Страница 39 из 40
— Хасан разрешил. Аль, это ты виновата.
— С чего это?
— А кто мне мужика властного нажелал? — просипела жалобного тогда Лера, а на стороне кто-то низко и бархатно засмеялся. — Аль, вот зачем ты так со мной?
— Я слышу в твоем голосе нотки хвастовства.
— Ничего подобного! — с наигранной обидой взвизгнула и едва слышно продолжила. — Мне нужна помощь.
— Я не поеду с турком твоим разбираться. Оно мне надо?
— Нет, я не про это. Ты бы не могла у бывшего мужа моего забрать кое-какие документы и почтой отправить? Иначе Хасан сказал, что сам прилетит в Москву и с ним вежливо побеседует, а его вежливо окончится сломанным носом в лучшем случае.
Разве я могла отказать Валерии в таком вопросе? Нет. Я явилась к ее бывшему мужу вместе с Евгением, который тоже решил, что ответственен за будущее счастье бывшей любовницы, и мы тихими угрозами вынудили отдать нам свидетельство о разводе и прочие личные документы Валерии.
— Да что б она там на яхтах своих утопла, — прорычал нам вслед ее бывший муж, и Евгений одарил его легкой, но унизительной затрещиной.
Хасан после получения документов лично позвонил мне и на ломанном русском с ужаснейшим акцентом поблагодарил за мое неравнодушие и пригласил вместе с мужем в гости. Я хотела объяснить, что мы с Лерой не так близки и как бы то, что она имела связь с моим мужем, усложняет ситуацию, а он в ответ хмыкнул и заявил, что пошлет за нами частный самолет и нехрен тут бубнить, он все равно меня не понял. А когда трубку взял Евгений, он сменил тон на уважительный.
— Хасан, благодарю за приглашение, но мы если и надумаем прилететь в Турцию, то только тогда, когда я решу, что это целесообразно.
— Понял, брат. Счастья тебе, дорогой.
— И тебе.
Евгений через пару недель купил землю под дом в Подмосковье у деревни Жуковка, и на следующий день туда согнали строителей. Через месяц, как только отстоялся фундамент, началась стройка. К рождению Коли мы перебрались из квартиры Евгения в шикарный и просто огромный коттедж в ясеневой рощице. Тогда был посажен первый молодой дубок.
Так как мой муж помнил о непростом плане родить трех погодок, он нанял няню, милую пожилую Дину и ее сестру домработницу Галину, и у меня не осталось отговорок, чтобы остудить его пыл и стремление к большой семье.
Через год родилась Катенька, которая вместе с подросшим старшим братом выматывали Дину ночными криками до нервного тика, и мы с Евгением подменяли ее, чтобы она могла хотя бы несколько раз в неделю выспаться. Пока он успокаивал Колю, я качала и кормила дочу, которая в своей нетерпеливости искусала все мои соски. Был посажен и второй саженец дуба.
Данил был зачат в беседке, рано утром после чашки кофе в понедельник. Кстати, именно он открыл во мне тягу к сырому брокколи с малиновым вареньем. Евгений в который раз удивился моим вкусовым пристрастиям, но возмущаться, как было это с авокадо в меду, не стал. Через девять месяцев был посажен третий дуб.
Когда дети подросли, каждый из них под моим неусыпным контролем ухаживал и поливал свое деревце. Мне показалось, что это воспитает в них ответственность, но все пришло к тому, что они всякий раз спорили, чей дуб красивее и лучше, и мой ответ, что все они замечательные, никого не удовлетворил.
Я, кстати, все же прошла уроки рисования, потому что в один из дней Евгений привел меня в кабинет и указал на пустую стену:
— Чего-то не хватает.
— Чего? — я его не поняла, потому что интерьер был продуман дизайнером до мелочей.
— Портретов наших детей, — возмущенно ответил он. — Маслом. Коля и Даня во фраках, а Катя в платье.
— Во фраках?
— Да. В милых детских фраках, — кивнул Евгений. — Я нанял тебе частного преподавателя.
Я сначала воодушевилась, а потом поняла, что рисовать, тем более маслом, очень тяжело, однако Илья Васильевич, уважаемый художник из Института Сурикова, часами мариновал меня в мастерской, которую Евгений организовал мне на втором этаже. Седой и морщинистый изувер не выпускал меня и оправдывался тем, что мой муж потребовал от него сделать из меня если не гениальную, то талантливую портретистку.
