Пусть всегда будет атом

Тимур Суворкин

Пусть всегда будет атом

Пусть всегда будет атом рабочим, а не солдатом.

Глава 1

I

Панельная многоэтажка возле сгоревшего Дома культуры пользовалась у жителей Зернограда дурной славой. Дом этот умирал долго: даже когда в первую зиму после Войны городские котельные встали, и трубы в доме лопнули, не выдержав стоящих морозов, здесь еще продолжали жить. Парк культуры, что десятки лет беспечно шумел изумрудной листвой прямо под окнами, вырубили на дрова, и, может быть, уже не жизнь, но вполне себе существование продолжило теплиться в панельке, согреваемой огнем самодельных печек-буржуек. Каждый вечер теперь на облезлых кухнях за слабым чаем и крутым кипятком, хуторским самогоном и ГОСТовской водкой, при оплывших свечах и керосиновых лампах жильцы обсуждали только одно – когда же все "это" закончится и наступят, наконец, прежние времена.

К лету даже самые упрямые осознали: жить как ДО Войны уже не получится. Никогда. Многие семьи тогда покинули дом, срубили избы на окраине города и разбили подле них огороды. Другие, в основном молодежь и те, кто полегче на подъем, уехали в города, где еще было электричество и мутные люди с огнестрелом, по инерции называющие себя милицией. Дом заметно опустел.

Прошло еще какое-то время, и власти в городе не стало вовсе. В один из осенних дней к многоэтажке подъехали грузовики с ушлыми ребятами в рабочих куртках и при оружии. Визитеры настойчиво пригласили горстку оставшихся жителей во двор и быстро нашли с ними общий язык (путем нескольких выстрелов поверх голов). Правда, и эти ребята не загостились – быстро срезали все батареи, сняли рамы с окон, да шифер с крыши, погрузили все собранное в машины и исчезли без следа: новые поселения, хаотично возникающие на просторах стертой Войной страны, требовали все больше стройматериалов…

Тень жизни с тех пор мелькала лишь в паре квартир, где за плотно забитыми фанерой провалами окон горел огонь. Но через год-другой с ветром северной бури на крышу занесло что-то такое, что заставило даже самых упорных жильцов спешно бежать, даже не собрав вещей. Впрочем, что бы ни поселилось теперь под крышей – вниз спускаться оно не пыталось, а потому прочие горожане махнули рукой на останки здания, предпочитая просто держаться от него подальше. С тех пор дом умер окончательно и больше в его квартирах живые люди не появлялись.

А вот подвал – дело другое, подвал дома все это время полнился народом. Собирался там особый сорт людей: ребята пропащие и в то же время фартовые, каких немало проклюнулось на свет с тех пор, как страны не стало.

В подвале дни и ночи шла игра. Падали на столы замусоленные короли и дамы треф, лилось в грязные стаканы самодельное вино и крепкий чифирь. Верткие силуэты, едва различимые в свете бензиновых коптилок, едко шутили, грубо ругались и шустро сменяли друг друга за расставленными повсюду столами.

Игра не прекращалась ни на час. Из рук в руки переходили мятые купюры, украшенные серпом и молотом, с названием страны, которая уже девятнадцать лет как перестала существовать (как перестали существовать и все остальные страны, набело счищенные с карт ударами ракет).

Человек, к которому в ту ночь было приковано все внимание собравшихся воров, Войну эту помнил. Помнил он и то, что было до войны, только рассказывать об этом не любил, даже будучи мертвецки пьян. Шел ему тридцать второй год; высокий, бритый налысо, он слыл охотником до хорошей шутки и был достаточно крепко сложен, чтобы всякий объект шуток трижды подумал, стоит ли лезть в драку. Впрочем, за широкую душу Гришку – так звали человека за столом – прощали быстро и без разбирательств.

Устав говорить, Гришка вновь поставил выпивку всем собравшимся, лениво приобнял сидящую у него на коленях фигуристую девицу, что то и дело пыталась умыкнуть купюру-другую со стола, а затем, даже не следя за картами, легко проиграл целую охапку сотенных. Иные люди, экономные и рачительные, могли бы добрый год жить на подобную сумму, но Гришка пошел на такие траты легко – прошлая ночь обернулась для него самой крупной добычей за всю жизнь!..

