Исход

— Такие, кто видит картинки?

— Верно. Но это еще не все. Нам нужно провести дополнительный небольшой тест. Он безопасен для здоровья. Вы не против? Если вы полностью подходите для наших испытаний, мы подпишем договор на полгода. В течение этого периода вы будете получать денежное пособие и медицинскую помощь, если таковая понадобится… Зубы подлечите за счет государственного гранта.

Мне захотелось узнать размер денежного пособия, но я воздержался, чтобы не выглядеть мелочным крохобором. Хотя всем ясно, что я сюда приперся не из любви к нейрофизиологии и страстного желания помочь всем страдающим от Альцгеймера и Паркинсона. Я согласился пройти еще один тест, полагая, что мне снова предложат опознать какую-нибудь картинку, но на сей раз вышло иначе. Меня уложили на койку, двое ассистентов прицепили к голове и груди липкие электроды и попросили смотреть на маленький экранчик, нависающий над койкой.

Было неуютно. Будто в больницу попал и мне сейчас сделают болючий укол. Или клизму. Пахло химией и озоном, приборы жужжали, прикосновение электродов было неприятным. Ассистенты, кстати, не поздоровались, молча работали, смотрели на меня без интереса, как на скучный объект научных исследований. По всей видимости, через них прошло немало добровольцев, и им все надоело.

Экранчик показывал что-то похожее на снимок земли со спутника. Так мне, во всяком случае, почудилось. Снимок медленно менялся, перетекал в иные формы, но в целом как не было ни хрена не понятно, так и осталось. Из невидимого динамика негромко играла музыка — странная, тягучая, но с ритмом, от которого тянуло в сон.

Пока я смотрел на “карту” и слушал дебильные рулады, доктор с ассистентами химичили у приборов. Снимали показания, наверное. Димон остался в “кабинете”.

Тест длился и длился, и меня реально потянуло в сон. Да так сильно, точно я неделю до этого не спал. Я пытался бороться с сонливостью, и некоторое время это удавалось.

А потом, вероятно, я все-таки заснул, и начал сниться сон.

Будто бы я не лежу, а стою возле койки. Нет, не стою, а вишу прямо в пространстве, в полуметре над кафельным полом, и наблюдаю за работающими научными сотрудниками. Димон трется тут же, ждет результатов. И меня никто не видит, как если б я был невидимым.

— Это он, — громким и гулким голосом, совершенно без выражения говорит Тарас Игнатьич. — Мы его нашли.

— Это хорошо, — отзывается Димон. У него тоже громкий и гулкий голос. И тоже без выражения. — Это супер-экселлент.

— Мы теперь сможем его использовать.

— Да, мы сможем его использовать. Во славу нашей расы.

Они начинают смеятся, то ли не замечая меня, то ли игнорируя. Смех странный, ненормальный, отрывистый. “Ха-ха-ха-ха…” Они точно копируют человеческий смех, но сам он чужд им…

Внезапно Тарас Игнатьич обрывает свой ненатуральный смех и приказывает ассистентам:

— Сделайте ему укол. Усыпите его, чтоб не убежал.

И как вы мне, сволочи, сделаете укол, если я тут, в воздухе, незримый и бесплотный? — думаю я. И в ту же секунду обнаруживаю, что уже не парю над полом, а лежу на прежнем месте, на койке, опутанный проводами. А ассистенты подходят с двух сторон, музыка — если это вообще была музыка — больше не звучит, и экран над койкой потемнел. В руках одного из ассистентов похожее на пистолет устройство, которым он намерен сделать укол.

Я попытался шевельнуться, но не смог. Так бывает в ночных кошмарах. Тело налилось свинцовой тяжестью и не подчинялось истерическим приказам мозга. Я вращал глазами — и это единственное, что я мог делать.

Ассистент приложил “дуло” прибора к моей шее, и я ощутил холод металла. Быстро и небольно кольнуло кожу, и ассистент сразу убрал “пистолет”. Но сам не отошел, ждал чего-то.

И тогда способность двигаться вернулась. Плохо соображая, сплю я до сих пор или бодрствую, я оттолкнул ассистента с “пистолетом”. Тот, судя по всему, не ожидал нападения, повалился на ширму, увлекая ее за собой в падении. Зато второй с ловкостью мангуста прыгнул на меня, прижимая мои кисти к койке.

