Заявка в друзья

После училища развела судьба молодых лейтенантов в противоположные стороны. Кравцова распределили на север в Прибалтику, практически на курорт, а Черкасов после пятимесячной подготовки под Ферганой попал в Афганистан за полтора года до вывода советских войск из проклятой каменистой земли. Но и этого ему хватило с лихвой по самое горло.

Не страдающий особой сентиментальностью Олег в душеизлияниях никогда не мешал другу делиться воспоминаниями хоть и давно позабытыми, но время от времени всплывающими знойными миражами посреди песчаных бархан затуманенной памяти. И тогда Толик терялся во времени, ежеминутно трогал левое плечо, словно хотел удостовериться на месте его рука или нет, хотя инвалидную группу с него давно сняли и даже десятисантиметровый шрам от ключицы до плеча потерял свою кровавую окраску, побледнел и с годами сморщился. От высокого, накаченного красавца в стиле «а ля Шварценеггер» ничего толком и не осталось, так, комичная копия – сутулая жердь с заниженной самооценкой, с алкогольной зависимостью.

Долгое время поначалу Олег списывал все на войну, на изломанную психику – «афганский синдром», поддерживал друга и стаканом, и сочувствующим словом. Но Полина, устав от мужниных затяжных депрессий и стойко переносившая до поры до времени «дурную наследственность» рода Черкасовых, уже во вторую беременность решила действовать радикальными методами и в один из отпусков командировала мужа в московский профилактический реабилитационный центр. По возвращению Толик предстал перед обществом совершенно другим человеком. Стал читать книжки, гулять на свежем воздухе, воздерживался от грубого мата, по выходным дарил жене цветы, между дежурствами нянчил новорожденного. Но хватило его ровно на полгода.

– По стопам отца пошел, – подвела итог Полина перед смущенным Олегом, когда он доставил невменяемого друга на порог квартиры. – Отец его от белой горячки преставился, и дед по рассказам свекрови не агнец божий был, все норовил в голенище сапога бутыль самогона от бабки припрятать. Так тот хоть настоящий казак, купец первой гильдии! А этот…

Своими казачьими корнями Толик никогда не хвастал, отрубили ему корни еще в детстве под горн трубача и бой барабанов. Отрубили и забыли. Время такое выпало, не модно было раскулаченными родственниками хвастать. Только водилась в роду легенда, что все мужчины – долгожители, крепкого телосложения и забойного семени, хотя легенда ничем не подтверждалась. Отец Анатолия женился далеко за сорок, а прожил чуть больше пятидесяти, оставив молодую жену и трех малолетних детей на руках престарелой матери. Дед обженился два раза и в двадцать, и в пятьдесят пять. Первый брак бездетный, а от второго – единственный сын. После раскулачивания семья купца Нестора Черкасова из славного города Ростова перебралась на хутор под станицу Шкуринскую. Оттуда немцы вывезли Нестора на работу в фашистскую Италию. За время плена скончалась от болезни жена, от голода мать. Вернувшись в родную станицу, пришлось ему начинать жизнь заново с чистого листа.

Упрямство казачье – черкасовское – из Анатолия моментами проглядывало, а иногда так натужно выпирало, что Полина в одночасье собирала чемодан, детей и уезжала на недельку к родителям, предоставляя мужу полный карт-бланш. Но все ее воспитательные методы действовали слабо. Анатолий, оставшись в гордом одиночестве, находил себе занятие по душе, принимался за старое и к возвращению жены оказывался в таком неприглядном виде, что Полине приходилось искать очередную лечебницу…

После на праздничные посиделки в открытую дверь зашли соседи по общему коридорчику – Маринка и Геннадий. Принесли куриный плов, голубцы со свежей капустой, две бутылки водки, и под тихий храп Толика пасхальный ужин продолжился, но уже без задорного угара и безбожного шабаша. От закуски ломился стол, выпивки хватало с лихвой, но Олегу водка не шла, не пилось, не елось.

– И чего сидеть в духоте, пойдемте лучше до парка прогуляемся, свежего воздуха дыхнем, – сетовала Маринка, – от вашего перегара голова болит.

