Своя Беда не тянет

Сердце мое забыло, что должно биться. Я отбросил Маринины волосы, будто случайно схватил оголенный провод, и не придумал ничего лучшего, как вытереть вспотевшие ладони о штаны.

– Ну, ну, – сказала Беда.

– Ну и ну, – добавила она.

– Ну-ну, – заело ее как кучера в разговоре с норовистой лошадью.

– Это Марина, – сказал я зачем-то.

– Ну-ну, – Беда стащила с носа очки, сдула с них воображаемую пыль и закрыла дверь. В коридоре раздались ее энергичные шаги.

– Что это за дылда? – спросила самая красивая учительница города.

– Это моя жена.

– Ой.

– Ничего, – простил я ее и помчался вслед за Бедой.

Не заладилось, думал я, скачками преодолевая расстояние до лестницы.

– Эй! – крикнул я ее дубленочной спине. – Стоять!

Она послушалась и, не оборачиваясь, спросила:

– Ну?

– Это Марина, – опять брякнул я. – Баковая группа.

– Какая?

– Швартовая. Якорь у нее там.

– Где?

До сих пор я считал, что она понимает мои шутки, но...

Не заладилось, снова подумал я.

– Не делай гнусных намеков.

– Я?! – она захлебнулась возмущением, обернулась, и уставилась на меня.

– Это Марина, – снова зачем-то сказал я, словно это имя стопроцентно меня оправдывало.

– Мне нет дела, как зовут твою швартовую группу, – с металлом в голосе сказала Беда, развернулась и умчалась по ступенькам вниз, оставив в воздухе аромат незнакомых, дерзких духов.

Я не стал ее догонять. Я гордый. Я надоел и я ушел.

Права была баба Капа – у нее узоры, а у меня разводы.

Какого черта Беда приперлась в учительскую?! Она никогда не приходила в школу, только в сарай.

Я вернулся в учительскую и выплеснул злость на Марину.

– Ты это, монисты попроще на себя цепляй. А то, не дай бог, где-нибудь в уединенном месте зацепишься.

Но это было только начало дня. Перед тем как прозвенел звонок, меня схватила за руку Лилька-трудовичка. Неделю назад она вышла замуж и с тех пор ходила томная и загадочная.

– Петь, а Петь! Ты забыл закрыть свой сарай. Я видела. Шла мимо – замка нет.

– Я не Петь. У меня там нечего брать.

Лилька женственно пожала плечами и красиво пошла по коридору с видом пресыщенной женщины, которую мужики достали своей тупостью.

Навстречу мне из-за угла вылетел Ильич. Он был красный и тяжело дышал. У Ильича новый бзик – он решил худеть и укреплять сердечную мышцу. Ради этого он отказался от моих шоферских услуг, оставив свою «аудюху» в мое полное распоряжение. Теперь он встает ни свет ни заря, и в стиле спортивной ходьбы чешет от своего дома до школы. К школе он подходит уже никакой: красный как рак, ловит ртом воздух, кричит, что устал, как ломовая лошадь, плюхается в директорское кресло и кемарит в нем, пьет кофе и снова кемарит.

Ильич стянул с себя черную трикотажную шапочку, вытер ею вспотевшее, несмотря на мороз лицо, и сказал:

– Петька, у тебя сарай открыт. Я мимо пробегал, видел.

Не сбиваясь со спортивного шага, он направился в свой кабинет, мягко перекатываясь с пятки на носок.

– У меня там нечего брать, – сказал я ему в спину и не успел два шага сделать, как ко мне бочком подошла Машка-отличница. Она носила тугие косицы, несмотря на то, что училась в десятом, и всегда напрягала меня наивным взглядом.

– Глеб Сергеич, – робко начала она, – я шла в школу и обратила внимание, ну, в общем, я увидела, что ваше жилище не закрыто. Обычно там висит замок, а сегодня... Наши ребята, конечно, хорошие, не залезут, но из других школ такие заходят...

– Спасибо, Маша, – прервал я ее, и решил, что после первого урока обязательно закрою Женьку на замок, иначе мне житья не дадут.

Ситуация с Бедой мне не давала покоя. Было ощущение, что я проглотил пчелу и она жалит меня то в желудок, то в печень, то в сердце. Я кое-как объяснил восьмому классу новую тему и твердо решил, что на перемене позвоню Беде. Зачем она приходила в учительскую? Выяснять отношения не в ее правилах. Она скорей заведет любовника и вычеркнет меня из своей жизни, чем будет ковыряться, кто и в чем был не прав. В крайнем случае, она выплеснет эмоции на бумагу, потому что все свободное время пишет свои романы, но припереться ко мне на работу, зная милый нрав, цепкий взгляд и вездесущие уши женского коллектива... Я твердо решил позвонить Беде.

