмеют. Дали б поездить в бронированном лимузине, усмехнулся он про себя, тогда еще куда ни шло.

– Ладно, шагай, работай, – сказал Константин Дмитриевич. – Нет, подожди. Как дело Белова?

– Как обычно. Допросы, показания... Но там же наука – сам черт ногу сломит.

– Тебе в науку вникать не надо, тебе для начала надо всего лишь понять, застрелился он или нет.

– Понять это, Костя, невозможно, – вздохнул Турецкий, – потому как свидетелей этому грустному событию нет и быть не может. Кроме дырки в башке. И пистолета под рукой. А предсмертное письмо он оставил.

– Дырка не свидетель, – заметил Меркулов. – Пуля – свидетель. В некотором роде.

– Пулю не нашли, – напомнил Турецкий. – Профессор сидел на стуле в профиль к окну. Пуля прошла через висок, пробила стекло и упала где-то в саду.

– Где-то... Почему же ее не нашли?

– Может, пионеры на металлолом унесли. – Этой фразой Турецкий подчеркивал, что он сам не верит, что пуля исчезла случайно.

– Помню я, в каком-то американском фильме пуля была ледяная, – улыбнулся Меркулов, который тоже не верил, что пуля пропала случайно. Никто не мог понять, куда она делась, пока Роберт Редфорд не появился... Психодрама.

Турецкий неожиданно заинтересовался:

– Что это значит?

– Что?

– Ну вот то, что ты сказал. Психодрама. Что это такое?

– Это метод психотерапевтического лечения. Постфрейдистский. Голливудские актеры его используют в своей игре, и Редфорд, я читал, особенно.

Вернувшись в свой кабинет, Турецкий позвонил Грязнову-старшему и коротко, не нагоняя страхов, рассказал о вчерашнем нападении в подъезде.

Вячеслав Иванович, однако, обеспокоился не на шутку.

– Саня, я сегодня же к тебе приставлю кого-нибудь. У Дениса людей просить не стоит – это лишать их заработка, тут же недельку надо круглосуточно последить, не меньше...

Турецкий сразу же пожалел, что позвонил.

– Славка, не говори ерунды! Это какой-нибудь качок-тинейджер.

– Ты же сказал, он постарше был.

– Ну говорил. Может, лет двадцать, а может, тридцать. Я так и не понял. Темно было. Наверно, часы хотел снять или еще чего.

– Да? – засомневался Грязнов. – А почему ты мне позвонил, если это такая чепуха? – Приятеля своего он знал как облупленного.

К этому вопросу Турецкий был не готов.

– Ну... так просто, душу отвести. Услышать твое дружеское участие. Почувствовать твое верное плечо.

– Сейчас заплачу.

– Не надо, – посоветовал Турецкий. – Тебя уволят. Министерским начальникам не пристало слезу пускать. Просто, понимаешь, у меня тут на работе такой ералаш творится... И вот еще что, будешь разговаривать с моей Ириной, не вздумай пугать ее, понял?

Грязнов молчал.

– Слава?!

– Ладно, ладно, – раздалось после паузы. – Не психуй. Придумаем что-нибудь.

– Я совершенно спокоен, между прочим, – возразил Турецкий. – И не надо ничего придумывать.

– Вижу, как ты спокоен, – хмыкнул Грязнов.

– Что ты можешь видеть по телефону?

– И то правда, – согласился Грязнов. – Давно ведь не виделись. Давай, может, высвободим времечко в конце недельки и выберемся куда-нибудь за город?

Идея была привлекательной. Лето. Озеро. Лес. Шашлыки... Идея была привлекательной, но малореалистичной, Турецкий хорошо знал, что к концу недели они оба так запарятся, что два дня будут спать как убитые.

– А чего тянуть? – возразил Турецкий. – До конца недельки еще дожить надо. Давай сегодня? Я после семи часов вполне могу.

– Но я сегодня никак, – виновато объяснил Гряз-нов. – Совещание у министра.

– А ты пошли его куда подальше, – легкомысленно посоветовал Турецкий.

– Совещание, министра или всех вместе?

– Сам реши, кому отдать пальму первенства.

