Страница 3 из 15
А потом его побрили наголо. И Виктор замолчал, загнал обиду глубоко внутрь, в печенках спрятал и стали его печенки вырабатывать порции злости. Эти самые порции начинались со жжения в желудке и чесотки по всему телу. Он уходил сам в себя, даже приказов Страуса не слышал, ходил чернее ночи, а потом выдавал план побега. Почему они ему верили каждый раз? А черт его знает…
Стефан появился, чуть подволакивая ногу, всклокоченный весь, тоже муравьями и москитами залепленный с ног до головы, но толстогубый рот слегка улыбался, а усы он опять подкрутил вверх. Иногда казалось, что ему тут нравится. Историк, журналист и политолог, он получал на Черной уникальный опыт: увидеть итог цивилизации, ее завершающий шаг. Зеленые глаза его всегда были на выкате и длинные руки все время мельтешили, как лопасти у мельницы.
И все же, Виктор рад был каждый раз видеть его в конце суток. Комбинезон он снял и с презрением отбросил, словно дохлого крота, оставаясь почти голым: на нем были белые шорты и странные мягкие тапочки, в которых он прибыл на Черную сразу после суда. Высокая нескладная фигура-жердь была похожа на метлу, которую Баба Яга в ступу берет. А прокладывая тропу и участвуя в побегах, организованных Виктором, он совсем отощал.
– Ну ты и скелет, – хихикнул Виктор, ударив по лопаткам и с улыбкой наблюдая, как тощий Стефан цепляется за воздух, чтобы не упасть.
– Да пошел ты, толстожопый. Где магнит?
– Где надо, ждем всех.
– И старого ворона тоже?
Что-то у них там не срослось с профессором. Поцапались, еще когда первую тропу вместе прокладывали. Был такой эксперимент у Страусов: по двое пускать на тропу, мол, так быстрее будет. Да ни фига не быстрее было, а еще медленнее. А Стефан и Натан Борисович вообще застряли на первой миле и вместо того, чтобы лес рубить и на карте путь отмечать, развели философский диспут. Не то про евреев, не то про мировое правительство. В общем, чушь полная, а только вся группа осталась тогда без пайков. Виктор хотел ему морду набить: чего к старику цепляться, он и так не в себе? Но Философ поостыл, а когда каждому по отдельной тропе дали, сделал вид, что ничего и не было, только ерничать не перестал.
– Машенька идет! – Виктор очки сразу спрятал и лицо от грязи протер. Странное дело, но у нее очки всегда в идеальном состоянии были, словно комары на них вообще не садились. Может, так оно и было: своих, женщин не трогали, а с мужиков кровь пили.
– Красивая девка. – Стефан тоже как-то приосанился и мутно-зеленые его глаза прояснились, стали такими узкими щелками, словно он не Мэри увидел, а целый женский батальон.
– И где ты так по-русски научился?
– Бабка у меня из России. Да и вообще, до игигов, ваших у нас полно было, а еще у меня склонность к языкам.
Ну да, у Философа ко всему была склонность и везде он свой философский нос совал. Жадный такой до жизни человек. Да только как ляпнул парочку зажигательных речей не по теме, так его сразу и бросили осваивать дальние рубежи. Надо было сдержаться, уважаемый журналист Варшавски, и не трогать великих божественных предков. Предки обиделись, прямо задел он их нежные чувства, и решили осчастливить любопытного целой новой планетой, которой даже в космокарте нет. Вот вам, уважаемый, целый полигон для исследований, в него и вложите свое пылкое любопытство. Здесь никакие благонадежные граждане вас не услышат, исследуйте, сколько хотите, если силенок ваших интеллигентских хватит…
Виктор залюбовался фигуркой Мэри. Осиная талия, широкие плечи, порхает по кочкам, как кошечка. И кто ее такую тонкую взял в буржуйскую армию? Сейчас комбинезончик сбросит, рыжие вихры свои расправит, улыбнется голливудской улыбкой и станет всем светлее на Черной.
– Сигаретка есть, кучерявый?
Голос ее прозвенел громко и весело, хотя и знал Виктор, что показуха все это. Не весело ей на душе ни капельки. Совесть что ли мучает за того подонка… Потер свою бритую голову и стал вспоминать английский, чтобы не пасть лицом в грязь. Как же там на сленге? Но ничего толком не вспомнил, только кивнул хмуро и по карману похлопал, вот, мол, тут наш ключик к побегу, не волнуйся. А потом и вовсе взгляд опустил.
