Светя другим – сгораю

С другой стороны к столовой – так же без дверей и стен – примыкала гостиная. Новый огромный диван напротив нового огромного телевизора. Новые застеклённые шкафы для маминых антикварных безделушек. Новые кресла и новый журнальный столик с зеркально блестящей поверхностью. И всё это на фоне обновлённых стен, полов и, насколько мог судить Матвей, даже потолка.

– Как тебе? – спросила мама. В глазах её отражался блеск хрустальных бокалов. – Правда, пока не все готово. Я хочу поменять ещё кое-что. Шторы, светильники, может, картины.

– Вживую выглядит шикарнее, чем на фотках.

Мама улыбнулась. Это она и хотела услышать.

Папа молча прошагал к своему месту за столом. Интересно, в какую сумму вылились ему мамины причуды?

Стол уже был накрыт. В Штатах о домашней еде Матвей вспоминал с особой грустью. Вечно пустой холостяцкий холодильник, перекусы на бегу и остывший кофе доводили его до отчаяния.

Мама приготовила отбивные, несколько салатов и любимое блюдо Матвея – жареную с луком картошку. Сколько он сам ни пытался приготовить её так же вкусно – никогда не получалось.

На большом блюде лежали ещё горячие пирожки с красивым швом посередине, пахнущие детством. Мама всегда пекла их с тремя начинками: с мясом, с картошкой и с вишней. Матвей любил только такие.

– Михалевич о тебе восторженных отзывов, а это большая редкость! – сказал отец, едва Матвей успел съесть свою отбивную. – Когда мы учились, он был отличником и считал, что все остальные бездари, а только он один чего-то стоит. Прямо высказывать не решался, но в разговоре всегда было понятно, какого он о тебе мнения. А возможно, Михалевич и был прав. Дальше всех ведь забрался! Остальные мои однокурсники кто где, а только он за океан смог пробиться.

– Он и вправду искусный хирург, – произнёс Матвей и потёр пальцами вилку, не торопясь накалывать на неё золотистую картофельную соломку, остывающую на тарелке.

– То-то! Но мне куда важнее другое. Раз ты ему нравишься, он ни за что тебя от себя не отпустит. Видишь, в Бостон перебрался, и сразу тебе местечко нашёл у себя под боком. Считай, ты там уже зацепился, теперь только потихоньку вверх ползти.

Матвей отложил вилку и взглянул на маму. Она сидела, коснувшись лопатками спинки стула, и смотрела куда-то на окно, подняв острый подбородок. Может, решала, какие купить шторы.

Она родила Матвея в девятнадцать, и с того дня время потеряло власть над ней. Она менялась, но нельзя было сказать старела. Изящества и женственности в ней меньше не становилось. Да и девчачьей вредности, капризов и упрямства тоже.

– Я не уверен, что хочу ехать в Бостон, – честно признался Матвей. – В моей больнице согласны оставить меня после ординатуры. Я взял отпуск, чтобы подумать.

– Твоя больница по сравнению с той клиникой – перевязочный пункт, – возразил отец, всем своим видом показывая, что тут и думать нечего. – Я понимаю, в Филадельфии уже слаженный коллектив, определённая репутация – на новом месте придётся заново показывать себя. Но если хочешь стать выдающимся нейрохирургом, тебе нужно соответствующее учреждение, где ты сможешь заниматься наукой, а не только дыры в черепе сверлить. Как, кстати, твои статьи? Написал ещё что-нибудь?

Матвей отпил вино и пожалел, что не может задержать его во рту до конца ужина.

– Нет. Только те три, что ты уже читал.

– Когда ему писать, Саш? – поморщилась мама так, словно её вино кислило. – Он ведь целыми днями пропадает в больнице. Даже девушку себе за пять лет не нашёл!

Матвей вздохнул, посмотрев на глянцевый потолок, в котором отражалась блестящая торжественность семейного ужина.

– Надо заниматься наукой, это только в плюс будет! – гнул своё отец. – У тебя сейчас как раз отпуск. Так и займись! А я тебе помогу. Выбирай тему. Вместе мы такую статью напишем, что!..

– Давай только не сегодня, – прервал Матвей, боясь, как бы отец не притащил за стол ноутбук. – И вообще, мне ближе практика.

