Маршрут - 21

— Оля!

— А?! Любишь же ты пугать.

— Вот смотри, наши же тоже в других странах воевали?

— Ну, да.

— И американцы воевали.

— Да, — Оля задумчиво кивнула.

— А вот почему так выходит, что наши правы были, а у них плохие все?

— Ой, это сложно. Как бы объяснить…

— Прямо! — Тоня демонстративно шлёпнула себя по коленке.

— Прямо? Ну, это интернациональный долг назывался. Наши военные помогали другим народам освободиться от плохих правительств, которые угнетали их.

— Кого угнетали?

— Народы угнетали. Я не буду тебе про экономику рассказывать, я её сама плохо понимаю.

— Получается, мы начинали войны, чтобы помочь кому-то? Как же война кому-то помочь может?

— Вот и разница! Мы уже потом помогали тем, кто для людей свободы и равенства хочет, а другие страны войны провоцировали, чтобы народы эти обворовать и обездолить.

— Значит, войны в которых мы победили были хорошие? То есть, не плохие?

— Наверное. Война — это всегда страшно, сама видишь. Но. Иногда такие вещи просто случаются, как я и говорила.

— Оль.

— Чего?

— Почему мы помним такое, но не действительно важные вещи? Для нас же такие вопросы совершенно ничего не стоят, а я лучше бы помнила, как маму зовут.

— Не знаю, сама об этом думаю. Давай просто наслаждаться поездкой, а?

— Агась, — Тоня высунулась из-под тента.

Тянется дорога, как резина. Лес за лесом, степь за степью. Сколько можно? А с другой стороны — это по-своему привлекательно. Вот вроде одно и то же, а когда глядишь на это долго, вдумчиво, проникаешься, западает в сердце. Монотонно, спокойно. Завораживает. Та же голая берёза, те же бескрайние поля и вдалеке невысокий холмик. Не зря классики готовы были исписать десятки страниц описанием природы, так она великолепна в этих краях. А Оля очень любила эти стихи. Даже пару раз, перешагивая через себя, читала их с выражением и вслух на мероприятиях. Грамоту на конкурсе даже получила, за самый лучший, что придуман ею самой. Двести человек в актовом зале, а она возьмёт микрофон и, чуть стесняясь и краснея, всё равно рассказывает, а мама её сидит на первом ряду и не нарадуется таланту дочери.

— Моя дочь! Какой талант растёт!

А вот уже и сама Оля невольно ушла в себя.

Как же они этими стихами достали в своё время. Будто мне почитать больше нечего было. Пихают, и пихают, и пихают. Вот тебе берёзка родная, тут вот речка, булочка, трамвайчик. Да какие ещё булочки, какой трамвайчик? Какая берёза? Любовь к Родине от сердца же идёт, от понимания, что ты с ней — одно целое. А когда тебя в этом убедить пытаются, так разве это понимание? Нужно же мягко, с чувством. Я же не глупая, надеюсь, просто мало знала, как и все. А тут будто гвозди на сто в ухо вбивают.

***

Ожидания имеют свойство не оправдываться, что происходит крайне часто, и сейчас это было не исключение. Никаких признаков жизни город не подавал. В угрюмых тонах всё молчаливо показывало, как не радо гостям. Каждый новый метр по очередному опустевшему городу оставался новой раной на сердце. Ясно, что никого этот огромный, погибший от рук войны организм не ждал.

Ижевск бился до последнего. Остовы истребителей, штурмовиков, бомбардировщиков. Много подбитых старых ИС-3 и БМП. Новейшие Т-64 и Т-72. На поворотах и перекрёстках, будто в засаде, располагались и странные, большие и несуразные, с, бывало, двумя башнями или одной большой пушкой танки, хотя скорее самоходки. Гусеничные траки порваны, от корпусов остались лишь стальные ошмётки. Абсолютно все они были подбиты, и наши, и не наши.

Крыши домов усеяны МПВО с опущенными пулемётами и задранными высоко вверх зенитками. Страшно представить, какой ужасающий, холодящий сознание фейерверк гремел тут днями и ночами. Как небо, освещённое десятком тысяч прожекторов, было окрашено в оранжево-красные тона, как подбитые лётчики оставляли вслед за своей жизнью только чёрный дым и пламя. Алое пламя, горящее тогда так же ярко, как и глаза защитников города. Да что города, всех городов всего отечества. А ныне остались, даже не тлеющие, охладевшие сами и ко всему и вся стволы орудий. Защищать уже нечего и некого. Одно интересовало девочек:

Осталось ли хоть что-то? Хоть где-то? Что-то, что само теплит в себе и к миру надежду. Что-то эдакое, не ясно что, но определённо что-то! Неясное, за гранью житейского понимания. Интересно, в чём вообще заключается надежда. Или в ком?

