Пограничник

— У нас с Феррейросом к тому времени велась мягкая соседская война, в которой обе стороны старались не проливать кровь, — оговорился я. — И вы, горожане, свидетели того — вы и мои воины дважды толкались, пытаясь прорваться. И никто не поднимал ни на кого оружие.

Снова гул, но тут согласный. Не одобрительный, но с этим хотя бы не спорили.

— Я арендовал для учений в городе сотню арбалетов на неделю, и город мне их дал — разве возможно такое во время настоящей войны? — продолжил давить я мирными помыслами. Снова одобрительный гул. — Но горожане наняли головорезов, которые пролили кровь! Кровь! Пролил! Город! Феррейрос! После чего не отказался от опозоривших его наёмников, а вышел в поле защищать их, дать добраться до города, воюя с нами силой оружия! Оружия, которого до этого в нашей войне не было!

Шум. Гам. Но я хотя бы раскол их самосознание. Я — не демон во плоти, и пусть они не согласны с моим поступком, но имею право считать как считаю, и право обижаться на горожан.

— А потому я приравниваю пленных горожан к наёмникам! — завершил я, последнюю фразу выкрикнув, еле-еле подавляя желание загореться огненным ореолом. — И за все преступления наёмников город понесёт тяжесть вины вместе с ними, разделит с ними приговор и участь, так как в равной степени вели войну со мной и моим войском на этих полях и равнинах! — взгляд в даль.

Визг. Просто визг. Ненависть, злость, угрозы. Но я попытался перекричать:

— Да, мать вашу! Все пленные горожане также приговариваются к смертной казни через повешение!

Крики десятников, воины Алонсо и Мериды навалились на толпу. Но толпа была больше, и линия подалась назад, к нам. Жидкая шеренга, парням на помощь побежали все, кто свободен — прогиб еле удержали. Тем временем, изрыгая проклятия, вновь начали бузить пленные. Теперь бузили приговорённые к закланию горожане, до того посмеивавшиеся с наёмников, которых будут казнить за их косяк. «Нас выкупят. А вы, лузеры, попали. А потому, что лузеры — не могли с сильным войском мальчишку одолеть! Сами виноваты». Хрен им, теперь скалились и лыбились в ответ наёмники. Господи, какой паучатник, это средневековое войско! Ибо серьёзным владетелям в поле нужно выводить целые армии, состоящие зачастую из ненавидящих друг друга подразделений, и подразделения должны работать слаженно, а не подставлять друг друга в бою! Грёбаный мир.

Тычки. Кого-то из пленных пырнули мечом. И не одного. Вид крови многих отрезвил, но не всех. Крик одного из десятников «дедушек», и сразу человек пять или шесть из бузивших пленных отправились к праотцам.

— Начинайте, — показал я на виселицу, сходя с помоста оной. Спустился, подошёл поближе к продолжающей медленно прогибаться линии. Сконцентрировался… И на ходу, не доходя несколько метров до спин своих воинов, зарядил по площади по горожанам. Дал короткий импульс, чтобы не потерять сознание, но очень-очень мощный. Какой только смог. Внутри пылала злость, и трансформировать её в огонь оказалось очень легко.

Снова визг. Но теперь от испуга и боли. Паника. Беготня, суета, но главное, народ побежал прочь от линии воинов, дальше в поле. Проклятия лично мне посыпались, как из рога изобилия.

Прошло минут десять, прежде, чем народ успокоился, осмелел и начал подходить ближе. Парни Алькатраса и Ковильяны деловито били пленных, ибо те нещадно сопротивлялись, подтаскивали к виселицам, где волонтёры им одевали головы в петли, после чего поднимали кверху, чтобы ноги казнимого не доставали пола. Привязывали второй конец верёвки к «коновязи» — специальному бревну, палками-сваями вбитому в землю. По сути виселиц было несколько, но все очень простого строения — два вертикальных бревна, на них — горизонтальное, как турник, а перед ними вкопано в землю бревно, к которому привязывали вторые концы верёвок. Просто, дёшево, эффектно. Ибо тела казнимых, оставшись без доступа воздуха, ещё с несколько минут барахтались в воздухе, дрыгая руками и ногами, пока не затихали. Зрелище не для слабонервных, а потому все пленные активно противились, и многих пришлось банально прирезать, не донеся до места казни.