На перемене в учительской было не протолкнуться. Естественно, мне не захотелось радовать трудовой коллектив разговором со своей бывшей женой. Я покрутился немножко с деловым видом и пошел в директорский кабинет.

– Ильич, – сказал я, – мне нужно сделать очень личный звонок!

– Здрасьте, жопа! – Ильич оторвался от компьютера, и уставился на меня осоловелыми глазами. Раздался виртуальный взрыв. – Сколько раз тебе говорить, купи мобилу! Мобилы есть даже у уборщиц и детей третьих классов. А ты – здрасьте, жопа! – очень личный звонок!

– Очень личный, – подтвердил я.

– Нет! – Ильич по-бабьи схватился за виски. – Никуда из кабинета не пойду. Я устал. На, – он протянул мне свой мобильник, – позвони. Вычту потом из зарплаты.

Я взял телефон и пошел в мужской туалет.

В туалете никого не было. Я ввел моду в своей школе на здоровый образ жизни, поэтому пацаны заходили сюда только по честной нужде, а не покурить и поширяться. Я потыкал кнопки, набирая номер, который без запинки произнес бы и во сне, несмотря на то, что в нем было десять цифр. В отличие от меня, у Беды был мобильный.

– Да! – рявкнула она в трубку, и я понял, что настроение у нее не радужное.

– Это я, – только и смог сказать я, в очередной раз признавая, что она действует на меня, как удав на кролика.

– Здорово, ангел мой, – вдруг пропела она, – ты когда сегодня освободишься?

– Ты переигрываешь, – прошипел я, от злости чуть не укусив серебристую трубку.

– А, это ты, – старательно сыграла она разочарование.

– Ты зачем приходила сегодня?

– Я?! Да просто ехала мимо, смотрю, твой коттедж не закрыт, замок не висит, швейцар не стоит, а ты по времени уже должен быть в школе. Думала у тебя опять утренний приступ забывчивости.

– У меня там нечего брать, – сказал я и понял, что не должен был звонить. Теперь счет стал не в мою пользу.

– Не скажи, – усмехнулась она и отсоединилась. Она набрала себе кучу очков тем, что первая отсоединилась. От злости я швырнул трубу на пол.

«Не скажи», усмехнулась она.

Она одна знала, что в сарае есть тайник и в тайнике лежит «ствол». Она одна знала, что, разгребая свои прежние делишки, я не смог, не захотел от него избавиться, и предпочел хранить оружие под половицей у изголовья лежака, чем превратиться в до конца законопослушного гражданина и учителя. Сейчас пойду и навешу на сарай амбарный замок. Мне все надоели. Я устал. Как Ильич.

Я наклонился и стал разыскивать на полу телефон. Я хотел рассмотреть его останки, чтобы с зарплаты купить Ильичу такой же. Ну, или с пяти зарплат. Телефона нигде не было, и я заглянул под батарею. Там лежала пустая пластиковая бутылка, в каких продают минералку. Я вытащил ее, еще больше свирепея от злости на засранцев-учеников и лентяек-уборщиц. Я хотел швырнуть бутылку в урну, но заметил, что это странная какая-то бутылка. У нее было срезано дно и вместо него внутрь вставлен полиэтиленовый мешок, к мешку привязан шнурок, горлышко вместо пробки запечатывал наперсток. Это была какая-то приспособа: бутылка воняла гарью, была закопчена, видно было, что ей пользовались совсем недавно. Ничего хорошего эта находка означать не могла.

В моей школе не курят, в моей школе не пьют – это культ, это стиль, это образ жизни, примером которого стал я сам. Когда я понял, что дети – и старшие и младшие, смотрят мне в рот и во всем подражают, я завязал с вредными привычками. Я бросил курить, я не пью даже пива, я своим примером доказал, что сильному и свободному человеку не нужны никакие допинги. И они мне поверили.

И вдруг – эта бутылка.

Я понюхал ее, запах резкий, сладковатый, я не знаток, но, кажется, так пахнет травка. От злости я ударил кулаком в кафельную стенку, чуть не сломал пальцы и выскочил из туалета, забыв про телефон. Я помчался к Ильичу, словно сзади меня подгоняли палками.