Под белым орлом

— Ведь ты, кажется, принят в доме министра фон Герне? — спросил Фридрих после нескольких минут молчания.

Яркая краска залила щёки юноши.

— Честь имею доложить вашему величеству, — ответил он, — что его превосходительство господин министр был другом моего покойного отца и всегда относился ко мне с родственным участием.

— В таком случае я даю тебе отпуск, чтобы ты имел время навестить министра! — проговорил король.

— Вы слишком милостивы ко мне, ваше величество, — радостно воскликнул паж, — позвольте принести вам свою почтительнейшую благодарность.

— Ты должен там хорошенько осмотреться и вслушаться в то, что говорят, — продолжал Фридрих, пронизывающим взглядом окидывая юношу. — Мне сообщили, что несколько искателей приключений польского происхождения приехали под чужими именами в Берлин, будто бы для торговых дел. Министр фон Герне несколько неосторожен и может поверить этим проходимцам, что повлечёт неприятные последствия. Мне хотелось бы предостеречь его. Так как у тебя острое зрение и острый слух, то ты хорошо понаблюдай и, если встретишь там подобного господина, сообщи мне о его присутствии. Только ты должен быть осторожен и скромен, — прибавил король, грозя пальцем. — Если ты исполнишь всё так, как я приказываю, то я прощу тебе на этот раз кражу фиг из оранжереи.

— Я могу быть нем, как могила, если вы, ваше величество, требуете этого, — ответил паж, к которому вернулась его обычная уверенность. — Больше никаких приказаний не будет?

— Нет, — ответил Фридрих. — Возьми лошадь из моей конюшни и живо убирайся отсюда.

Паж отдал честь и полетел как ветер.

Через четверть часа он мчался на самой лучшей лошади, какая только имелась на конюшне Сансуси, по дороге в Берлин.

«Славный малый, — подумал король, провожая взглядом своего пажа, — он храбр, полон жизни и огня. Из него выйдет дельный человек, если он только не попадёт в руки женщин. Нужно будет отправить его на службу к какому-нибудь строгому начальнику; для роли пажа он уж слишком стар. Мне всегда доставляло удовольствие воспитывать молодых людей и следить за их развитием. Мне не придётся видеть плоды, которые принесёт этот молодой побег, взлелеянный мною. Что делать! Нужно и для моего наследника приготовить таких же слуг, каких я желал иметь для себя».

Король дошёл до своего дворца; его вывел из раздумья топот лошадиных копыт, раздавшихся непосредственно за ним. Он обернулся и увидел прекрасного коня, которого конюх водил за повод взад и вперёд пред террасой.

Лошадь приблизилась к королю и, ласкаясь, положила голову к нему на плечо.

— А Кондэ, мой приятель! — воскликнул Фридрих, и в его строгих глазах промелькнуло мягкое, почти нежное выражение. — Как поживаешь?

Лошадь наклонилась к Арсиное, которая приветствовала её лёгким дружеским лаем. Казалось, что животные желают друг другу доброго утра. Затем Кондэ поднял голову и начал обнюхивать карманы короля.

— Ах, ты уже знаешь, что для тебя кое-что приготовлено! — засмеялся Фридрих. — Ты немного эгоистичен, хотя, конечно, гораздо меньше, чем люди.

Он сунул руку в карман, достал несколько кусков сахара и протянул их лошади.

Вошедший лакей доложил, что подполковник фон Гетц ждёт приказаний его величества.

— Меня призывают обязанности, — с лёгким вздохом проговорил король, быстро направляясь ко дворцу, где его ожидал адъютант.

Кондэ, отпущенный конюхом, вошёл вслед за своим хозяином в зал. Кусок паркета треснул под тяжестью лошадиных копыт.

Со страхом топталось красивое животное на месте, протягивая голову к королю, как бы прося у него помощи. Лакеи поспешили к испорченному полу, а фон Гетц, высокий мужчина, лет сорока, поглаживал встревоженную лошадь.

— Испорчена только одна доска, ваше величество, её легко можно заменить другой, — сказал один из лакеев.

— Болван! — невольно вырвалось у короля, — какое мне дело до пола, который можно поправить? Меня беспокоит, не повредил ли себе ногу бедный Кондэ.

Фон Гетц осмотрел ногу лошади и уверил короля, что она совершенно здорова.

В дверях показался конюх.

Фридрих сам осторожно вывел Кондэ из зала, приказал оседлать коня и затем повёл подполковника фон Гетца в свою комнату для принятия ежедневного доклада о военных нуждах.

