Страница 12 из 12
– Меня не интересуют шизофреники, – не осталась она в долгу. – Как землетрясение, так обострение! И мальчики кровавые в глазах.
– Откуда вы знаете, что это мальчик? – испугался я.
Приветливая женщина из инспекции бросила трубку.
Я посмотрел на Ильича, он устроился на краешке дерматинового кресла и усердно расковыривал скрепкой обивку. Трагически-отрешенным видом он говорил: топи меня, тебе-то нечего терять!
Я собрался с мыслями, сжал волю в кулак и, набрав 02, более-менее внятно объяснил, что произошло.
Скорая все-таки приехала. Врачи констатировали смерть от проникающего пулевого ранения, которая наступила минут тридцать-сорок назад. То есть, примерно тогда, когда началась эвакуация и школа бурлила паникой вперемешку с весельем.
В окно коридора я видел, как уехала машина с красными крестами, а на смену ей примчалась милицейская Волга с опергруппой и следователем прокуратуры. Учеников и учителей, слонявшихся на улице, попросили не заходить в школу, и на входе, у дверей, встал коренастый парень в штатском, который озирал окрестности с грозным видом. Я тупо смотрел в окно, пока на первом этаже, у тира, творилась эта страшная профессиональная кухня. Приехал даже кинолог с собакой. Огромный овчар, нюхая пол, деловито сновал между тиром и туалетом. Все правильно: Грибанова убили после его разговора с Глазковым в туалете, и собака просто повторяла его маршрут. Ильич скрылся в своем кабинете, не обмолвившись со мной ни словом; он переживал отчаянно, предполагая крах своей директорской карьеры и относительно безбедной жизни.
Потом начались допросы.
Мимо меня безликие люди пронесли черный пластиковый мешок, и коренастый парень на входе стал впускать в школу учителей, завуча, и учеников мужского одиннадцатого «в». Ко мне подошла Лилька-трудовичка. Спесь замужней дамы слетела с нее, как шелуха, глаза у нее были красные, заплаканные, впервые без косметики.
– Петь, сейчас всех опрашивать начнут. Это пока не допрос, а просто беседа. Я знаю. – Она хлюпнула носом и пошла куда-то, впервые забыв про выразительность своей походки.
Меня на допрос почему-то пригласили не первым. Может, у профессионалов свои резоны и правила, и того, кто обнаружил труп принято допрашивать в последнюю очередь? До меня в учительской, которую оккупировал следователь, побывали почти все ученики класса, где учился Грибанов, учителя, которые проводили в этом классе уроки, и завуч. Последним туда нырнул Ильич – бледный, с гордо поднятой головой. Он даже не посмотрел в мою сторону.
Я нервничал, измеряя шагами пустой коридор. Уроки на сегодня все отменили. Почему меня так долго не вызывают? Я должен сказать, что немедленно нужно найти и допросить Глазкова. Он что-то знает, должен знать, не может не знать. Как я ни высматривал его среди учеников, так и не увидел. Скорее всего, не слишком прилежный пацан сачканул, как только в школе началась эвакуация.
Через пятнадцать минут из учительской выскочил Ильич с видом мыши, которая случайно вырвалась из мышеловки, оставив там пол хвоста.
– Тебя, – бросил он на ходу, и с пятки на носочек покатился в свой кабинет.
Я зашел в учительскую.
За столом сидел дядька лет сорока и грыз ручку. Я невольно поморщился – терпеть не могу, когда грызут то, чем пишут.
– Присаживайся, – дядька ткнул ручкой в кресло и одернул на себе мятый пиджак.
Я опять поморщился, на этот раз с большим основанием – терпеть не могу, когда мне тыкают, не спросив даже имени.
– А мы тезки! – воскликнул вдруг дядька.
– Что вы говорите! – притворно порадовался я вместе с ним.
– Да-да! – дядька лучился наилучшими чувствами, но его положительный настрой совсем не расположил меня к нему.
– Я тоже Петр Петрович! Только не Дроздов, а Питров! Следователь прокуратуры, разрешите представиться!
От злости я пальцами подцепил край дырочки, расковыренной Ильичом в кресле, и рванул его на себя. Под дерматином обнаружился желтый поролон.
– Не Пе-тров, а Пи-тров, с ударением на первый слог! – радостно засмеялся Петр Петрович и поправил очень мятый галстук. – Мой дедушка был болгарин.
Как будто мне было дело до его дедушки!
– Меня зовут Глеб Сергеевич Сазонов, – с трудом выдавил я из себя, ладонью прикрывая желтое пятно на кресле.
– Ах, черт! – Петр Петрович хлопнул себя по лбу так, как на занятиях по актерскому мастерству изображают прозрение. – Мне же говорили, что у вас два имени! Просто я забыл, какое из них настоящее.
Это меня окончательно добило, ладони взмокли и прилипли к креслу. Скорее всего, этим тонким психологическим этюдом недоделанный болгарин хочет заставить меня рассказать историю обретения мною двух имен. Но он вдруг хлопнул в ладоши, воскликнул: «К делу! К делу!» и задал конкретный вопрос:
– Что вы можете сказать по факту обнаружения в школе трупа ученика одиннадцатого класса Игоря Грибанова?
Я так обрадовался такому повороту событий, что подробно выложил ему все: про бутылку, про разговор в туалете, про то, что закрывал и опечатывал тир и этому есть свидетель – Капа.
– Кстати, там ничего не пропало? – доброжелательно прервал он меня.
– Нет, я вместе с оперативниками заходил туда. Ничего не тронуто. Двенадцать пневматических винтовок и пять софт-пистолетов – все на месте. Впечатление, что в тир никто не заходил. Или не успел зайти.
Он кивнул, кивнул, и еще раз кивнул.
Я решил, что разговор закончен, отлепился от дерматина и встал.
Питров снова кивнул. Не успел я сделать и шага, как он весело, как у родного спросил:
– Вы влюблены?
От неожиданности я сам себе больно наступил на ногу. В голове одна за другой пронеслись догадки: кто-то видел, как я утром отцеплял Марину от якоря, кто-то видел, как я догонял Беду и пытался объясниться с ней, кто-то решил, что все это имеет отношение к делу и думает, что я причастен к убийству. Я с ужасом подумал, что Грибанов мог быть неравнодушен к Марине, а незамужняя Марина запросто могла заигрывать с Грибановым. Я впервые в жизни пожалел, что не прислушивался к сплетням в учительской.
– Вы влюблены?! – пристал ко мне с дурацким вопросом Питров, словно был ведущим телешоу.
– Что вы, – ляпнул я, – в моем возрасте у меня менее романтические потребности.
– И все-таки! Вы нежно относитесь к своему сожителю? – спросил Питров с доверительностью врача, который интересуется, какой у вас стул.
Я рухнул в дерматиновое кресло.
– К кому я нежно отношусь?
– Ну, ни для кого не секрет, – весело отмахнулся от моего недоумения Петр Петрович, – что вы недавно расстались с женой и живете с мужчиной. У вас бурные, сложные отношения. Сегодня он хотел от вас уйти, а вы носились за ним по школьному двору и кричали: «Вернись, возлюбленный!» Я не просто так вас об этом спрашиваю. Что за человек ваш возлюбленный? Можно ли ему доверять? Ведь он имеет свободный доступ в школу, а если у него нетрадиционная ориентация... сами понимаете!..
Он верещал, как канарейка по утру, которую можно заткнуть, только набросив на клетку черную тряпку.
– Это наши бабы вам пропели? – я выдернул из дырки в кресле кусок желтого поролона.
– Завуч, – он с интересом посмотрел на желтый кусок в моей руке. – Она утром водит внука в садик. Мимо школы. Случайно видела.
– Значит так, – я пульнул желтый ошметок в мусорное ведро, но не попал. Питров, не скрывая спортивного интереса, вздохнул разочарованно. – Возлюбленный – это фамилия. Я кричал не «вернись», а «ходи сюда». Это разные вещи.
Питров кивнул, соглашаясь, что это разные вещи.
– Это больной, пожилой человек, насколько я понял, без определенного места жительства. Ночью его избили подростки, и он спасся бегством, перемахнув через школьный забор. Он потерял сознание, и я не мог ему не помочь. Я оставил его переночевать, накормил, напоил, и разрешил остаться на некоторое время. Ему отбили почки, он еле ходит. Я ответил на ваш вопрос?
Питров поскучнел, и без лучезарной улыбки стало ясно, что он потрепанный жизнью человек, с не очень удавшейся карьерой.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.