Семя скошенных трав

Данкэ говорит о трагичных и отвратительных вещах, но нас вдруг разбирает нелепый смех, даже сам он улыбается. Аэти обнимает его за шею, тыкается лицом в его грудь. Хихикает:

— Медузья слизь! Даже хуже!

Данкэ гладит её по спине:

— А знаешь, что сделали люди, сестрёнка? Они удивились. Кажется, они решили, что я чего-то недопонял: они привели девочку ко мне и при мне ей сказали: «Смотри, этот громила хочет тебя убить».

— Кто? — удивляется Аэти.

— Я, — поясняет Данкэ. — И Кые, тогда она была немного старше тебя, Аэти, фыркнула, как нерпочка, и сказала: «Это же мой родич! Я понимаю, кто хочет меня убить — я ещё не сошла с ума!» А потом повернулась ко мне и сказала: «Мы с тобой уйдём в Океан, брат?»… Тяжело дышать, родичи. Ужасно, когда ничем, ничем не можешь помочь. Я мог только говорить, я сказал ей: «Мы уйдём в Океан, полный светлячков, и все ветры будут петь для нас, малютка». И человек, который всё это затеял, выстрелил в меня дротиком с какой-то химической дрянью, видимо, чтобы я заткнулся и заснул — а дрянь почти не подействовала. Вот ведь…

— Они её убили? — тихо спрашивает Тари.

— Нет, — Данкэ вздыхает. — Её — нет. Думаю даже, что мы её ещё увидим. Они оставили в живых несколько подростков перед самой Межой — и проверяли на них разные способы воздействия. Они убили брата Кые электрическим разрядом на наших глазах. Жестоко и показательно убили: объяснили нам всем, что нас ждёт. Его звали Рхоу, никогда не забуду это имя… его грива ещё и на ноготь не отросла. Куда дели младших, бельков — не знаю. Не видел их. Люди любят говорить, что щадят женщин и детей, но это ложь.

— А взрослые? — спрашивает Лэнга. — Уцелел только ты?

— Да, — говорит Данкэ. — Воины ушли в Океан сами. Из взрослых со мной остались Ыгли из Синей Лагуны, сестра-медик с транспорта, и Кэтрдэ с Мыса Бурь, совсем молодой парень, оператор слежения. Мы все пытались как-то удержать дух на плаву, делали всё, чтобы дети не чувствовали себя одинокими среди злобных чужаков. Но когда люди поняли, что боль и страх не действуют на нас, как они хотят — перешли на химию. На какие-то растормаживающие, отупляющие препараты. Видимо, ещё неважно знали физиологию шедми: Ыгли умерла сразу, Кэтрдэ сперва сошёл с ума… прожил ещё несколько дней. Последнее, что я помню на том борту — его смерть.

Лэнга облизывает губу, место выбитого клыка. Отводит взгляд.

— Военные отдали вас контактёрам? — спрашиваю я.

— Да. Когда сочли нас отработанным материалом, — говорит Данкэ медленно. — Я не могу точно восстановить тогдашние события. Даже сейчас не могу разобраться, что было наяву, а что мерещилось. Но Кые уцелела: на ней почему-то не испытывали психотропные препараты. И парнишка по имени Лахан, чуть старше её… правда, ему, скорее всего, никогда детей не кормить: у него был токсический шок, зоб почти не функционирует. Но жизнь ему контактёры спасли… какая ирония…

— Да, — говорит Лэнга. — Да. И когда люди поняли, что не знают, как выцарапать нас из ракушки — они начали войну на уничтожение, так?

— Мы же им просто мешали! — возражает Хао. — Мешали забрать ресурсы Океанов — и Второго, и Третьего. Там же уникальные ресурсы, я понимаю, что их так тянуло! Они с самого начала лгали нам, делали вид, что их интересует сотрудничество, но их с самого начала интересовали ресурсы — и только!

— А почему мы им не продали Океан Третий? — спрашивает Тари. — Они же приценялись, переговоры шли… Я понимаю, что адекватную цену люди дать не могли, но это предотвратило бы войну, нет?

Я уже хочу объяснить, но Лэнга перебивает:

— Да, они хотели купить Третий, а на Втором разместили несколько военных баз! Вцепились в них клешнями: «Мы начали разрабатывать этот мир одновременно с вами», — и точка! И куда нам было деваться, случись что — на Океан Первый? Где терраформирование жизненно необходимо, существовать можно только под куполом, биосферы нет? Оуф, это было умно со стороны людей! Им не нужна была часть, они на всё претендовали! И получили, бездна, мёртвая бездна, они же получили! Убийцы. Лживые убийцы. Те, кто говорил, что людей надо уничтожить, совсем уничтожить — были правы! Мы их щадили — и они уничтожили нас!

