Ронья, дочь разбойника

Но Шалый вовсе ошалел. Он мчался так, словно хотел разорваться на куски, и Ронья ждала, что вот-вот она упадет и сломает себе шею.

И тут за ними помчался Бирк на Диком. А резвее коня было не найти. Дикий скоро поравнялся с Шалым и обогнал его. Бирк успел ухватить его за гриву. Шалому пришлось на всем скаку резко остановиться, и Ронья съехала ему на шею, чуть не свалившись. Но она все же удержалась и снова выпрямилась, сидя у него на спине. Шалый стоял понуро, он перестал беситься. Морда у него покрылась пеной, он дрожал всем телом. Но Ронья ласково похлопывала его, гладила и хвалила за то, что он скакал так быстро. И это успокаивало его.

— По правде говоря, тебе следовало бы надавать по морде, — сказала она. — Чудо, что я осталась жива!

— Еще большее чудо, что мы их укротили! — добавил Бирк. — Подумать только, обе эти животины поняли наконец, как себя вести и кто здесь хозяин.

Спокойной рысью они поехали назад, к Лие. Забрали молоко и, предоставив Шалому и Дикому резвиться в лесу, отправились домой, в свою пещеру.

— Бирк, ты заметил, что Лиа стала давать меньше молока? — спросила Ронья.

— Да, у нее, наверное, будет новый жеребенок. И скоро молоко у нее вовсе пропадет.

— Тогда нам снова придется пить одну ключевую воду. И хлеб у нас тоже вот-вот кончится.

Мука, которую Ронья принесла из дому, кончилась. Они испекли на горячих камнях очага последние жесткие лепешки. Дети уже доедали их. Скоро им предстояло остаться без хлеба. Голода они не боялись, в лесу было много озер, богатых рыбой, да и лесной дичи здесь водилось немало. Если будет голодно, они всегда могут поставить силки на тетерева и глухаря. Ронья собирала растения и зеленые листочки, которые годились в пищу, этому ее научила Лувис. К тому же поспела земляника. Она алела повсюду на южных склонах, а скоро поспеет и черника.

— Нет, голодать мы не будем, — сказала Ронья. — Но первый день без хлеба и молока вряд ли нам покажется веселым!

И этот день пришел раньше, чем они ожидали. Правда, Лиа преданно отвечала им, когда они звали ее по вечерам, но теперь ей явно не хотелось, чтобы ее доили. Под конец Ронья могла выдоить лишь несколько капель, и Лиа ясно дала ей понять, что доить ее больше не надо.

Тогда Ронья обняла ее голову и поглядела ей в глаза.

— Спасибо тебе, Лиа! Будущим летом у тебя будет жеребенок. Ты это знаешь? И тогда у тебя снова появится молоко. Но уже не для нас, а для твоего жеребенка.

Ронья ласково гладила Лиу. Ей хотелось верить в то, что лошадь понимает ее слова. И она сказала Бирку:

— Скажи и ты ей спасибо!

И Бирк послушался ее. Они долго оставались с ней, а когда пошли домой, Лиа долго шла за ними в тот светлый летний вечер. Казалось, она понимала: пришел конец тому удивительному, что случилось с ней, столь необычному для жизни дикой лошади. Маленькие люди, сотворившие это чудо, уходили теперь от нее навсегда, и она долго стояла, глядя им вслед, пока они не скрылись в ельнике. А потом она вернулась в свой табун.

Иногда по вечерам, приходя в лес, чтобы прокатиться верхом, они видели Лиу издали, окликали ее, и она отвечала им веселым ржанием, но никогда не покидала ради них свой табун. Она была дикой лошадью и домашним животным никогда бы не стала.

Но Шалый и Дикий, завидев Ронью и Бирка, охотно бежали к ним. Теперь они были рады скакать взапуски с седоками на спине. А Ронье и Бирку эти верховые прогулки в лесу доставляли большое удовольствие.

Но однажды вечером за ними погналась дикая виттра. Лошади обезумели от страха и перестали подчиняться седокам. А Ронья и Бирк не стали их принуждать и позволили им скакать, куда их несли ноги. Виттры ненавидели людей и норовили поймать их, а не лесных животных.

Для Роньи и Бирка опасность была велика. В страхе они разъехались в разные стороны. И в этом было их спасение. Их обоих виттра схватить не могла, но они знали, что она глупа и непременно попытается это сделать. Пока она гналась за Бирком, Ронья успела улизнуть от нее. Бирку пришлось труднее. Но когда виттра в ярости решила поискать, куда делась Ронья, она на короткий миг забыла про Бирка, и он, быстро соскочив с коня, спрятался между двумя большими камнями. Он сидел там долго, ожидая, что она вот-вот найдет его.

