Заявка в друзья

К браку Ниночка готовилась долго, и в двадцать четыре года казалось, что засиделась она в девках, прямо корнями вросла в то место, где надо было лишь присесть и осмотреться. Но случившийся брак укрепил в основной фабуле сюжета неоспоримую суть – счастье нужно создавать самим, выстраивать собственными руками по кирпичику, изо дня в день трудиться в поте лица, сколачивая семейный плот перед спуском на бурную реку под названием «жизнь». Эта красивая фраза врезалась в память во время бракосочетания, когда грудастая тетенька в позолоченных очках зачитывала перед молодыми свадебную оду.

Трудно было упрекнуть себя в нетрудоспособности, старалась Ниночка, как могла. Вымеряла, рассчитывала, экономила, поясок подтягивала, у родителей в долг не занимала, перед свекровью не кланялась, и все оказалось без толку, потому что в браке не хватало самого важного – взаимоуважения. Но Бориса по большому счету уважать было и не за что. И отсутствие деликатности совсем уж легко ложилось между ними на влажные простыни, разъединяло и отдаляло друг от друга как два мира, как две галактики.

За два рабочих дня Ниночка потихоньку свыклась с той мыслью, что грозы не миновать, но в отсутствии мужа решилась на отчаянный шаг – встретиться со свекровью, чтобы услышать из первых уст то, о чем едва имела представление, полагаясь на женскую интуицию, на врожденную догадливость.

5

После ночного дежурства Олег входил в квартиру под громкий лай Фурсика и перезвон церковных колоколов. Пес добрался до плюшевого медвежонка, подаренного Светкой на Новый год, разорвал игрушку в клочья и довольный валялся в поролоновой набивке, чихая и фыркая от радости.

– Ну ты, товарищ, и оторвался, я погляжу. Подходящее время выбрал, нечего сказать. Гулять идем?

Но прогулка не задалась. Возле подъезда он столкнулся с Толиком.

– Что так рано?

– В самый раз, – невозмутимо возразил старинный друг и качнул пакетом в руке. Тихо громыхнули бутылки.

– Я пить не буду. – Олег в гости не приглашал, с намеченного пути не сворачивал. – Только с ночи вернулся. Фурсю прогуляю и спать.

– Так я тебе мешать не буду, спи на здоровье. – Толик удрученно поплелся следом. – Можно и позже отпраздновать.

– Толик, иди домой. Ко мне Егор обещал заехать.

– Гонишь единственного друга.

– Тебя Полина отпустила?

– Она с детьми в станицу вчера уехала к сестре. Я один аки перст. Мимо тещи тенью прошмыгнул.

В светлый день Пасхи Олега все раздражало. И не умолкающая болтовня Толика с перерывами на опрокидывание рюмки. И нетерпеливое рычание шпица под столом в ожидании благодарственной подачки. И слишком красные одутловатые Светкины губы, вытягивающиеся в трубочку всякий раз, когда соседка, не стесняясь чужого присутствия, норовила чмокнуть его в напряженную шею.

После обеда явился сын. Не один. От неземной красоты его спутницы Олег с порога почувствовал неловкость и лишней суетой выдал затаенное раздражение – невольно выругался трехэтажным матом, наступив на собачью лапу. При виде Егора Светку тут же сдуло ветром в незакрытую дверь. В этот день дверь вообще не закрывалась. Закрывать было бесполезно.

Егор с новой девушкой по имени Яна заехал к отцу с наилучшими намерениями. Уже несколько месяцев он раздумывал над логическим завершением холостяцкой жизни: надо жениться. Пора. Отца в расчет не брал совершенно по той причине, что советчик из него был никудышный, равно как и подсказчик. Давно Егор полагался на собственное здравомыслие, с того самого дня, когда уяснил одну простую вещь: родители сами не могут разобраться с личной жизнью, куда им других учить. Но хотелось ему перед тем, как сделать официальное предложение, показать избранницу отцу. Не для проформы, а ради родственных уз, их связывающих воедино, нерушимо. С некоторых пор существовала между ними тонкая чувствительная мембрана, бессловесная. И по той причине много они не разговаривали, даже созванивались раз в неделю, а виделись и того меньше. А когда виделись, то разговор происходил обрывочными предложениями, договаривать мысль до конца никто нужным не считал, и так все было понятно.