— Пуэбло, что ты делаешь! Что делаешь, сукин сын? — а это голос бургомистра. Сеньоры были в толпе, но стояли поодаль, причём конно. Причём я сказал не трогать пятёрку магистратов (здесь было четверо, Лютый отсутствовал), не шмонать, оружие не забирать. — Пуэбло, сукин сын, как это называется? Мы так не договаривались!

Я жестом приказал приостановить казнь, воины и волонтёры послушно замерли, а подтаскиваемого в тот момент пленного «уронили» на землю. Перед магистратами с той стороны горожане подались в стороны, и я сказал парням тоже податься в стороны, пропустив меня. В сотне метрах слева боковым зрением увидел выдвинувшихся вперёд воинов Ворона, накладывающих стрелы на тетиву — если что, начнут стрелять по толпе горожан. Жест, чтобы никто не делал глупостей. Вышел вперёд. Встал один, даже без телохранов. Метрах в десяти — четвёрка пришедших. «Молодой». «Старый». «Скользкий». Сам бургомистр.

— Слушаю вас, сеньоры. У вас ко мне претензии? — упёр руки в бока, расставив ноги.

— Да, у нас претензии! — еле сдержался от злости бургомистр. — Сучье отродье, что ты делаешь? Ты казнишь горожан!

— Я казню преступников, разорявших мою землю, — тоном памятного астероида произнёс я. Чел было дёрнулся навстречу, но тут справа и слева нарисовались Тит и Сигизмунд с мечами наголо. Передумал, отвёл коня на шаг назад.

— Полегче! — произнёс Тит.

— Сеньоры, вы только что, утром, подписали отказ от предложенного мною мира. Где я чернилами по пергаменту прописал: выпускаю ВСЕХ пленных, без выкупа, невзирая на их количество, в обмен на такой же жест с вашей стороны. Нет договора — нет пленных. Какие претензии, вы были на подписании, там и ваша подпись тоже.

— Но зачем их убивать? — А это «старый».

— Потому, что они — сообщники преступников, — я был сам айсберг.

— Но не они разоряли твои деревни! — А это «молодой». — Да и наёмники — тоже не все участвовали! Казни кто виновен! Зачем остальных? Нам назло? Ну, мы возненавидим тебя, что ты этим получишь?

О как заговорили. Утром бы им так петь.

— Сеньоры, повторяю. Ваши люди, выехавшие из города поддержать наёмников, могут характеризоваться только как ПОДЕЛЬНИКИ, НАПАРНИКИ бандитов, и никак иначе. Наёмники же разоряли мои земли как ВОЙСКО. Земли, не оказывавшие сопротивления, а значит не участвовавшие в нашей разборке. Если бы они просто ограбили эти деревни — я понимаю, война. Но они убивали безоружных, а в одном месте убили всех, включая детей, а после перебили даже скот и птицу. Что может трактоваться единственным способом — это РАЗБОЙ. Если я не прав, парируйте! Аргументы?

Пауза. По существу так и есть, это именно разбой.

— Я не собираюсь разбираться в сортах дерьма, кто из них дерьмее, — продолжил я. — Всё войско участвовало в набеге — всё войско и получит по заслугам.

Ваши же орлы, сеньоры, повторюсь, ПОДЕЛЬНИКИ. А значит, получат как подельники, тоже по заслугам. Ещё есть претензии?

— Ты за это ответишь! — процедил «скользкий»

— Сеньоры, с удовольствием! — прошипел я сквозь зубы. — Приходите в гости, встречу! И вином напою, с вкусным сыром со сталью. И помните, моё каждое последующее предложение мира будет хуже предыдущего.

— Что ты хочешь за мир сейчас? — это бургомистр. — С сохранением жизни пленных.

— Ничего, — покачал я головой. — Я же говорю, КАЖДОЕ предложение будет хуже. Моё следующее предложение — ТРИ тысячи солидов, или сразу, или по правилу четырёх пятых. Пленных выдам без выкупа, но БАНДИТЫ будут казнены. Все. Как и их подельники

— Сволочь!

— Сволочь!

— Тварь!

Какое единодушие!

Они сказал гораздо обиднее, но мне было всё равно. Моё время смеяться ещё не настало, но им возможность задуматься — уже.

— Пошёл к чёрту! — Это «старый», и даже двинул лошадь ко мне, но бургомистр и «скользкий» его перехватили, начав успокаивать. Ибо на них смотрело минимум полторы сотни стрел и болтов.