Но таковы уж дикие виттры: то, чего они не видят, для них не существует. Сейчас для нее людей, которым ей хотелось выцарапать глаза, больше не было, и она полетела, разъяренная, рассказать об этом своим злобным сестрам.

Бирк увидел, что она исчезла, и, удостоверясь в том, что она не вернется, крикнул Ронью. Она вылезла из своего убежища под елью, и они, радуясь своему спасению, стали весело плясать. Какое счастье! Виттре не удалось задрать их до смерти или утащить в горы и заточить на всю жизнь в плен.

— В лесу Маттиса бояться нельзя, — сказала Ронья. — Но когда дикие виттры хлопают крыльями у самых твоих ушей, поневоле испугаешься.

Шалый и Дикий куда-то запропастились, и детям пришлось весь долгий путь домой, в Медвежью пещеру, идти пешком.

— Да я готов хоть всю ночь идти пешком, лишь бы избавиться от диких виттр, — сказал Бирк.

И они брели по лесу, держась за руки, и не переставали болтать, веселые и оживленные после пережитого страха. Начало смеркаться, был прекрасный летний вечер, и они говорили о том, как прекрасно жить на свете, даже если здесь водятся дикие виттры. Как прекрасно жить в лесу, на свободе! Днем и ночью, под солнцем, под луной и звездами. Во все времена года, которые неторопливо сменяют друг друга: только что ушедшей весной, только что наступившим летом, осенью, которая скоро придет.

— А зимой… — сказала Ронья и замолчала.

Они увидели, как ниссе-толстогузки и тролли-болотники с любопытством выглядывают здесь и там из-за елей и камней.

— А сумеречный народец и зимой живет себе преспокойно.

И она снова замолчала.

— Но ведь сейчас лето, сестренка!

И Ронья поняла, что он прав.

— Это лето я запомню на всю жизнь! — сказала она.

Бирк поглядел на темнеющий лес, и в душе у него возникло какое-то странное чувство, непонятно отчего. Он не понял, что причиной этого чувства, похожего на грусть, была лишь красота и тишь летнего вечера.

— Да, сейчас лето, — сказал он и взглянул на Ронью, — и это лето я буду помнить до конца своей жизни. Я это знаю.

И они вернулись домой, в Медвежью пещеру. А на площадке у входа в пещеру сидел Коротышка Клипп и ждал их.

14

Да, там сидел Коротышка Клипп, такой знакомый и дорогой: приплюснутый нос, косматые волосы, косматая борода. Ронья бросилась к нему с радостным криком:

— Коротышка Клипп! О, это ты?.. Это ты!.. Ты пришел!

От радости она стала заикаться.

— Красивый отсюда вид, — сказал Коротышка Клипп, — на лес и на реку!

Ронья засмеялась.

— Да, на лес и на реку! Потому-то ты и пришел сюда?

— Нет, Лувис прислала вам хлеба.

Он развязал кожаный мешок и достал пять больших круглых караваев. Тут Ронья снова закричала:

— Бирк, погляди-ка! Хлеб! У нас теперь есть хлеб!

Она схватила один каравай, поднесла к лицу, стала вдыхать его запах, и на глазах у нее показались слезы.

— Хлеб, который испекла Лувис! Я и забыла, что на свете есть такое чудо!

Она стала отламывать от каравая большие куски и пихать их в рот. Она хотела накормить и Бирка, но он, помрачнев, стоял молча и, отказавшись от хлеба, скрылся в пещере.

— Ну вот, Лувис решила, что хлеб у вас к этому времени поди уже кончился.

Ронья не переставала жевать. Вкус хлеба казался ей самым прекрасным на свете и напомнил ей о Лувис. И тут она спросила Клиппа:

— А как Лувис узнала, что я в Медвежьей пещере?

— Уж не думаешь ли ты, что мать у тебя глупа? Где же тебе еще быть? — фыркнул Клипп.

Он посмотрел на нее и задумался. Вот она сидит, их милая, красивая Ронья, и уплетает хлеб, словно больше ей ничего на свете не нужно. А он должен сейчас выполнить поручение. Лувис сказала, чтобы он сделал это похитрее. Но Коротышка Клипп хитрить особо не умел.