После собачьего визга Яна сама протянула Олегу ладонь для пожатия, и приветственная улыбка – смелая, янтарно-лучистая – его обворожила. Все другое казалось лишним. И навязчивые попытки Толика похристосоваться с красивой девушкой в румяные щечки. И долгие извинения сына за недолгий визит, и Светкины подгоревшие пироги с курагой и свежими яблоками, которые она проворонила и принесла под конец застолья, все пытаясь накормить сдобой хрупкую Яну, слегка захмелевшую от двух стопочек разбавленного кагора.

– Ты, батя, с дядей Толиком на неприятности нарываешься.

Егор отцовские праздничные застолья не осуждал, просто пытался достучаться до мужского слегка поддатого сознания.

– Все путем, сын. Тетя Поля его одного оставила на съедение волкам, вот он ко мне и прибился. Завтра с утра как протрезвеет, доставлю домой в лучшем виде. Под расписку.

Позже, в ожидании лифта, Олег одобрительно подмигнул сыну и слегка похлопал по плечу.

– Живем, Егорка.

– Живем, батя. Куда денемся.

Таким образом, смотрины удались, родительское благословение было получено без лишних вопросов и занудных нравоучений о долге, совести и чести. Весь набор у Егора имелся еще с восьмого класса, когда пришлось ему в одиночку вытаскивать из полыньи соседского пса дворовой породы. Домой пришел насквозь мокрый, замерший, в одном сапоге, второй утопил в ходе спасательной операции, за что героически снес строгий бабушкин выговор и два удара кухонным полотенцем по спинной диагонали. Летом бестолковый пес попал под «зилок» с песком, но глупая собачья смерть никак не умаляла мальчишеский подвиг в глазах ровесников и той же бабушки с мудрым изречением: «Ведать, на роду написано не своей смертью умереть».

Толик за компанию терся у лифта, пытаясь приложиться напоследок к белой ручке в золотом браслете, сыпал шутками, скоморошничал, уговаривал Яну остаться, завлекал французским шампанским, но та на провокацию не поддавалась. Ухватив Егора за локоть, нареченная невеста решительно втащила жениха в кабинку лифта и одарила всех провожающих божественной улыбкой.

– Вот что за молодежь такая, – после их ухода Толик пригорюнился, поник головой на сжатый кулак. – Трудно им со стариками посидеть лишний час? Мои тоже вечно куда-то спешат, то на занятия, то на тренировку, то в кино, а поговорить с отцом по душам брезгуют.

– Что с тобой разговаривать, когда ты лыка не вяжешь целыми днями, – Светлана бесцеремонно вмешалась в мужской разговор, ненароком прилипла горячим бедром к бедру хозяина.

– Ты, женщина, цыц. Не возникай, а то… – грозивший загнутым пальцем икнул, сонно моргнул и шмякнулся головой о стол, только налитая рюмка опрокинулась в тарелку.

– И что с ним делать? – изумилась Светка.

– Да пусть спит. Быстрее протрезвеет…

Вдвоем с Толиком им всегда было хорошо в любую погоду, в лихую годину. Сядут за стол друг против друга и молчат. С годами слова сделались лишними, фальшивыми, настроение доподлинно передать не могли, поэтому вычеркивались из списка и заменялись на более доступные человеческому пониманию предметы общения – пол-литра и говяжью тушенку. Балагурил Толик исключительно при людях, а наедине со своей совестью в образе друга суворовского детства, Олега Кравцова, предпочитал созерцать внутреннее восприятие окружающего мира, и как это все сочетается с его личной философией, основанной на устойчивом пофигизме и на отдельно взятых моментах жизненного обустройства семьи Черкасовых. Выпьет Толик рюмку, выпьет другую и с протяжным выдохом уставится в пустую стену или окно, заломит в локте руку, обопрет голову и молчит, словно разговаривает, только про себя. Иногда вслух выдает отдельные фразы на подобие: «понимаешь, брат», «ну как тут не завестись», «однозначно по-любому». И думай, к чему такая глубина, от чего такая философия.

В такие моменты никто из них о давней службе говорить не любил. На армейские воспоминания по обоюдному согласию наложили они вето еще лет десять назад, когда каждый излился друг перед другом за все прегрешения вольные и невольные, встретившись один единственный раз на горной базе под Цхинвалом. Вот тогда с половиной канистры разведенного спирта и остатками бараньего шашлыка просидели они до самого рассвета, а откровенным рассказам Толика не было конца и края.