— Дело не только в этом, — медленно говорит Данкэ. — Есть ещё что-то. Глубоко тайное, цель этой войны, о которой ни люди, ни наши не говорили… а может, мне мерещится. Наверное, мой мозг так и не очнулся полностью от тех галлюцинаций, я же отравлен… Но меня не оставляет мысль, что это первая межпланетная Бельковая война.

— Похоже на безумие, — говорит Лэнга. — Но и на правду… похоже. Лучехвату бы их всех в утробу, будь прокляты их…

Я обнимаю плечи их обоих:

— Братишка, Лэнга-Парус, не надо. Брат Данкэ, не надо, пожалуйста. Сейчас — не надо об этом говорить, не надо об этом думать, иначе мы задохнёмся… а на нас — дети. Мы за них отвечаем.

К нам присоединились женщины; мы сидим, прижавшись друг к другу, на искусственной шкуре, освещённые закатом погибшего мира — и пытаемся научиться дышать. Со всем этим — дышать.

Для того, чтобы раздуть огонь нашей жизни во Вселенной из той искорки, которая у нас осталась, мы должны дышать.

— Мы должны добиться справедливости, Антэ, — шепчет Лэнга мне в самое ухо. — Не знаю, что для этого потребуется — но узнАю. Буду жить ради этого… ради Земли, которая превратится в астероидный пояс. Они не будут существовать.

Тари сжимает ноздри и кулаки. Данкэ хмурится, но не возражает. Хао наматывает на запястье кончик косы — и на её лице ледяная непреклонность, как на лицах древних статуй.

И тогда я говорю, хоть слова и даются с трудом:

— Братья, сёстры, мы так не можем. Даже больше — не смеем. Вы ещё считаете меня командиром?

Никто не возражает, хотя смотрят мрачно.

— Братва, — говорю я, как Кэно, — мы не можем потратить себя на месть… да даже и на «восстановление справедливости». Разве к нам был справедлив Шед? Если уж наш собственный мир нас предал…

— Ты о чём? — поражается Аэти.

— О вулкане Сердце Огня, — поясняю я. — О судьбе, которая всегда против шедми. И о шедми, которые всегда ломали лёд, чтобы дышать. Мы снова его сломаем. Сколько раз в нашей истории бывало такое, что после извержения вулкана, после оледенения, после страшных эпидемий в живых оставался лишь какой-нибудь маленький клан? Но наш народ продолжал дышать, мы выстраивали себя заново.

— Да, — говорит Данкэ. — Очередной раз. Есть ради чего. Наши предки говорили: думай о жизни или думай о смерти. Пока живы дети, думать о смерти нам нельзя. Даже о собственной. Или о справедливости. Справедливость судьбы и попытки её добиться — это сладенькое желе из пустых иллюзий.

— Правильно! — звонко говорит Тари. — Если мы останемся жить ради детей…

— То преемники у нас будут, — беспощадно продолжает Лэнга. — Вы правы, родичи. Мы будем жить ради детей — а дети нас продолжат. И время Шеда ещё придёт.

Мы с Хао переглядываемся — и обнимаем его, как в детстве.

Лэнга-Парус, Лэнга-боец… Что люди могут знать о боли! Больно — это искусственный мех и искусственный свет. Это любимый старший брат, которого ты расстрелял в упор. Это друзья, покончившие с собой, и друг за гранью жизни, которому никак не помочь. И это последние дети, чья жизнь висит на тоненькой ниточке чьей-то недоброй воли.

— Данкэ, — говорю я, — ты намекнул, что уже не ненавидишь всех людей поголовно. Расскажи о других. О тех, с кем прилетел. Расскажи Лэнге из Хыро, ладно? Чтобы ему стало легче.

Данкэ тихо сводит ладони перед лицом:

— Не только для него. Для всех. Это важно… братва, — закончил он неожиданно, снова вызвав у нас улыбки.

4. Ярослав

Когда я увидел этот ролик по ВИДу, ощущения были знатные.

То ли выпить бутылку водки залпом, то ли сунуть в рот дуло табельного пистолета. Потому что кадры были наши. Кое-что из этой нарезки я сам снимал.

Как только увидел — тут же меня накрыло. Просто — холодный пот прошиб. Я только не мог понять, откуда ВИД раздобыл эту запись. Но в любом случае — суки.