Разгоняя рукой едкий махорочный дым, Гришка взахлеб рассказывал собравшейся братве о Деле, что он провернул. Сидящие вокруг слушали вора, пораскрывав рты: деньги Гришка поднял такие, каких никто из бандитов даже в руках не держал.

Лилась водка, плескался мимо кружек свеклодарский свекольный самогон, брала залихватские аккорды гармонь. В голове мягко гудело, и Гришка все больше забывался, смакуя незамутненные мгновения абсолютного счастья.

– Гришань, а чего это ты радостный как пионерка на Первомае? – насмешливый хриплый голос прорвался через блатные аккорды, заполнившие подвал, и привел вора в себя вернее, чем ушат ледяной воды. Гармошка растерянно дрынькнула пару раз и оборвала мотив, гомон блатных тоже стих. Все взгляды обратились к вошедшему – коротко стриженому парню в скрипящей кожаной куртке.

Многие воры разной степени удачливости топтали землю Южных Пустошей. Но попроси назвать самого искусного среди них, любой блатной тут же заметался бы меж двумя именами: Гришкой да Димасом Шифером, фартовым парнем из Краснознаменного. И каждый, кто хоть краем соприкасался с воровским миром, знал – между этими двумя давно идет спор, кто из них лучший на Пустошах.

– Аа, точняк… Мне ж говорили, ты барыгу какого-то почистил… – Димас Шифер присел за Гришкин стол и обезоруживающе улыбнулся – Взял-то сколько?

– Сорок три тысячи. Хрустящими сторублевками. – Гришка вымолвил эти слова неторопливо, смакуя сумму. – Это тебе, Димас, не белье по чердакам тырить.

– Ясно-ясно. Серьезная заявочка, Гришань. Пре-тен-зия, так сказать… – уголки губ Шифера поползли вверх. Он был моложе Гришки, лет на пять, а еще злее и куражнее. – Знал бы заранее, достал бы тебе почетную грамоту, как ударнику труда, да что уж теперь поделать. Могу в честь такого события выпивку поставить, тебе, да и всем здесь?

Оскал Димаса становился все шире. – Да не зыркай ты на меня так, Гришань, у меня бабки есть на угощение, мы с ребятами только с дела вернулись.

Димас огляделся кругом, откровенно наслаждаясь повисшей паузой и нетерпеливым интересом на пропитых лицах.

– Автокараван взяли, который зарплаты вез в Ачинск. Алмазно работенку обделали, по чистоте, всего-то двух фраерков к Боженьке на доклад отправили… Ну, в общем, сработали тысяч на сто, с копейками какими-то. Мелочь не считал уж, не обессудь. Вот так вот большие люди, Гришка, работают, – Димас покровительственно положил руку вору на плечо и подмигнул: – Ладно уж, не хочу тебя от праздника отвлекать. Отдыхай, пионер-герой.

Гришка сдержался, не ударил. Не ответил и острым словом. Впрочем, на него уже никто не обращал внимания – вся братва сидела теперь вокруг стола Димаса, выслушивая его историю о грабеже каравана.

Молча доиграв прерванную партию, Гришка поднялся со стула и, ни с кем не прощаясь, вышел прочь, исчезая в колкой снежной пыли. Следующие месяцы в подвале под многоэтажкой никаких вестей о нем не было.

Впрочем, Колька Табурет потом божился, что видел Гришку в ту ночь на реке да с камнем на шее, будто не смог благородный жиган снести сорванного триумфа. Кто-то верил Табурету, кто-то нет – ведь до этого он же рассказывал блатным то про Черного Козлика, что ходил по коридорам райкома партии, то про небеса, с которых исчезали звезды.

Что до самого Димаса, тот твердо знал: как бы там ни сложилось, гордость не позволит его сопернику более появляться в воровском притоне. На мокрые дела Гришка не ходил, а без пары-тройки мертвых тел перебить добычу Шифера не представлялось возможным.

Впрочем, Гришка той ночью действительно исчез. Зато на следующее утро, в здании, носящем на фасаде гордую вывеску «Ресторан «Усадьба», а в народе известном как беляшная «Кот и пес», появился одетый в потрепанный охотничий камуфляж Остапчук Григорий, законопослушный гражданин с паспортами выданными в райотделах милиции аж трех городов и пахнущей свежей типографской краской справкой об отсутствии судимостей.