Глупо как-то получалось каждый раз. Макс с ней спокойно общался, Философ тот вообще ковриком шелковым стелился, комплементами усыпал, да анекдотами вызывал этот звенящий легкий смех, похожий на птичью трель. Даже профессор брал ее за руку и уводил в сторону, чтобы поделиться своим, чем-то важным, из области механики или физики. Все с ней болтали как обычно, как с нормальным членом команды. Только Виктор вдруг становился весь красным, как от натуги, что-то лопотал неразборчивое на английском, зачем-то вставлял немецкие слова, прочно засевшие со школьных уроков, и потом умолкал, надувшись как индюк. И так каждый раз. Когда по делу говорили, он увлекался и даже бывал красноречив, но дальше этого никак не шло.
Лежа ночью в железном брюхе, Виктор размышлял о своей дурацкой застенчивости. Может, дело было в том, что уже три месяца у него не было секса? Так ведь у всех не было… Под пристальным взором Страуса и речи не было даже просто томление свое пережечь, лишнее стравить, не то что нормальный секс себе устроить. Вспомнилась ему общага. Два курса на физмате успел отучиться, пока игиги свои тощие жопы на Землю не притащили. Напротив общаги был корпус дизайнеров, там такие барышни по вечерам дефилировали, что игиги сначала приняли их за инопланетянок. С тремя такими красотками Виктор романы и закрутил, причем одновременно. Только когда они его на обмане поймали, скандал был.
А еще Наташа была. Сердце сильно волновала и прочие органы. Он даже жениться подумывал, да только отец, как услышал про свадьбу, так нашикал, что все желание испарилось. В общем, женщин он не боялся, а вот Мэри… Она была особенной.
Убила офицера, своего командира за издевательство над инопланетянином. Статья 151, неподчинение и бунт. Занесло их в дальний сектор, на самую окраину, а там планета неоткрытая. На карте ее нет, на радаре возникла, как черт из табакерки, выскочила прямо перед звездолетом. Они высадились, все по уставу армии. Образцы в сумки, радиомаяк, пробы воздуха, земли и живности. Все бы хорошо, но заметил кто-то деревню под горой.
И тут бы уставу последовать, покинуть планету и сообщить, куда следует, чтобы приехали те, кто с чужими общаться умеют. Так нет же, командир этот, ублюдок, «Давай – говорит, – пойдем, посмотрим». И повел отряд в деревню, а там зверушки жили, черненькие, маленькие. Их потом по всем каналам показывали. А на шее у каждого, чтоб вы думали? Чистейший криптолит, карат по десять. Ну и сорвался командир, жадность у него проснулась, у сволочи. Давай срывать бирюльки с туземцев, да пинки им давать, не придерживаясь межпланетной конвенции. А одного так пнул, что тот тонкие свои косточки переломал. В общем, нахамил в межпланетном масштабе.
Тогда Мэри и дала очередь по ногам ублюдку. Палец ему отстрелила, потом автомат бросила и сама сдалась. Вот из-за этой ерунды ей и припаяли десять лет на Черной. А командир умер вскоре, заразился через рану местной бактерией. И понеслось, поехало: бунт, не подчинение, убила своего командира… «Да я бы, – подумал Виктор, – по роже его наглой съездил и все, чего пули зря тратить». Впрочем, женская душа – потемки.
– Эй, уснул что ли, Виктор?
– Так, задумался. Готова?
– Всегда готова. Макс подошел?
– Нет еще, ждем. И профессора тоже.
Он обернулся, потому что Стефан его за рукав робы дернул. На тропе профессора шевельнулись тени, что-то тяжело вздохнуло и из зарослей выполз, пятясь задом, бледный и совсем седой профессор Янакин Борис Натанович. Сопел он как пандорский грак после случки, шума производил, как военный танк времен второй мировой.
– Борис Натанович, ну что же вы опять… – Виктор закатил глаза, едва сдерживаясь, чтобы не ругнуться. – Ну разве ж так можно, ну в бога вашу…
– Да не могу я, сынок, жарко мне.
– Вот жарко вам будет, когда в лиловый туман попадете!