– Вот поэтому лучше от прогулки воздержаться, – отнекивался Генка от предложения сожительницы. – Мусоров сегодня на каждом углу. Заметут в ментовку, последние деньги за меня выложишь.

– Да сейчас, разбежалась. Буду я за тебя еще деньги платить. Жди!

Изрядно выпившая пара с самого начала знакомства числилась у Олега в списке неблагонадежных. Внешний вид их вполне сочетался с окружающей средой обитания, но поведение порой зашкаливало за все мыслимые нормы человеческого существования. Маринка занималась по утрам пробежкой, сидела на раздельном питании, хранила фигуру и в пятьдесят четыре года молодилась до абсурда, заплетая две жиденькие косички, перехваченные цветными резиночками. Сидела она дома, нигде не работала и жила с единственной целью – вытрясти из сожителя, безвольного забитого существа, побольше денег. Генка имел золотые руки, брался за любую работу, но когда наличности не хватало, за стенкой в соседской квартире случался оглушительный скандал вплоть до мордобития, и Геннадий с периодическим постоянством оказывался за дверью.

Потом на праздник забегала Лизочка, выпросила Фурсика на прогулку с подружками. Олег с радостью позволил, пес давно намекал на выгул, жался к ноге. В благодарность он тайно от матери вложил в девичью ладонь смятую бумажку. На мороженое.

И вот в какой-то момент показалось, что пространственно-временной континуум под названием «первомай» плавно встроился в «пасхальный» с одной лишь поправкой, что вместо вазы с красными лопоухими тюльпанами посреди стола возвышалась несуразно огромная пасха, обложенная яйцами. Выпивка, закуска и праздные лица повторялись точь-в-точь в придачу к заезженным темам застольной беседы о погоде, ценообразовании и неминуемом мировом кризисе, дай Бог, последнем. И лишь когда нерешительными шагами в приоткрытую дверь на огонек зашла Татьяна Михайловна, Светкина соседка по правую сторону от лифта, у Олега отлегло от сердца – дежавю отменялось.

Учительница младших классов, Татьяна Михайловна, была тихая, интеллигентная, за выслугой лет давно на пенсии, одинокая, но не брошенная. Дочь каждый отпуск приезжала из Москвы, привозила на все лето внуков, и старый педагог жила от лета до лета в ожидании родной детворы, любимых кровиночек.

Она зашла на минутку с традиционным пасхальным набором, которым каждый раз поздравляла в этот день всех соседей по лестничной площадке и этажом ниже. Куличи пекла всегда сама, не ленилась, на покупные, магазинные не тратилась. Пасочки получались у нее сладкие, пахучие, с желтым изюмом, с украшенным верхом. Никто из соседей от вкусного угощения не отказывался, принимали с благодарностью.

– У вас, смотрю, веселье в самом разгаре, – соседка покосилась на спящего тут же за столом Анатолия, аккуратно присела на предложенную табуретку. – Всех обошла, всех поздравила. Вот только вы, Олег, у меня остались. Христос воскресе.

– И вас с праздником, Татьяна Михайловна. – В чистый бокал полился бордовый кагор.

– Что вы, что вы, я не буду. Никак. С утра давление еле сбила. Не обижайтесь, – пухлые пальцы в серебре колец осторожно отодвинули предложенный бокал, сложились на коленях в ладошки. – К Ирочке на могилку уже ездили? Хотела куличей передать, да не успела к обеду, с тестом долго возилась. Все забываю спросить, памятник установили?

При упоминании кладбища все присутствующие, кроме спящего Толика, притихли и насторожились. О том малоприятном факте, что четыре месяца назад в этой самой квартире, где последнее время соседская свора облюбовала место для торжественных сборищ, произошла смерть, все успели позабыть или делали вид, что на печальное событие наслоился временной слой, позволяющий не затрагивать щекотливую тему, не уместную к праздничному столу.

– Памятник мне посоветовали установить не раньше, чем через полгода, – пояснил Олег, – а лучше на годовщину. Думаю, по осени поставлю, чтоб зимой по слякоти халтуру не сработать.

– И то верно, – поддержала соседка, – морозец, хоть и небольшой, ударит, плиточка и отвалится. А по осени хорошо будет.