Недолго думая, я взял его башку в захват ногами — приемом “треугольник”. При этом удерживал одно его запястье своими руками. Ассистент задергался, и я повалился с койки на него. Если б мы изначально были на полу, я бы его придушил до потери сознания… Но я упал с койки, и захват распался. Впрочем, я успел подняться раньше и врезать ему по шее ребром ладони, после чего мой противник затих.

Второй ассистент, который повалил ширму, бросился в атаку, но я шустро поставил между нами койку. Ассистент ударился о нее и выронил “пистолет”. Я схватил прибор, ударил рукоятью по темечку, и ассистент номер два улегся поперек койки…

Во мне звенела злоба — холодная и неудержимая, я даже боли от падения не ощущал. Есть у меня с детства такой грешок — сходить с ума от бешенства. Такое безумие находит на меня редко, но метко. Как говорится, меня достать надо, чтобы я дошел до жизни такой.

Сейчас я не вполне понимал, отчего злюсь, я не врубался, сон это или явь… Укол, тем не менее, подействовал: перед глазами плыл туман, в ушах заложило.

На негнущихся ногах я шагнул к Тарасу Игнатьичу, который наблюдал за потасовкой без всякого выражения на холеном лице. Угрожающе поднял “пистолет”.

И тут на мой затылок обрушился оглушительный удар. Мгновенно тело стало ватным, помещение со всем оборудованием поплыло куда-то вниз, мелькнули лампы дневного света… И вот я лежу на полу, а надо мной нависает Димон с клюшкой для гольфа в руке…

— Димон… — прохрипел я. — Сука…

И наступила темнота.

***

А потом я очнулся в этой неведомой барокамере.

Попытка снова напрячь память провалилась. Я хорошо помнил наш приезд в НИИ имени Павлова, спуск на минус второй этаж, беседу с доктором (доктором ли?), начало теста на койке…

Затем память начинала подводить. Дальше происходило черт-те что. То ли глюки, то ли сон пополам с реальностью. Дрался ли я с ассистентами на самом деле? Или просто начал буянить, пока меня не вырубили? Разговаривали ли на самом деле гулкими неестественными голосами Димон и доктор? Муть в памяти не желала рассеиваться.

Зачем меня надо было привозить в этот сарай? Что это вообще за место такое?

И где люди? Где доктор и его ассистенты?

Я постоял, потер лицо. Тумана в голове нет, я на сто процентов уверен, что не сплю. Более того, чувствую себя неплохо, точно выспался от души. Скорее всего, так оно и было, в камере-то…

Если здесь нет охраны, стоит потихоньку выбираться.

Я осторожно приоткрыл узкую дверь, заглянул. Душевая кабинка, очень старая, как и все здесь, душевая лейка позеленела от времени, кафель разбит, на крючке висит нечто, похожее на бороду лишайника. Мочалка? Занавески нет, хотя раньше была, судя по следам на стене. Рядом с душем унитаз с желтыми потеками. Воняет дешевым мылом пополам с застарелой мочой.

Я вернулся в комнату и заметил на столе пухлый журнал, заполненный наполовину. Прошнурованный и пронумерованный от руки. Я открыл последнюю запись.

“14.06.82. Олесь Панов, мусорщик, квест к буржуям, 12 часов, выбор доп. опций по соб. жел.”

— Что за?.. — забормотал я. — Какой еще мусорщик? Какой квест? И почему восемьдесят второй год?

На несколько мгновений закружилась голова. Я присел на стул, держась за столешницу. Задышал ртом глубоко и ровно, и дурнота потихоньку сошла на нет.

Я абсолютно ничего не мог понять, уму было не за что уцепиться, потому что не находилось никаких подсказок. Но кое-что я все-таки уловил.

То, что влип гораздо мощнее и глубже, чем представлялось каких-то две минуты назад.

Некоторое время я сидел на скрипучем деревянном стуле в одежде бомжа, в портянках и берцах, и не мог набраться смелости встать и выйти из комнаты. Не был готов увидеть правду.

Потом все же решился. Поднялся и подошел к окну. Выглянул.

Сразу за окном росли низкие кусты, за ними вздымался пологий зеленый склон, по которому змеилось несколько вымощенных камнями тропинок. Наверху склона пролегал трехметровый забор из ржавой решетки, со спиралью колючей проволоки наверху. На заборе висел кусок фанеры, на котором темнела надпись, сделанная от руки.