Семя скошенных трав

Логично. Шедми отлично держали себя в руках. Я даже завидовала.

Потому что, уложив детей, уже больше не могла изображать веселье и душевный покой. И не могла уйти: глаз было не оторвать от этой мерцающей воды, от полосы прибоя в голубой светящейся пене…

Алесь попытался меня прогнать, но Бэрей опять заступился. И я дождалась.

Я была очень рада видеть Юльку, да. Мне просто надо было обнять Юльку — и чтобы он сказал, что есть надежда. Но встряхнул меня Кранц.

Во-первых, я помнила его по этнографическим конференциям. У меня так и не вышло взять у него интервью, но всегда хотелось. А во-вторых, он так изменился! Я даже забыла на миг обо всех наших бедах — так захотелось поймать его и расспросить, как это он ухитрился сделать себя наполовину шедми.

Я еле дождалась, пока Алесь рассказал о кошмаре на Эльбе, пока позвали наших взрослых, пока все кончили радоваться и начали расспрашивать — и когда они все отвлеклись на Юльку, который рассказывал о подводном наукограде, попыталась оказаться рядом с Кранцем.

Сама себе была не рада, но с любопытством никогда не могла ничего поделать.

— Простите, — сказала я, — Вениамин… простите, не знаю вашего отчества… можно задать вам пару вопросов?

Он взглянул быстро и цепко:

— О! Госпожа Алиева! Удивлён, не ожидал, рад вас видеть. Хотите поговорить — пойдёмте, поговорим. Называйте просто Вениамин, просто Кранц, всё равно.

Алесь заметил меня, нахмурился, хотел что-то сказать, но его отвлекли. А я увидела Андрея, который разглядывал Кранца, будто выходца с того света.

И Кранц моментально поймал мой взгляд, отследил его направление — и Андрея сфотографировал, просканировал и досье дополнил, такое у него было выражение лица. А Андрей смылся так быстро, как это было вообще возможно: приветливо кивнул Кранцу, но сделал вид, что ему куда-то срочно надо.

А Кранц улыбнулся. Удивительная у него была мина, даже описать трудно. Будто увидел, как подтверждаются какие-то его отвратительные догадки, но его радует, что именно подтверждаются, а не вышло что-то мерзкое и неожиданное.

И сказал мне:

— И что бы вы хотели сообщить мне о господине Кондашове, Вера? Это очень важная информация, так?

У меня на миг дар речи исчез. Я еле выговорила:

— Вам?! Нет, не вам…

Он снова улыбнулся, иначе. Я его рассмешила. И сказал:

— Мне. С Прокоповичем вы не ладите, Самойлов не принимает решений, прочим вы не доверяете.

— Откуда?.. — пролепетала я, а он улыбнулся ещё очевиднее:

— Ну, что ж вы, Вера? У меня же есть глаза, я вижу.

Я поколебалась две минуты, но поняла, что Кранц прав. Алесь первым делом обратился к нему, Бэрей тёрся лицом об его руки, а Юлька старался быть поблизости. К тому же Кранц прибыл с секретной базы… и потом, если уж человек как-то сделался почти шедми, значит, к нему можно относиться как к почти шедми.

В общем, особый случай.

— Кондашов — это Андрей? — спросила я. — Вы его знаете?

Кранц свёл ладони, как шедми:

— Вместе учились и работали.

— Как Алесь…

— Вы хотите сказать, что о бывшем сокурснике и коллеге я не приму никакой информации, кроме комплиментов? — спросил Кранц с жестокой усмешкой. — Прокопович в своём репертуаре… Не важно. Что вы знаете?

— Он меня напугал, — сказала я. — И сказал, что гуманизм касается только людей, а война всё спишет. Я больше ничего не знаю, Вениамин… мне очень неудобно без отчества. Я дурочка?

— Нет, Верочка, — сказал Кранц. — Вы умница. За это я вам расскажу о проекте «Барракуда» и о том, почему у меня синяя физиономия. В подробностях. Но немного позже, ладно? Обещаю.

Я кивнула — и Кранц тут же переключился с меня на какие-то другие дела. В океане зажёгся голубоватый прожектор, к нашему берегу шла подводная лодка — всё это немного меня успокоило. Я думала о подводной базе. Может оказаться, что даже с гибелью лагеря на Эльбе для нас ещё не всё потеряно.

А ещё я следила за Кранцем.