После доклада король приказал подать Кондэ.

— Ты можешь ехать со мною! — сказал он подполковнику Гетцу, — я хочу совершить прогулку верхом по парку и затем произвести смотр гвардейскому батальону в Потсдаме.

Пред наружным подъездом дворца стоял Кондэ в сбруе из синего бархата, богато вышитого серебром. Конь встретил короля радостным ржанием. Рядом с ним стояли дежурные генерал-адъютант и флигель-адъютант и в некотором отдалении два рейткнехта. Левретка была передана на попечение камер-лакеев, и король помчался галопом.

II

Рабочий кабинет Фридриха Герне, государственного канцлера, военного министра и начальника генеральной директории, во дворце торгового мореплавания в Берлине, представлял собою большую комнату с огромными окнами, своими обстановкой и убранством представлявшую собою и рабочее помещение заваленного делами государственного деятеля, и жилище любящего искусство светского человека.

Близ окна стоял огромный письменный стол, весь покрытый письменными принадлежностями и бумагами и окружённый полками со свёрнутыми в трубки планами, документами и счётными книгами; дорогие картины итальянских и голландских мастеров украшали стены; на чёрных постаментах были расставлены античные мраморные бюсты, выгодно выделявшиеся на фоне пурпурово-красных драпировок. Прямо против письменного стола находился дивно прекрасной работы бюст Юлия Цезаря, и посредине противоположной стены висела копия знаменитой картины Пезна, изображавшей короля Фридриха Великого со шляпою в руках и считавшейся самым лучшим и самым похожим портретом великого короля. Возле второго окна, в раму которого была вставлена старинная живопись на стекле, изображавшая св. Георгия Победоносца, поражающего дракона, стоял широкий и удобный диван, покрытый тёмно-красными шёлковыми подушками и окружённый цветущими экзотическими растениями и пальмами. Возле этого дивана виднелся изящный шкаф для маленькой библиотеки, тщательный подбор которой соединил в себе все благороднейшие произведения ума всех времён и всех народов, начиная с бессмертных творений Гомера и кончая гениальными сочинениями Вольтера. На маленьком мозаичном столике лежала раскрытая записная книжка с карандашом, доказывавшая, что обитатель этой комнаты имеет обыкновение излагать мысли, возбуждаемые в нём чтением, и сохранять плод своей умственной работы. На свободном пространстве между картинами висели оружие различных эпох, а также японские и китайские редкости, привезённые капитанами компании торгового мореплавания из их путешествий и в то время имевшие весьма высокую ценность.

В этой комнате, бывшей и деловым кабинетом, и будуаром, и почти музеем в одно и то же время, в простом деревянном кресле с Камышевой плетёнкой сидел пред своим письменным столом министр Герне. Ему было в то время лет пятьдесят; его высокая и необыкновенно стройная фигура уже начинала немного полнеть, но всё же ещё не потеряла из-за этого своей грациозности и изящества. Его умное лицо, с тонкими чертами, сохранило свой здоровый, цветущий румянец и великолепно подходило к тщательно напудренным и взбитым волосам, равно как и к чёрному бархатному костюму, в котором был министр и на котором резко выделялся белый восьмиконечный крест Иоаннитского ордена. Тёмные глаза под красиво изогнутыми бровями этого человека, напоминавшего своим в высшей степени важным видом высокого вельможу версальского двора, почти ежеминутно меняли своё выражение; их взор был то испытующе проникновенен, то мечтательно задумчив, и, благодаря этому разнообразию выражения этих глаз, казалось, что они придают какой-то своеобразный нюанс каждому слову, произносимому министром.

Пред Герне стоял его личный секретарь Акст, очень худощавый человек лет тридцати или сорока, но благодаря серому, вялому лицу с острым носом и торчащими скулами казавшийся много старше. Секретарь держался слегка согбенно, и вся его фигура носила почти ту же окраску, как и вечно одинаково спокойное лицо, в котором только губы едва заметно двигались при разговоре. Весь его костюм был серого цвета, и его тёмно-русые волосы, слегка и небрежно напудренные, казались такими же серыми, как и его костюм, и лицо; все его движения были строго размерены, и вся его жизнь, казалось, сосредоточилась в его глазах, острый проницательный взор которых также почти не имел своего собственного выражения, но с необычайною подвижностью следил за каждым движением говорившего с ним и, как казалось, был в состоянии видеть сразу во всех направлениях.