Пограничник

Ответа не требовалось.

— А вот этого тем более нельзя! — заорал виконт. — Чернь должна знать своё место! Нельзя её на вольные хлеба!

— Знаешь что дядюшка! — вскочил и заорал я в ответ. — Знаешь что, родной ты мой родственничек! А может ты скажешь, как есть, и не будешь выдавать желаемое за действительное?

Так и скажи, мать твою: «Я — грёбанный феодал, и хочу сохранить свои феодальные права на владение рабами! И срать хотел на всё иное» Давай, дядюшка! Вперёд! Потому что других причин противиться моей реформе у тебя нет! Ты и кучка таких же уёбков с самомнением, считающих себя пупом Земли, жаждущих и на причинное место сесть, и рыбу съесть — чтобы и степняки тебя не сожрали, и, сука, все свои рабовладельческие права сохранить! В рай за чужой счёт хотите выехать! Ибо все в этом мире вам обязаны по праву рождения.

Так вот, сеньор Атараиско, вам этот мир ничем НЕ ОБЯЗАН! Это вы обязаны — защищать землю. Не щадя живота своего. Защищать, а не мать твою эксплуатировать! Мир вам обязан и кормит вас только пока вы со своей задачей справляетесь, но это, блядь, ваша ОБЯЗАННОСТЬ! А не право. Иметь рабов мир вам позволяет только пока вы можете его защитить! А не можете — хрен вам, а не крепостные крестьяне.

Но повторюсь, если бы вы жили в Овьедо — мать вашу так! Справились бы, осилили. Но ты, блядь, живёшь в Атараиско, на линии соприкосновения с орками! И первый получаешь удар в подбрюшье. А значит ты должен вывести в поле против них… Или на стены тына, или на фронтиры — не важно. Но ты ДОЛЖЕН выставить против орков ВСЁ население! Мужчин. Женщин. Стариков. И даже детей. Не можешь рубить и колоть врага, старческая немощь, юношеское бессилие? — Стреляй. Не в состоянии стрелять? Заряжай арбалет, или болты подавай. Да хоть смолу, блять, с тына лей! Кто хочет — тот найдёт дело. Мужчины — первая линия, с копьями и алебардами. Бабы с башен болтами фигачат, дети и старики — заряжают. И когда в КАЖДОМ мать твою поселении степняки встретят по нескольку сотен готовых к бою людей, то пусть они будут плохо обучены и так себе вооружены, степняки умоются кровью. Будут на сотню крестьян менять десяток своих? Но они БУДУТ их менять! В отличие от системы с твоими грёбанными рыцарями, защищающими лишь самих себя и плюющих на всех по праву рождения.

— Возрази, дядюшка! — припечатал его, уткнув пальцем, когда в палатке воцарилась тишина. — Давай, возражай!

— Сто крестьян с дубинами забьют рыцаря в доспехах, — изрекла вдруг Ингрид, добавляя масла в огонь. Спасибо, красавица. — Там, откуда я родом, когда-то было крестьянское восстание. Его подавили, только подтянув войска со всего герцогства. Мы, моя семья, бежали. Все бежали. Их было много, они не щадили никого, и никто не мог с ними справиться.

— Сто zadrotov шахматистов забьют даже Валуева, — буркнул я под нос, хотя местные не поймут этот афоризм. — Именно, так и есть, Ингрид. И ещё один секрет открою, главный враг любого крестьянского восстания, причина их поражений — неорганизованность. Полыхни одновременно восстание крестьян по всей стране, чтобы не было территорий, откуда можно вывести войска чтоб перебросить в мятежные провинции, чтобы не было мирных земель, как базы наступления — вам всем скирда, благородные!

Не до игр в привилегии нам сейчас, сеньоры. НАМ надо сделать так, как не сделает больше никто. Ибо если не справимся — орки нас сожрут. Всех нас, невзирая на сословную принадлежность.

— Рикардо прав, чёрт возьми, — выдал свой вердикт дедушка Ковильяна. — Как бы ни было сложно это признавать, но у нас нет другого выхода, Алехандро — Это дядюшке. — Мы не в Овьедо. И больше скажу, в самом графстве тоже придётся всё менять, не только за Кривым Ручьём. Всё-всё менять. Да-да, сеньоры бароны, мы должны у себя сделать всё так же, как делает в своих владениях Ричи, и чем быстрее — тем лучше. Ради общей безопасности.

— Вы понимаете, что это означает? — На дядюшку было страшно смотреть. — Это означает, что всё, что было… Не будет по-прежнему, — не сумел он сформулировать страшилку, хотя наверняка догадывался и умом понимал 3,14здец ситуации. Ну, что он более не феодал-рабовладелец. А это крушение всей картины мира, разрыв кукухи, такое не проходит мгновенно. — Мы, благородные, ВСЕ благородные, превратимся в… Кого? Мы даже наёмниками не станем — некому и не с чего нас содержать!

