Фрегат

Отыскав полынь, Мельчор жуёт её, пока от горечи не сводит челюсти, протирает разжёванной массой ноздри изнутри, щёки, руки. Затем достаёт из тайника арбалет и топчет его, превращая в ненужные обломки, покрытые магическими знаками и силуэтами гризли. Подлого медведя гризли.

Затем прилетает лёгкий ветерок поздней весны и приносит с собой запах степных трав. Обессиленный, Мельчор стоит посреди Пустоши, и ему на плечо слетает одноглазый ворон. На мир опускаются сумерки.

***

Вера

На мир опускаются сумерки. В раме школьного окна чётко очерчены силуэты осенних деревьев. Одинокая ворона издаёт прощальное карканье и, нахохлившись, замолкает. Розовеет, а затем становится фиолетовым небо.

В школе в этот час почти не осталось учеников. Так бывает, Павел уже понял, хотя предугадать это невозможно. Обычно дети сидят до упора, пока на четвёртый этаж не поднимется один из охранников, Витя или Ваня, и не разгонит всех к… («Послушайте, мне завтра в пять утра вставать, умоляю, дети, домой! Паш, выключишь свет?») Но иногда — так странно — школа пустеет раньше. В актовом зале тихо: никто не стучит пинг-пинговскими мячиками, никто не тревожит рояль Вертинского, в уголке безумной Ранди тоже тихо. В холле на круглых столах разбросаны бумажки, обрывки чьих-то конспектов, альбомный лист с огромной, тщательно прорисованной инфузорией. В классах — то же самое. На учительском столе дымится паром кружка чая, но никто этим вечером не придёт его допивать. На парте — раскрытый школьный ноутбук, блочная тетрадь для конспектов, атлас по истории — тот, кто пользовался всем этим, уже ушёл. Грязно-белый наколенник, кривая рогатка, недопитая кола, недоломанная линейка. Как будто прозвучал сигнал тревоги, и все поспешно покинули здание, оставив всё на своих местах. На следующий день Азамат обычно ругался за беспорядок, спрашивал, кто дежурный в седьмом, иногда поднимал вопрос на педсовете. Павел относился к хаосу намного спокойнее, в хаосе было что-то, из чего рождались истории. Павел любил истории.

— Ну как тебе? — спросила Соня, кивком указывая на текст на экране компьютера.

Соня и Павел, оба молодые учителя словесности, сидели в дальней комнатушке помещения, называемого «Мучительской». Когда-то здесь был школьный туалет, но после перестройки получились две смежные каморки, набитые всякой всячиной и в обычное время наполненные препами и детьми, которые ели, пили чай, сдавали и принимали долги, мыли посуду, ксерили и распечатывали, рылись в книжках и бумажках, искали Алекса. Сейчас в мучительской, как и на всём этаже, никого, кроме Сони и Павла, не было.

— Ну как тебе? — спросила Соня.

Павел оторвался от экрана и откинулся на спинку стула, которая опасно выгнулась и отклонилась влево, топорщась отделившимся куском пластмассы. Павел потянулся.

— Честно?

— Честно, — кивнула Соня.

Было видно, что она относится ко всему происходящему очень серьёзно. Не в смысле «детёныш написал что-то прикольное».

— Если честно, то написано очень неплохо, живо, резко, остро. Хороший язык. Смелое включение в фантазийный мир собственного опыта. Но…

— Что «но»? — насторожилась Соня.

— Видишь ли, всякий, кто вступает на этот путь, сильно рискует. … Об этом мире практически всё уже сказано. Магия, школа чародеев, одинокий обиженный мальчик, неожиданно пришедшая помощь, наказанные злодеи… Похоже на фанфик.

— Вот! Ты заметил! — воскликнула Соня.

— А кто пишет? — спросил Павел.

— Вера Александрова.

Учитель Павел наморщил лоб. Он плохо знал восьмой класс, там словесность вела Соня. Но имя Веры Александровой в последнее время несколько раз упоминалось на педсовете.