– Знаешь, может, что и придумаю. Я перезвоню.

– Валяй.

Турецкий принялся за текущие дела, точнее, дело – сосредоточил свои усилия на расследовании гибели профессора Белова...

В обеденный перерыв он съездил на Пречистенскую набережную. Там, в Центре судебной экспертизы, он тепло поздоровался с пухленьким, жизнерадостным старичком со шкиперской бородкой по фамилии Студень и отдал ему конверт с угрожающей фотографией, который получил Шляпников, а заодно нож, с которым на него (Турецкого, конечно, а не Шляпникова) напали накануне в подъезде.

Со Студнем они были знакомы сто лет, так что бумажные формальности тут не требовались. Разумеется, Турецкий не ждал никакого ошеломляющего результата. С одной стороны, после серии неприятных разговоров ему захотелось размять ноги, с другой – детали есть детали, без проникновения в их суть никакое расследование (государственное ли, частное ли – все равно) не может двигаться вперед. Конечно, смешно было бы предположить, что на ноже окажутся отпечатки пальцев, допустим, Шамиля Басаева, а конверт лично запечатывал Усама бен Ладен...

Кстати, вот интересный вопрос: а есть ли вообще где-то отпечатки Усамы? В смысле зафиксированы ли они? Можно, конечно, посмотреть на сайте ЦРУ. На фээсбешном вряд ли найдешь путевую информацию, лениво размышлял Турецкий, выруливая с Пречистенской набережной. А впрочем, зачем лазать в Интеренет, когда на свете существует старый добрый Питер Реддвей!

Турецкий позвонил ему, и на душе сразу потеплело, когда в трубке пророкотал знакомый баритон:

– Алекс! Чер-р-ртовски р-рад тебя слышать, май фрэнд!

– Здорово, Пит! Что поделываешь?

– Гуляю по Москве в надежде встретить старого друга.

– Кроме шуток?!

– А то!

Турецкий обрадовался просто-таки смертельно.

– И давно ты здесь?

– Уже три часа... и семнадцать минут. Кстати, мой багаж все еще в Шереметьеве, боюсь, они его не найдут, даже когда я буду возвращаться в Германию.

Александр Борисович засмеялся, вспомнив обычную педантичность Реддвея.

– Когда увидимся, Пит? Я через четверть часа буду у себя, в Генпрокуратуре.

– Сегодня не обещаю, но завтра – обязательно. В крайнем случае, послезавтра.

– Отлично, жду звонка.

Турецкий, конечно, понимал, что такой человек, как Реддвей, приехал не просто погулять – наверняка в Москву его привели дела.

Подъезжая к Большой Дмитровке, он снова подумал про Шляпникова и его пиджак. Зачем этот маскарад? Если только маскарад. Турецкий позвонил жене:

– Ирка, помнишь, был как-то у нас такой разговор про маски: что редко кто бывает самим собой, ну и тэ дэ. Помнишь?

– Что-то не очень, – отозвалась жена.

– Ну мы еще тогда разругались вдрызг. Ты меня упрекала, что с тобой я один, с дочкой другой, с друзьями... неважно. Неужели не помнишь?

– Не помню. Но если мы потом разругались, наверняка это правда было. А что такое?

– Ты слышала о психодраме?

– Нет.

– А еще психолог.

– Я только учусь.

– Ты диплом защищаешь, – напомнил Турецкий. – Ну так вот. Это школа психотерапевтического лечения. Кажется, постфрейдистская. Говорят, ее тезисами в Голливуде очень лихо актеры пользуются.

– А ты откуда все это знаешь? – удивилась Ирина.

– У меня свои источники. Так любопытно?

– Еще бы!

– Очень хорошо. Тогда узнай мне про нее подробнее.

– Ну ты гад! – оценила степень коварства Ирина, вполне, впрочем, добродушно.

– Я тоже тебя люблю. Ирина помолчала.

– Так сделаешь?

– Ты все-таки выбирай: быть другом-консультантом или женой-домохозяйкой?

– В смысле? – не понял Турецкий.

– Я ужин готовлю. Так что либо одно, либо другое.