Не знаю, на что он надеялся, хватаясь за старое, на привычные им с детства порядки. Надежда вообще та ещё сука, так и шепчет: «А, пронесёт. Как-нибудь выстоим. Не надо ничего менять…»

— Не выстоите. — Я произнёс это вслух. — Если орки завтра нападут — без помощи королевства вы не выстоите. Если ты думал, что надо придерживаться старого формирования войска, невзирая на всё, и оно как-то сработает… Не сработает! — повысил я голос. — Даже если твои рыцари выживут, ваши крестьяне-обеспечивальщики окажутся в желудках у орков и в рабстве в степи. И следующий набег вы окажетесь в лучшем случае за Овьедо. Наёмниками, вольными копейщиками в поисках хозяина, без земли. Вы бросите Лимес, графство и уёдете туда, где ваши права благородных иметь рабов имеют какое-то значение. А потому богом прошу, дядюшка, уходи. Сразу уходи, сейчас, по здорову, без эксцессов и скандалов. Можешь забрать всё, что хочешь, время тебе неделя, но только уйди с дороги и не мешай мне пытаться защитить себя и своих людей. Я хочу жить в графстве, я хочу, остаться его сеньором, и выжить смогу только если выживут все эти люди, которых ты так презираешь. Не забирай у нас последний шанс, ибо если ударишь в спину — я заберу тебя на тот свет с собой. Я не дам вам жизни, вырежу всех перед смертью — дабы неповадно было.

— Рикардо, такими словами не разбрасываются. — А это роль миротворца примерила Ингрид. Ибо бароны, уткнувшись в землю, напряжённо молчали.

— Ингрид, я просто хочу жить, только и всего, — мягко улыбнулся ей я. — А потому заранее прошу. Если его милость сеньор виконт не согласен — просто пусть берёт семью и валит за Овьедо сейчас, а не когда всё будет просрано. Имею я право этого требовать, сеньоры?

— Как будто без меня ты выстоишь! — сквозь зубы процедил дядюшка.

— Выстою, — констатировал я. — Или умру. Но умру, сражаясь, вместе с теми, на кого поставил. Как и подобает воину и феодалу. А не трусливо убегу, или, что ещё хуже, не буду трусливо гадить тому, кто выбрал путь меча и сражается.

— Щенок! — снова заорал он. Ого, покраснел, рожу перекосило. Обвинение в трусости — серьёзное оскорбление в мире благородных. — Щенок, ты подумал, что будет дальше? Даже если ты окажешься прав и отобьёшься, что будет потом? — Хапнул ртом, ещё, ещё. Но масштабы увиденного в таком будущем ада дядюшка описать не смог — не хватало словарного запаса.

— Вот я и говорю, — ехидно оскалился я, — тебе главное — феодальные права. Только они имеют значение. Плевать на жизни людей, плевать вообще на всё. Только потешить самолюбие и мнимое величие.

— Да я!.. — Он снова хапнул воздух, не в силах сформулировать. Не Цицерон сеньор виконт, определённо.

— А дальше, дядюшка, наступит общинное управление, — сверкнул я глазами и занялся просвещением. — Каждое поселение превратится в маленькую общину-коммуну. Чтобы у них были деньги на оружие, я полностью откажусь от сбора прямых налогов. Всё, что вырастили — ваше! Налоги будут, но только на вывозимые за пределы Лимессии излишки. С лишнего — плати, это святое.

И тогда, без тотального гнёта, без конских налогов на неэффективных рыцарей, у коммун появятся и хорошее оружие, и лошади, и доспехи. И они точно также будут защищать границу, как вы, но они будут защищать СЕБЯ! А ничего так не мотивирует, чем собственная безопасность.

Переживаешь, что благородные останутся не у дел? Так не борись, Алехандро Атараиско, пропретор Лимессии! Не борись, а возглавь процесс! Сделай так, чтобы он шёл в нужном направлении! Создай на местах отряды самообороны во главе с опытными херсирами, а для связи между поселениями — отдельные мобильные войска — лимитанеи. Чтобы к началу каждого набега у тебя в подчинении было не три тысячи копий наёмников, а двадцать тысяч обученных и готовых драться ополченцев с помогающими им семьями, готовых достаточное время сдерживать орочьи банды, которых поддерживают несколько сотен мобильных хускарлов-лимитанеев, появляющихся в нужный момент, жалящих и тактически отходящих бить следующую банду. А чо им напрягаться сверх меры, если каждое поселение само по себе войско? Прячься за спины пехоты и жаль врага где надо. Наскочил, ударил, отскочил.