— Это та девочка, которая в обморок падает?

Соня кивнула. У Веры не очень складывалась учёба. Сидя на кабале* и свято исполняя принцип «если делать, то делать по-большому», она так усердствовала в сдаче хвостов, что забывала о хлебе насущном и падала в обморок, прямо со стула в классе. А недавно упала на улице, на переходе. Хорошо, что рядом были люди.

— Нервное и физическое истощение, — заключил на педсовете Азамат. — Да ещё низкое давление, астения, недобор веса. И женские дела начались, поздно и болезненно.

Педсовет принял решение назначить Вере персонального куратора, чтобы помочь ей правильно распределять нагрузку и напоминать о необходимости спать и есть.

Павел, конечно же, видел Веру (в их профиле было всего около ста восьмидесяти учеников), но как-то не выделял её особенно среди других астеничных девочек-ешек, с горящими глазами выискивающих в книжках ответ на вопрос, почему покраснел Сигизмунд. Да, после того педсовета с персоналками (и Верой среди них) Павел представлял её худенькой, тихой, замкнутой в себе, молчаливой девочкой-подростком.

Теперь же на этот, уже созданный, накладывался другой образ Веры: мятежной, злой, обиженной за себя или за кого-то, кричащей, вот именно — кричащей. И погружённой в мир фэнтези. Внезапно нечто всплыло из памяти. С ним так бывало: как воспоминание, возникал некий образ — картинка, фотография, застывший эпизод — безмолвное послание чертогов разума.

— Послушай, Соня, это она ходит в толстовке с «Последним испытанием»*?

— Она. А ещё с Дэвидом Линчем, — Соня говорила в своей обычной манере — с энтузиазмом, рублеными фразами.

Ну конечно же! Павел вспомнил белую толстовку с магом, распадающимся на части после достижения заветной цели — стать богом (мюзикл «Последнее испытание»). И серую толстовку с лицом Дэвида Линча времён третьего сезона «Твин Пикс» (25 лет спустя). И лицо Веры — круглое лицо с круглыми щеками, и за круглыми стёклами очков — круглые взволнованные и насторожённые глаза. И тонкие изящные кисти рук из белых или серых рукавов толстовки. Руки музыканта. Длинные светлые волосы, косички или хвостик, никаких излишеств — у девочек-ешек нет времени на причёски. Зарвавшийся маг и Дэвид Линч — говорящее сочетание.

— Вера Александрова, наш странный гений, — неожиданно для самого себя и без тени иронии сказал учитель Павел. — Чего она хочет?

— Вот! Перейдём к главному! — радостно подхватила Соня. В её тоне чувствовалось явное облегчение, оттого что Павел не «зарубил» этот странный, оригинально-неоригинальный фанфичный текст под названием «Фрегат». Очевидно, Вера Александрова желала чего-то большего, чем литературная критика и редакторская правка.

— Вера хочет, — продолжила Соня, — чтобы мы опубликовали её роман в «Газете».

— Роман? Это роман? Есть продолжение?

— Будет. Если будет публикация.

— Как у Диккенса?

— Как у Диккенса, — подтвердила Соня, и Павел расплылся в довольной улыбке — это было подтверждением братства: они, любившие книги, понимали друг друга с полуслова.

— Но это против правил, — опомнился Павел. — Восьмиклассники уже не работают в «Газете», у них есть лаборатория хорошего текста.

— ЛХТ, говоря откровенно, — сказала Соня, — охватывает совсем малое количество народа. Восьмиклассники в творческом плане провисают. И угасают.

— Публикация такого романа поднимет престиж «Газеты», — раздумчиво проговорил Павел. Действительно, после того как педсовет решил, что «Газетой» должен заниматься только шестой и седьмой класс, она «провисала». Зимой шестиклассники и семиклассники безнадёжно и навеки садились в кабалу, и творить было некому. Павел, отвечающий за «Газету», уже всерьёз подумывал от том, чтобы сделать её внешним кружком. И тут такой подарок.