Уротитель кроликов

— Тем более, вам необходимо поговорить, — настаивал я. — К тому же это не единственный вопрос, который требует обсуждения. Сегодня я случайно встретил Пономаря. У него была встреча с Синим…

— Так ты все-таки потащился туда?! — взвился Храповицкий. — Я же запрещал тебе! Ты давал мне слово!

Когда мне Савицкий сегодня днем доложил об этой «стрелке» и я не застал тебя на месте, я все-таки в глубине души надеялся, что даже твоего неслыханного нахальства не хватит, чтобы наплевать на мои приказы.

— Володя, — сказал я как можно более проникновенно. — Я виноват. Я работаю над собой. Но у меня не всегда получается. Это в последний раз.

Если вы чего-то хотите добиться от женщин или деспотов, то не реже двух раз в день вы должны признавать, что вы были кругом виноваты, а они во всем правы.

— Притворяешься? — подозрительно спросил Храповицкий, сверля меня взглядом.

— Нет, — ответил я, тараща глаза как можно искреннее.

Еще минуту он пытался залезть ко мне под кожу, потом успокоился.

— Ну, ладно, — смягчился он. — В последний раз. Запомни. Рассказывай.

Я рассказал ему о «стрелке».

— Значит, по милости Пономаря мы вот-вот вляпаемся в войну, — заключил Храповицкий. — Отлично! То, чего мне с утра не хватало. Сначала я поскандалил с Олесей. Потом в очередной раз навсегда расстался с Мариной. Потом выяснилось, что мой партнер хочет отнять мою невинную жизнь. И, наконец, обнаружилось, что мне предстоит погибнуть за неизвестные мне интересы Пономаря. Какой славный денек выдался!

— Можно набрать телок и отвалить в Ниццу развеяться, — предложил я.

— Логично, — похвалил Храповицкий. — Так поступают все бизнесмены в минуту опасности. Ничего умнее от тебя не дождешься. Нет уж. Мы сделаем по-другому. Завтра вечером объявляю полный сбор. Виктор, Вася, ты и Пономарь. И не разойдемся, пока не выясним все до конца. А то и вправду перестреляем друг друга.

— Если тиран что-то решил, убедить его невозможно, — угрюмо вздохнул я.

— А ты как думал! — отозвался Храповицкий самодовольно.

Именно так я и думал.

Глава шестая

Перед входом в мэрию стояла толпа с плакатами. Мы выставляли здесь ежедневные пикеты, в которые засылали от сорока до пятидесяти человек, на тот случай, если у журналистов не возникнет других поводов для репортажей. При этом я настаивал, чтобы студентов на такие мероприятия не посылали. Готовые за гроши принимать участие в любой политической акции на любой стороне, они всегда смотрелись неубедительно. Приходилось гонять рабочих с наших предприятий и покупать различные инвалидные и профсоюзные организации.

Лозунги в целом были стандартными: «Плохой мэр — плохие дороги!», «Кулаков, вспомни о людях!» и «Бюрократов — за решетку!». Была, впрочем, и находка нашего штаба, которой очень гордился Черносбруев.

Чуть поодаль от общей разношерстной группы каждый день у мэрии караулили пять-шесть толстых унылых теток в платках с написанным от руки плакатом: «Кулаков! Верни алименты!» Это позволяло прессе строить догадки по поводу наличия у Кулакова несметного числа незаконнорожденных детей.

На сей раз, напротив наших бойцов за справедливость томилось человек двадцать пенсионеров в обтрепанных пальто и телогрейках. Судя по лозунгам «Не отдадим город олигархам!» и «Кулаков, мы тебе верим!», они представляли противоположную сторону. В отличие от наших, которые грызли семечки и лениво переговаривались, пенсионеры горели негодованием.

Время от времени демонстранты вступали в перебранку.

— Сколько вам платят за вашу подлость? — выкрикивал сухонький старичок в поношенной шляпе, гневно сверкая стеклами очков.

— Да уж побольше, чем вам! — радостно отвечал ему краснорожий здоровый парень с нашей стороны.

— Мы тут не за деньги стоим! — возмущался старичок. — Мы по убеждениям!

— Тогда переходи к нам! — советовал ему парень. — Хоть на бутылку себе заработаешь!