Люди пили прямо на пляже чай, заваренный в котле, про который Бэрей сказал, что это крабоварка. Шедми пили из термоса что-то, от чего пахло сушёными грибами. Алесь рассказывал о том, что случилось на Эльбе, — в смысле, что должно случиться, — и люди вместе с шедми прикидывали, что понадобится прежде всего и перво-наперво. Я узнала, что на подводной лодке есть отлично оборудованный полевой госпиталь, потому что она ещё во время войны участвовала в нескольких спасательных операциях — и что этот госпиталь очень понадобится, если окажется, что хоть кто-то на Эльбе уцелел… хотя, по-моему, в это никто толком не верил. Алесь проговорился, что, на самом деле, этот госпиталь может впрямь понадобиться только Вадиму Майорову, потому что ему придётся увидеть этот кошмар, а сердце у него больное. В общем, велись невесёлые разговоры.

Я сидела рядом с Юлькой, в его куртке, а он ещё укутал меня пледом. Грела руки о стаканчик из шедийского пластика, спросила: как это он не растворяется от чая, если вода его разлагает? Юлька что-то об этом объяснял, о сроках, о какой-то полоске, которую надо оторвать — но я почти не слышала. Мне было так интересно, что Кранц будет делать, что я не могла больше ни о чём думать.

А получилось просто потрясающе: его Андрей вызвал!

Они обменялись взглядами — и Кранц сказал Алесю и компании шедми, что ему надо пройтись по берегу и поразмыслить о нашем общем будущем. И свалил!

И мне тоже срочно понадобилось пойти и поразмыслить. Я подумала, что просто жить не смогу, если не узнаю, о чём они будут разговаривать.

Юлька попытался меня удержать, но я, мерзкая, ему соврала: сказала, что хочу сбегать к Тари, в детский корпус, посмотреть, всё ли там в порядке. Про себя поклялась потом сказать правду, а сейчас вся эта история меня уж слишком мучила.

Я снова, как на звездолёте, когда шпионила за Бэреем и Бердиным, ужасно боялась. Только теперь не какой-то там абстракции, а очень конкретной вещи: Андрей Кондашов мог бы ещё тогда меня убить, а уж теперь, если заметит, прикончит наверняка. И заберёт камеру.

Но любопытство у меня всегда было сильнее страха и сильнее всего.

Я смотрела на них из тени детского корпуса. Они шли друг другу навстречу и казались двумя плоскими чёрными силуэтами на фоне мерцающего моря и высоченного неба, освещённого зелёной местной луной. Шум прибоя их заглушал; я настроила диктофон на максимальную дальность приёма, очистила звук от помех и запустила распознавание голосов, а камеру выкрутила на максимальное приближение и включила режим ночного видения, но всё равно было плохо видно. Тогда я, трясясь от холода и страха, на четвереньках проползла между валунами — и устроилась в какой-то ледяной ямке, метрах в десяти от них. У меня дух захватывало, когда казалось, что сейчас они увидят, но они не увидели.

А изображение и звук пошли идеальные.

Они встретились, но не подали друг другу рук.

— Здравствуй, Венечка, — сказал Андрей странным тоном. Улыбаясь. Смерив маленького Кранца взглядом с головы до ног. Ласково — и угрожающе. — Какой же ты красивый, Венечка. Прелесть. Моделька шедми в масштабе один к трём. Игрушечный тюленьчик. Глазки-то тоже модифицировал, да?

— Здравствуй, батюшка, — ответил Кранц в тон. — Сюда бог принёс? Или ты расстригся?

— Пока ты играл с тюленями в генетику, мне пришлось поработать на чу-уточку другую структуру, — сказал Андрей. — Спецкурс закончил… с Жекой Смеляковым и Тимой Гицадзе. Курировал кое-кого из твоих на Земле, пока мои работали на Океане… Тебе ведь этот контуженный солдатик рассказал, да? Или журнашлюшка?

Кранц кивнул. И спросил, взглянув снизу вверх:

— Контуженного солдатика тебе тоже заказали? И девчонку?

Андрей широко улыбнулся:

— Нет, Венечка. Солдатик — фигура случайная, о нём в нашей группе даже не догадываются. Как он сюда просочился — удивительно… А девчонка — фигура медийная, её ещё собирались использовать. Похоже, ошиблись. Наивные.

— Значит, только меня? — спросил Кранц.