Страница 71 из 121
Мне казалось, что уж сейчас-то я всё пойму. Шедмятки мне объяснили.
Около модуля никого не было. Там только стояла пара пустых экзоскелетов — их, видимо, тут оставили, чтобы сразу взять, если надо будет что-нибудь ещё перетащить. А все люди, наверное, работали в корпусах станции или на пляже. Только я одна тут бродила, как последняя бездельница.
Мне было стыдно, но я решила, что информация мне профессионально важнее, а с работой лучше справятся специалисты.
Я ещё думала: настроен ли замок шлюза на мою сетчатку? Но оказалось, что это и не надо, потому что люк был открыт: воздух здесь был почти как на Земле, я сама совсем не чувствовала разницы. Как на Земле, где-нибудь сильно на севере. Тяжесть заметнее чувствовалась: для того, чтобы бегать, двигаться, надо прикладывать чуть больше усилий, чем на Земле, я уставала быстрее. Хорошо, что разница мизерная, но всё равно мне казалось, будто я прибавила килограммов десять. Спасибо, что не пятьдесят.
Я вошла и сразу направилась в рубку, где должны же ведь быть и ВИДпроектор, и всякие штуки для связи. Подумала, что уж в родных-то приборах я как-нибудь разберусь. Дверь открылась бесшумно, я влетела, не глядя — и чуть не сбила с ног Андрея, который стоял около пульта связи. Он аж вздрогнул и закрыл директорию.
— Господи, Вера! — выдохнул он. — Как вы меня напугали!
Я улыбнулась:
— Я такая страшная?
И он улыбнулся, но напряжённо:
— Просто неожиданно. Вы здесь вообще неожиданная персона, Верочка.
— Я помешала вам работать? — спросила я. С одной стороны, я чувствовала себя слегка виноватой, а с другой… а почему это Андрей здесь, а все остальные — там? Миссией командует Алесь Прокопович. Он в курсе?
Андрей, оказывается, владел телепатией, потому что почти тут же сказал:
— Алесь меня попросил связаться с Майоровым. Узнать, как дела на Эльбе.
— А разве они уже добрались? — удивилась я. — Я думала, они там будут по нашему времени только завтра утром?
Он чуть помедлил с ответом, и я подумала: соображает, как соврать.
— Всё зависит от параметров «прыжка», — соврал он наконец.
А я сказала:
— Простите, пожалуйста. Я не хотела мешать вам работать и лезть в профессиональные тайны КомКона. Мне вполне достаточно было услышать, что это не моё дело и вообще вы не даёте комментариев для СМИ.
Когда я улыбаюсь, люди редко злятся. Обычно наоборот, расслабляются — Андрей вот расслабился. Улыбнулся в ответ, уже не так напряжённо и натянуто:
— Вы профессионал, Верочка. Скажите, дорогой мастер интервью, а вы сами отвечаете на вопросы?
— Дайте подумать, — рассмеялась я. — Если они не слишком интимны и не касаются важных профессиональных тайн ВИД-ФЕДа, то, пожалуй, отвечаю.
— Хотите кофе? — спросил Андрей.
Ох, как же я хотела кофе! Я адски его хотела! И пару круассанов… нет, три! Или даже лучше не круассаны, а пончики, бог мой, жирные сладкие пончики! Три пончика! Сожрать, урча и постанывая. Какая я голодная! И только что об этом вспомнила.
— Да, — сказала я. — Я вам разрешаю угостить меня кофе и даже с пончиками, если это возможно.
И Андрей так обрадовался возможности увести меня из рубки, что даже дал мне это заметить.
Мы пили кофе в крохотном салоне для пилотов. Тут было душновато. Я пожалела о холодном солёном ветре с моря. Пришлось снять невероятную куртку Юльки.
— Так вот, — сказал Андрей, когда я расправилась с первым пончиком. — Как же вы решились сюда отправиться, Верочка? Профессиональное любопытство? И не побоялись, что вас будут искать по всей Земле с фонарями?
Я пожала плечами и слизнула сахарную пудру:
— Не будут. Я связалась с шефом ВИДа и пообещала привезти самую забойную сенсацию, эксклюзив. Он поворчал, но согласился.
Андрей улыбнулся:
— Под сенсацией вы подразумеваете репортаж с Океана? Что-нибудь о следах наших доблестных побед и о том месте, где полыхнул конфликт?
Мне не хотелось улыбаться в ответ, и я отпила кофе.