— Я не пью! — обижался старичок.

— А вот это правильно! — одобрительно гудел парень. — Если ты, дед, по трезвости такой дурной, что бесплатно на митинги ходишь, то представляю, что ты по пьянке вытворяешь!

Я миновал непримиримых идейных противников и вошел в здание.

Наверное, даже самые преданные сторонники Кулакова не решились бы назвать его пунктуальным человеком. Потому что между художественным преувеличением и бесстыдной ложью все-таки есть разница.

Графики, составляемые своими помощниками, Кулаков, видимо, считал злонамеренной диверсией, направленной на внесение беспорядка в его рабочий день. Он вовсе не был лентяем. Напротив. На службе он проводил не меньше двенадцати часов ежедневно, включая субботы, а нередко и воскресенья.

Просто никто в его окружении не знал, в какое время он появится и когда покинет кабинет. Он мог, например, прийти к обеду и до двух часов ночи принимать измученных посетителей в порядке живой очереди. А могло быть и так, что, явившись на запланированную с ним встречу, вы узнавали, что он улетел в Москву. О чем его помощникам было сообщено по телефону двадцать минут назад.

Храповицкий по сравнению с ним был образцом пунктуальности.

Поэтому, когда я ровно в 18.00 вошел в его приемную, забитую битком самой разношерстной публикой, и услышал, что у него началось совещание, назначенное на 16.00, я не очень расстроился. По крайней мере, он был на месте.

Минут сорок я терпеливо ждал, изучая его посетителей. Здесь были и заплесневелые чиновники, чья жизнь прошла в ожидании приемов. И надутые спесью бизнесмены, постоянно поглядывавшие на часы и поминутно хватавшие мобильные телефоны, чтобы отдать какие-то распоряжения. И измученные немолодые женщины, по виду многодетные матери, вечно осаждавшие мэрию просьбами о предоставлении бесплатного жилья. И запуганные беженцы из Азии. И еще бог весть кто.

Обогатив природную любознательность наблюдениями над человеческой природой и придя к неутешительному выводу, что, в отличие от домашних животных, дрессуре она не поддается, я встал и решительно направился к кабинету.

— Туда нельзя! Там занято! — испуганно закудахтала пожилая секретарша.

— Я только поздороваюсь, — улыбнулся я успокаивающе. И вошел.

В кабинете было непереносимо накурено. Человек двадцать заместителей Кулакова и глав департаментов сидели вокруг длинного стола, за которым председательствовал мэр.

Увидев меня, Кулаков не удивился.

— Проходи, садись, — кивнул он, как будто все это время я заседал вместе с ними и отлучался на минутку.

Я пристроился с краю, рядом с каким-то неопрятным чиновником. Собравшиеся по очереди рассказывали Кулакову что-то о благоустройстве города, сносе ветхого жилья, ремонте трубопроводов и других столь же глубоко интересующих меня проблемах. Он прерывал их вопросами, давал поручения. Наконец, когда я уже начинал подумывать, не поведать ли и мне что-нибудь из своей личной практики, просто, дабы оживить беседу, Кулаков объявил, что совещание закончено.

Стулья задвигались, чиновники зашаркали затекшими задними конечностями и потащились к выходу. Мы остались вдвоем в большом неуютном кабинете со старой облезлой мебелью и обшитыми деревянными панелями стенами.

Некоторое время мы молча изучали друг друга.

Он был среднего роста, крепко сбитый, лысеющий, с простым мужицким лицом, крупным широким носом и проницательными серыми глазами. Неизвестно для чего он носил усы, которые совсем ему не шли. А вот костюмов и галстуков он не носил, довольствуясь какими-то бесформенными куртками.

— Знаешь что? — неожиданно сказал Кулаков. — А давай-ка сбежим отсюда. А то здесь народу полно, поговорить спокойно не дадут.

Голос у него был низкий, басовитый. Он нажал кнопку вызова секретарши.

Она вошла и остановилась в дверях, окинула меня неодобрительным взглядом и уставилась на него с обожанием.

— Нина Павловна, я тут отъеду на пару часов, — объявил он. — У меня важная встреча. Вы там как-нибудь людям объясните. Я часам к девяти вернусь. На штаб.