Посреди дороги лежали и неразорвавшиеся бомбы. Странно, что Ижевск брали грубой силой — пулями, гранатами, ракетами, а не пустили сюда очередную боеголовку. Закончились? Или самолёт с бомбой сбили? Чем дальше девочки заходили, тем больше вопросов появлялось относительно произошедшего около десяти лет назад.

Посреди дороги было воздвигнуто заграждение. Крупный, метра три в высоту бетонный забор, перекрывающий всю улицу. На пропускной пункт не похоже, никаких смотровых вышек нет, просто бетонная стена и всё. Тоня вновь загорелась идеей.

— Оля, слушай, а давай стрельнем по ней!

— Ещё чего, у нас снарядов тут не сотня, чё попусту их тратить?

— Да чего тебе стоит? Давай разок хоть!

— Нет, я тебе говорю, опасно это.

— Ничего не опасно. Мы ж в танке сидим! А вот выстрелим, и места больше под еду появится, я неправа разве?

Оля немного задумалась. Действительно, чего их столько с собой таскать? Уж если можно сэкономить время, почему бы лишний раз от души не «бахнуть»?

— Ладно, уговорила, — Оля сдала назад. — Перелазь давай, сейчас всё организую.

Оля схватила осколочно-фугасный заряд, напряглась как бегемот, раскраснелась от вверенного в руки веса и с немалыми усилиями запихнула его в казённую часть орудия. Чуть отдышавшись и вытерев выступивший пот, а она давно такие тяжести не тягала, дослала махину в патронник. Пушка была готова к выстрелу.

— Ну чего, смотришь? — спросила она у Тони.

— Смотрю, смотрю! — Тоня устремила взгляд через триплекс (окошко в броне) прямо на бетонную стену.

— Командир, давай команду!

— Раз! Два! Три! Огонь!

Лёгкий спуск и снаряд отправился прямиком в цель. Оглушающий выстрел, клубы дыма. Осколки бетонной стены полетели во все стороны. Кажется, некоторые из них даже разбили целые до того окна. А ещё по броне точно парочка шаркнула. Гул в ушах стихал. Девчонок немного потряхивало, но это было даже приятно. Столько адреналина!

— Ура! Давай ещё! — Тоня была воодушевлена, если так вообще можно описать это состояние.

— Спокойно. Нужно будет — ещё разок стрельнём.

— Эх, ну ладно.

Бетонная пыль оседала, перед девчонками открылся какой-никакой проход. Оля поспешила вытащить гильзу из ствола, выкинула её из рубки.

Траки давили бетонные куски, как отбивной молоток месил говяжий фарш. Трясёт неимоверно. Нужно думать, это не комфортабельная легковушка, а суровая военная техника. Не нравилось 57-му проезжать близь десятков и сотен трупов собратьев. Чувствовалось, что не нравилось. С неохотой он набирал вновь скорость, поворачивал туго, останавливался тоже. Он будто стал тяжелее раза в два, а то и три. Стал инертным и апатичным, из-за чего Оля очень расстраивалась.

Что, страшно тебе, да? Страшно. Я знаю, но мы-то тебя не бросим, в обиду не дадим. Хороший танк! Грозный, сильный. Ты-то у нас на ходу, работаешь во всю, не расстраивайся. Чего тебе грустить? А, железный с планеты Железяка? Взбодрись! Чего, рычаги по стойке смирно держать хочешь? А ну-ка, поддайся. Вот! Удобно с тобой, чего хочешь о тебе, то и выдумываешь. Есть на что отвлечься, а то эти развалюхи с трупами совсем отдышаться не дают. Все силы выели во мне, тоже двигаться неохота.

А мотор шумит, железяки скрипят, дым валит, пушка качается. Танк в полном здравии. А вот Оля, видя все эти ужасы, стала куда неповоротливее. Не столько на практике, сколько в голове. Всему виной каша в ней. Холодная. С комочками. Все события, что происходили тут, неохотно варились в ней. Вещи, до того ставшие почти обыденными, в такой напористой манере, в такой плотной концентрации, наконец-то пробили пелену перед глазами.