— На место, где полыхнуло, я бы хотела посмотреть, — сказала я, чуть поразмыслив. — А вот о доблестных победах уже узнала кое-что новое.
Мне не хотелось делать никаких особых акцентов, но Андрей уловил что-то в моём тоне.
— Вы поменяли отношение к нашей армии?
— Мне кажется, — сказала я очень медленно, продумывая слова, — многое из того, что тут было… действия нашей армии… оказались далековаты от гуманизма.
— Война, — дёрнул плечом Андрей.
— Всё спишет?
— А вы считаете, что гуманизм, то есть признание абсолютной ценности человеческой личности, распространяется и на нечеловеческих существ? — спросил Андрей чуть удивлённо.
— А вы, значит, не считаете… — я тоже удивилась. — Надо же. А я думала, что КомКон…
— Заточен на понимание чужаков, — улыбнулся Андрей. — Но одно дело — понимать чужих, а другое — сознавать, в чём заключаются приоритеты человечества. Я понимаю, о чём вы сейчас думаете, милая Верочка. Вы очень талантливы и очень чувствительны. Вам страшно и жалко, так?
— Да, — сказала я, взглянув ему в лицо.
Лицо было лучезарно и непроницаемо.
— Настолько, что вы готовы пожалеть о ваших собственных словах в Космопорту?
— Да, — сказала я. — Пожалуй.
— Я так и думал, — сказал Андрей таким тоном, будто разговаривал с маленькой девочкой. — Ваша работа, дорогая Верочка, у вас самой создала идеализированные представления о войне. Я вас хорошо понимаю: шедми, оставшиеся без дома, кажутся неприкаянными и несчастными, а их дети… да что говорить! Но — простите меня, вы ведь сами очень много сделали для того, чтобы вот такими же неприкаянными и несчастными не остались наши дети. Война — дело обоюдное. Не хотите после Океана посетить какую-нибудь нашу колонию? С остатками станционных построек — после атаки шедми?
— Нет, — сказала я. — Мы победили.
— Поэтому вы готовы забыть наши потери?
— Не могу их сравнивать, — сказала я.
Я растерялась. Он что, так уговаривает меня не записывать репортаж об Океане? Интересно, зачем ему нужно моё молчание? О моей безопасности заботится? Или у него какие-нибудь другие резоны?
— Да, — продолжал Андрей, — мы победили. Но это же не значит, что наших павших нужно забыть! Что у нас за манера — безоглядно радоваться, а то и жалеть побеждённых, когда наши мёртвые ещё не все похоронены…
— Вы работаете на Оборону, Андрей? — спросила я нежно. И поправила на камере уровень записи.
Как его торкнуло! Он аж изменился в лице, бедняга.
— Вы пишете разговор?!
— Дорогой Андрей, — сказала я, улыбаясь, — я тут всё пишу. У меня память камеры — восемьсот часов непрерывной записи. Я всегда так работаю: сперва пишу всё подряд в интервью, а потом монтирую.
И тут у него в глазах мелькнуло что-то такое, что меня испугало. По-настоящему испугало. Настолько, что я здраво прикинула: если шевельнётся — швырну в него кофеваркой и бегу отсюда!
Но Андрей просто восхитительно взял себя в руки.
— Я всего лишь хотел вас предостеречь, — сказал он. — Не надо вам везти эту запись на Землю. Она может оказаться концом вашей карьеры.
— Моей карьеры как политического обозревателя и военного комментатора, — сказала я. — Но началом другой карьеры… впрочем, я, конечно, хорошо обдумаю ваши слова.
— Верочка, — сказал Андрей вкрадчиво, — а что, если я попрошу вас отдать камеру мне?
Я улыбнулась так гадко, как только смогла:
— Простите, а вы хороший микрохирург? Эта игрушка у меня дублируется камерой за зрачком, как у ваших коллег… Ох, дурочка, зачем же я это сказала! Надо было просто отдать вам девайс, чтобы вы успокоились! — и рассмеялась.
Я видела, что он купился, но всё равно было страшно до ватных ног. И огромный камень свалился с моей души, когда я услышала в отсеке шаги мужчины.
— Кто здесь?! — весело крикнула я. — Идите сюда, мы кофе пьём, осталось ещё на пару чашек!
Вошёл Алесь со своей ослепительной улыбкой — и Андрей очень качественно обыграл собственную крайнюю досаду: