Страница 3 из 7
У мастера Карла Шульце нет спрингбоков (примечание переводчика: антило́па-прыгу́н), на которых можно было бы охотиться, душная атмосфера его гимназии не способствует пищеварению, однако Карл настаивает на Frühstück (завтрак) в шесть утра, Zweites früstück («второй завтрак») девять, Mittagsmahl (обед) в полдень, Vesperbrot (вечерний обед) в половине третьего и Abendessen (ужин) в 18:00
Незадолго до того, как уйти со сцены своих гастрономических подвигов, венские бюргеры часто добавляют на ночь стакан пива, крендельки и еще колбасу, «ради желудка». «Несмотря на желудок» может показаться более правильным, но это не так. Месячной практики было бы достаточно, чтобы дополнить ужасный груз потребления – полуночным приемом пищи. Это может сократить жизнь обжоры вдвое, но с наступлением полудня и ночи его желудок или язвенный сосуд, сохраняющий это название, прервет кошмарный цирк, чтобы потребовать свои привилегии, а разочарование приведет к приступам бессонницы и тоске по пикникам лучшего будущего.
То же самое и с избытком жидкости. Солодовый экстракт Хофф рекламировался как панацея, пока даже аскеты не покупали бутылку в определенное время года, скажем, по кварте (примечание переводчика: 0,94 килограмма) в квартал и на этих условиях умудрялись идти на компромисс со стимулирующей привычкой. После окончания второго месяца они могли время от времени испытывать смутную тоску по офису агентства Хофф, но в целом вполне обходились и половиной напитка. В Мюнхене любители почти идентичных напитков нервничают, если деловые обстоятельства вынуждают их на несколько минут отложить поездку в Бир-Келлер. Они звонят трижды в день, а после ужина спешат в клуб, что дает им повод жрать до полуночи. «Смотри, я чувствую пустоту, – замечал один из этих далеко зашедших, когда воскресный экскурсионный пароход строго вовремя не достиг своего причала. Более того, врач из Висконсина ручается за тот факт, что некоторые пивовары Милуоки позволяют своим работникам бесплатно получать двадцать пять литров лагера каждый рабочий день в году и что многие ветераны начинают беспокоиться, если они не могут посетить бесплатную закусочную в хотя бы раз в тридцать минут. Привычка, по сути, становится «второй натурой» и пределы ее влияния, к лучшему или к худшему, так никогда и не были установлены. Вполне возможно, что чревоугодники научились жадничать до еды в час и что св. Иероним в своем сирийском скиту действительно комфортно обходился трехразовым питанием, но следует признать, что старый римский план сочетает в себе преимущества, с которыми не так легко соперничать.
Подобно празднику в конце недели, он поддерживает энергию рабочего в надежде на соответствующее вознаграждение. Удовлетворение заслуженного аппетита – это нечто совершенно иное, чем вялое соблюдение общепринятого обычая или посещение предписанной трапезы, которую санитарная интуиция осуждает как обострение и без того тяжелого переедания. Двадцатидвухчасовое голодание сделает хлеб и печеные яблоки более вкусными, чем могут сделать больному диспепсией все искусство трех ежедневных банкетов ресторана «Братья Провансаль».
Одно большое преимущество частого приема пищи основано на том факте, что чувство сытости не сразу дает о себе знать инстинкту гурмана и что интервал, предшествующий решительному ощущению сытости, мог быть использован для перегрузки пищеварительной системы. При одноразовом питании этот риск устранен или, по крайней мере, значительно уменьшен. После двадцатидвухчасового голодания почти невозможно с удовольствием съесть больше, чем организм может усвоить в течение ночи и дня.
Римский обычай также избавил от болезни, которая превратила тысячи мальчишек-пахарей в бродяг и довела до самоубийства не одного больного диспепсией, а именно: страдания от тяжелой работы сразу после полноценного обеда. «Я не возражал против того, чтобы меня разбудили до рассвета, чтобы покормить коров», – говорит сельский корреспондент газеты Chautauquan. «Я мог выдержать колку дров в ливень и рытье канав в моросящий дождь, но если старик заставлял меня выйти из сиесты под навесом тенистого дерева, чтобы начать пахать под палящим солнцем, я чувствовал то, что можно выразить лишь кратко своим впечатлением, что переход от вигвамов к современным фермам был ошибкой, если достижение счастья имеет хоть какое-то отношение к целям цивилизации».
И эти протесты инстинкта действительно имеют под собой основания. Дело не только в том, что процесс пищеварения таким образом прерывается, не только в том, что тело не черпает силы из инертной массы съеденного, но и в том, что пищевая масса, подвергаясь гнилостному, а не пептическому разложению, портит жидкости того организма, для питания которого она предназначалась, раздражает чувствительные оболочки желудка и постепенно снижает активность всего пищеварительного аппарата.
«Plenus renter non studet libenter», – гласила латинская поговорка – «наполненный желудок ненавидит учебу» и сразу же после обеда умственные усилия столь же неуместны, как и тяжелый телесный труд. Ни одна другая гигиеническая ошибка, даже заблуждение о стимуляторах, не сделала так много для того, чтобы наше поколение стало поколением людей, страдающих расстройством желудка. Работа мозга мешает пищеварению, как шум и движение мешают сну. Отсюда землистый цвет лица, ввалившиеся глаза и усталая походка тысяч городских клерков, ученых, адвокатов, газетных писак и даже врачей. Отсюда желудочные муки бедных, переутомленных учителей, которые (в отличие от более счастливых служителей общества) не могут отлынивать от работы, а вынуждены урывками обедать в короткий промежуток тяжелейшей умственной работы.
План ужин-ужин избавил бы от всех этих страданий. Полдень можно было посвятить купанию, получасовой беседе в тени и труженик возвращался к работе уже отдохнувшим. Этот контраст, когда-то известный из практического опыта, предотвратил бы искушение вернуться к антисанитарному плану приема пищи. Мальчиков в раннем подростковом возрасте можно научить считать прием пищи между ужинами нарушением законов Природы о здоровье. Доктор Дж. Х. Линкольн из графства Гамильтон, штат Теннесси, обучал своих детей рациональной диетологии до тех пор, пока не научился доверять им не прерывать свое полуденное воздержание от приема пищи ради лакомых кусочков. «Это позор!» – говорил он – «мысль о том, что хочется есть до того, будет закончен как рабочий день!»
Вечерние посетители также избегают риска солнечных ударов. «Инсульты от избытка» были бы гораздо более подходящим названием для привязанности, почти неизвестной в Испанской Америке, где богатые и бедные приостанавливают работу в разгар полудня. Саморегулирующаяся тенденция нашего организма может выдержать температуру 105 градусов по Фаренгейту (примечание переводчика: 40,5 градусов по Цельсию) в тени, он может сопротивляться дополнительному недовольству излишней одеждой, но уступает сочетанию солнечного тепла, душных галантереи и перегретых, жирных готовых блюд. Приступ солнечного удара на самом деле вызывается тем, что врачи называют «заразным процессом изменения крови» – проще говоря, начинается брожение соков живого тела. У организма есть собственные способы противодействия этому риску, но может напрасно пытаться применить их, когда его энергия отвлекается на задачу компрометации безрассудного излишества. Кто не замечал телесной и умственной бодрости, облегчающей всякую работу в ранние утренние часы? Это происходит лишь отчасти из-за разницы температур, так как работающие в помещении тоже ощущают ее преимущества и было бы ошибкой полагать, что бодрящий эффект хорошего ночного отдыха ограничивается ранним утром. По крайней мере, половина утренней энергии связана с тем, что освобождение от задачи пищеварения делает резервные запасы жизненной энергии доступными для другой работы. Первый прием пищи лишает этого преимущества и если отложить завтрак, можно наслаждаться бодростью раннего утра весь день.
«Мое тело весь лоб», – сказал голый индеец, когда кавказец, его спутник по охоте, удивился, что он не дрожит в метель. А день голодающего – это всегда утро.