– Практика всем ближе. Но для неё хватит простого умения, а вот наука…

– Да что ты к нему пристал! – вдруг крикнула мама. – Сын только с самолёта. Дай ему отдохнуть! Никуда твои статьи не денутся!

Папа рассеянно заморгал, взял свою чашку с чаем – он не пил спиртного – и проговорил под маминым упрекающим взглядом:

– Да. Потом потолкуем.

Матвей готов был расхохотаться, но сдержался.

– Уже почти три, – примирительно сказал он. – Я хочу прилечь. У тебя завтра выходной, пап?

– У твоего отца не бывает выходных, – сказала мама прежде, чем папа успел открыть рот.

– А как ты хочешь, Верушка? – улыбнулся отец. – Вся больница на мне.

Мама вздохнула.

– И правда, пора спать. Завтра к нам придут гости.

– Гости? – удивился Матвей.

Он взглянул на отца и по тому, как задвигались очки у него на носу, понял, что для папы это тоже неожиданность.

– Да, – невозмутимо ответила мама. – Я позвала на ужин твоих друзей по институту.

– Это ещё зачем? – спросил Матвей.

– Пусть полюбуются на тебя воочию. Когда теперь у них будет такая возможность?

Матвей посмотрел на маму, стиснув зубы. Её сюрпризы часто приходились не к месту.

– У меня уже есть планы на завтра, – сказал он.

– Так отмени, – мама пожала плечами, описала бокалом полукруг в воздухе и, глотнув вина, добавила: – Или перенеси. А может, ты и успеешь. Ребята придут к пяти.

Матвей не стал спорить – бесполезно. Залпом допил своё вино и поднялся.

– Пойду к себе. Спокойной ночи.

Уже входя в комнату, он вспомнил, что чемодан остался в прихожей. Пошёл за ним, и на стене в коридоре заметил новую картину. Она была большой, светлой и странной. Сливающиеся в вертикальные и горизонтальные полосы, бело-серые, точно заснеженные, стволы берёз. Просто стволы, без листвы, без земли. Как на обрезанной фотографии.

Матвей не стал искать в ней смысла. Утром посмотрит свежим взглядом, может, что и увидит.

– Ты привёз все свои вещи? – улыбнулась мама, когда он прикатил в комнату здоровущий чемодан и оставил его у изножья кровати.

– Не нашёл сумки поменьше.

– Так купил бы.

– Сначала как-то не подумал, а потом уже поздно было бегать по магазинам.

Мама закивала головой – знаю-знаю – и подошла ближе.

– Мы ничего здесь не трогали, – сказала она. – Как ты и просил.

Матвей окинул взглядом свою комнату и вмиг успокоился. Всё в ней осталось прежним и на прежних местах. Большая кровать, накрытая синим покрывалом, тяжёлые серые шторы. Письменный стол с чёрной тонконогой лампой и небольшим круглым креслом. Напротив кровати стеллажи с книгами и тёмно-серый шкаф для одежды. Ближе к двери, под самым потолком – турник. Матвей прикинул, сколько раз смог бы теперь подтянуться.

– Да, – сказал он. – Спасибо.

– Хотя здесь стоило бы обновить мебель, – намекнула мама.

– Нет, – ответил Матвей, а потом улыбнулся, сглаживая свою категоричность. – Меня всё устраивает.

– Тут слишком мрачно, – тон мамы становился настойчивее. – И слишком просто. Посмотри, как здорово стало в других комнатах. Почему ты не хочешь и здесь что-нибудь поменять?

– Просто не хочу.

– Не понимаю, что ты так цепляешься за эту серость? Почему это вообще так важно? Ты здесь пять лет не был и неизвестно, когда приедешь в следующий раз.

– Ну и что? Это ведь моя комната. Пусть здесь всё будет так, как нравится мне.

Матвей почувствовал, что чего-то не хватает. Сначала почувствовал, а только потом заметил, подошёл к письменному столу.

– А куда делись фотографии? – спросил он, будто между прочим.

Без нескольких глянцевых бумажек с улыбающимися влюблёнными комната казалась пустой до эха.

– Я думала, они уже не нужны, – ответила мама и добавила с особой деликатностью: – Ведь не нужны?

Пальцы Матвея коснулись того места, где раньше стояли серебристые рамки. Мама тщательно вытерла пыль. На поверхности стола проступил лишь запотевший след от тёплой кожи, который тут же исчез.