— Но у меня ничего не получается!
Меня никто не слушал, и через год ежедневных занятий, громких истерик и капризов, на стену были повешены три портрета в золотых массивных рамах. Упустим, что Илья Васильевич к тому времени полысел, но вышло очень неплохо. Дети наши получились серьезными, розовощекими маленькими аристократами.
— Теперь, дорогая, я требую свой и твой портреты.
— Окстись, Женя, — взмолилась я, а Илья Васильевич у окна кабинета жалобно всхлипнул.
— Иначе я недоволен, — Евгений оглянулся на него и сердито сверкнул глазами.
На наших портретах ничего не закончилось. Мне пришлось рисовать и свёкра, и своих родителей, но уже без менторства Ильи Васильевича, потому что он сбежал и уехал в Узбекистан. И надо сказать, что я отлично справилась и заслужила справедливые восторги всей семьи.
Потом Мари, беременная вторым ребенком, изъявила желание, чтобы я запечатлела ее в романтическом и томном образе с животом. Вот тогда-то я ей припомнила, как она сбежала с тридцатью тысячами и бросила меня, а она хихикнула и сказала, что должна быть мне благодарна за семью.
— А не много ли ты на себя берешь, Маш? — возмутился Евгений.
— Мари.
— Маша.
— Я в паспорте Мари.
— А для меня Маша, — упрямо процедил Евгений и самодовольно покинул мастерскую, — Машка.
— Какашка, — донесся хитрый голос Дани и гогот его отца.
— Вот поэтому я и сменила имя! — прошипела Мари и вытащила из сумочки прозрачную тунику.
— Даня не со зла. Возраст такой, — ответила я, внимательно перебирая кисточки у мольберта с девственно чистым холстом. — Он вчера целый день бегал и кричал о жопах.
— Я знаю, но все равно обидно. Дети бывают такими жестокими. Мой вчера сказал, что я толстая. Да так и сказал: мамочка, ты толстая. А я набрала всего ничего!
— Это мне обидно, что ты меня тогда кинула из-за денег!
— Я же ради тебя… Аль, я тогда поняла, что вам важно поговорить и все такое…
— Ой не надо тут мне, — фыркнула, выдавила на палитру белую и желтую краски и вооружилась кисточкой. — Жадная ты. Просто признай это.
— Сейчас бы я тебя не бросила, а тогда… Аль, это были для меня очень большие деньги.
Как бы я ни сердилась на Мари, а ее портрет у меня вышел слишком хорошо — нежный, мечтательный и очень трогательный. Жаль, Илья Васильевич не увидит моего шедевра и не признает, что я была у него лучшей ученицей.
Мари долго канючила и просила меня в пару к ней нарисовать и Романа, но я отказалась. Я женщина злопамятная. Если я простила Мари, то это не значит, что я буду благосклонна к ее мужу, который в прошлом жутко развратничал.
Вот теперь можно сказать, что жили мы долго и счастливо. Я никуда не убегала, а Женя, как и обещал, на женщин других не смотрел и был примерным семьянином. Со стороны посмотришь и не скажешь, что этот уважаемый глава семьи когда-то по клубам и оргиям шлялся.
— Да сколько можно тебе говорить, — Евгений выходит из ванной комнаты и сердито запахивает халат, — не участвовал я в оргиях! У Ромы спроси! Или у Машки своей! Аля, ты мне до смерти будешь припоминать мои грехи?
— Возможно, — я тщательно смазываю руки пахучим кремом и смотрю на него через отражение зеркала. — Пока я по тебе страдала, ты всяким девкам в трусы заглядывал.
Иногда на меня накатывает беспричинная ревность, и мне становится очень обидно за то, что я два месяца безответно любила Евгения, а он веселился с другими женщинами.
— Большинство из них было без трусов, — приглаживает пятерней волосы.
— Вот тебе обязательно было об этом говорить? — я в ярости закручиваю банку с кремом и встаю, резко развернувшись к нему. — Ты же мог промолчать? Ты же меня специально провоцируешь!
— Аля, мы с тобой женаты уже десять лет. Имей совесть, — он подходит ко мне, а на виске вздулась венка гнева.