Страница 23 из 29
– Хорошее дело. Англичане – деловые люди, и с ними надо все учитывать. Если есть риск потери дохода, они своего не упустят и постараются повесить на противную сторону. Тебе надо все учесть и повернуть все возможные финансовые издержки в свою пользу, – посоветовал Федор Кузьмич и довольный потер руки. Ему нравилось распутывать замысловатые хитросплетения различных коммерческих подрядов.
– Что в деревне? У нас в мае на Невской бумагопрядильной фабрике была стачка. Начались волнения среди рабочих и студентов,– рассказывал Федор столичные новости.
– Про стачку читал в газете. А что требовали?– поинтересовался Иван. Серые глаза вспыхнули нехорошим стальным блеском.
– Требования стандартные: увеличение заработной платы, уменьшение штрафов и рабочего времени.
– Под суд отдать зачинщиков, – безапелляционно заявил Иван.
– Суд уже идет. Я как представитель общества петербургских промышленников тоже присутствую на заседаниях. Занятное дело: ведь там, действительно, вскрылся страшный произвол владельцев фабрики. Поэтому-то и запретили освещать процесс, чтобы лишний раз не будоражить либеральное общество. Ходят слухи, что подготовлен даже специальный циркуляр, который собираются разослать в губернии с рекомендациями не доводить дела о стачках до судов, арестовывать зачинщиков на месте и немедленно высылать в административном порядке.
– Спасибо, что предупредил, – Иван расслабленно откинулся на спинку кресла.
– Неорганизованные выступления рабочих, студентов расшатывают нашу государственность и приближают революцию. Вспомни, как было во Франции. Нельзя допустить смуты и революции. Но наши прозападные либералы и их противники социалисты хотят одного – революции. Теперь дворянская и студенческая молодежь увлеклась народничеством, пошли в деревню, чтобы там начать революцию. Не встречал в деревне «учителей крестьян», этаких кротких волков в овечьей шкуре? – с шутливым сарказмом полюбопытствовал Федор Кузьмич.
Ему очень хотелось поговорить о политике, обсудить будоражащие его пытливый ум события в государстве, царском окружении и обществе. Федор Кузьмич увлекался политикой, но дальше, чем обсуждения на заседаниях общества, он не заходил. Обстановка в империи казалась ему тревожной, двоякой: с одной стороны, по его мнению, хорошо бы правительству и «ослабить вожжу», облегчить рабское положение рабочих на фабриках, чтобы не допустить роста недовольства. А с другой стороны, как владелец завода он выступал против расширения прав и свобод рабочих. И вопросы, которые он себе задавал, требовали осмысления, выработки стратегии действий как промышленника, и именно они послужили толчком к его решению вступить в Петербургское общество для содействия русской промышленности и торговле. Федор Кузьмич получил это предложение в мае на Всероссийском торгово-промышленном съезде от одного из знакомых промышленников, о чем он потом с удовольствием поведал брату в письме.
Все эти разрозненные события волновали все слои российского общества, консервативное и либеральное. Петербургские фабриканты и купцы ощущали надвигающуюся угрозу революции. Некоторые, в число которых входил и Ухтомцев, считали, что правительству лучше заранее провести необходимые реформы, принять закон по охране труда рабочих, не накаляя ситуацию до предела. Однако были и такие фабриканты, которые резко возражали против любых уступок рабочим. Из-за чего в зале заседаний между петербургскими фабрикантами разгорелись дебаты и жаркие споры.
С любопытством выслушал однажды на заседании Федор Кузьмич доклад секретаря Горного ученого комитета и Общества для содействия русской промышленности и торговли уважаемого им Константина Аполлоновича Сальковского.
– На Западе допустимо ограничивать работу малолетних , у нас же – такое невозможно. Потому что у нас такая мера стеснительна, и тяжело отразится на рабочих, которые и так бедны. Да и правительству не стоит вмешиваться в наши местные дела. На своих заводах мы хозяева. Нам и решать,– заключил Сальковский. В ответ раздались дружные аплодисменты и одобрительный гул находившихся в зале промышленников. Естественно, Федору Кузьмичу хотелось поделиться с братом своими мыслями. Но тот не любил политических тем. И хотя старался быть в курсе происходящих событий, считал политику пустым и безнадежным занятием.
Поморщившись, Иван раздраженно бросил:
– Пустое! Свои бы дела решить.
Заметив, что Федор, разочарованный его негативной реакцией, примолк и даже погрустнел, Иван смягчился:
– В российской глубинке крестьяне думают, как бы им выжить, да копеечку лишнюю заработать. Никто не будет слушать революционные речи.
– Ошибаешься! Среди мещан в провинциальных городках не будут, а в городах идет брожение умов. Не понаслышке знаю. Заранее надо в кулак рабочих у себя на заводе сжимать. Следить, чтобы вольнодумство не проникло. Я вернусь в Петербург и подам прошение в жандармское управление, чтобы на мой завод прислали двух офицеров.
– Платить придется.
– Для пользы дела не жалко.
– Ох, грехи, – протянул Иван и добавил: – Много у нас развелось всяких вольнодумцев и либералов. Намедни жена мне подсунула книжонку, купила у букиниста. Так я не смог осилить этот революционный бред и в печку засунул.
– Ай-ай, как же нехорошо. Оставил бы мне, интересно же почитать. Книги жечь нельзя, – укоризненно покачал головой Федор.
– Ну такие-то можно.
–А ты реакционер, как погляжу
– Купец, – напыщенно ответил Иван, и желая поддеть брата, шутливо прибавил: – А ещё либерал.
– Ты?! – изумился Федор и раскатисто рассмеялся. – Да ты в зеркало когда в последний раз глядел на себя?
– А что во мне не так? – в шутку испугался Иван и провел рукой по лицу.
– Да у тебя и вид, и бородка, как у приказчика с торговых рядов.
– Так я и есть приказчик. Это ты верно подметил. И знаешь, горжусь и купеческим сословием и… своей бородой, – рассмеялся Иван и не без удовольствия погладил бородку.
– Был бы ты либерал, так без бородки не ходил, и без пилочки не обошелся, ногти полировал, и не стоял за прилавком в засаленном сюртуке с поддевкой, в нарукавниках. Ездил бы в театры и на балеты, с моноклем спектакли смотрел, да о науках с политикой речи толкал.
– Такого и даром не надо! Я в театрах и книжках ни черта не смыслю, – замахал на него руками Иван.
– А супруга твоя…
– Не в счет! Но что-то мы заболтались, пойдем-ка лучше повечеряем, – предложил Иван, которому уже надоело шутливое препирательство. Он рывком поднялся с кресла.
– Забыл сказать, меня в прошлый месяц еще и на должность председателя попечительского школьного совета утвердили, – вспомнил вдруг Федор.
– Эка, – обернулся и скептически хмыкнул Иван. – Ну ежели теперь тебе станут давать хорошие подряды и ордена, то я тебя поздравлю. А если нет? А по мне так все законы и должности придуманы, чтобы нашего брата как-нибудь подвести и обобрать. К тебе теперь всякий чиновник как пиявка может присосаться и деньги вытягивать. Неужели не мог откупиться, с твоими-то связями?
Федор Кузьмич встал, потянулся и зевнул:
– Что-то меня разморило с дороги. А я тебе не рассказывал, как сиротский суд попытался всучить мне опеку над большим состоянием с тяжбой?
– Нет. Расскажи.
– Я тогда едва отвязался, пришлось заплатить хорошую взятку. Придумают законов, а потом навязывают нам всякие должности и опеки. А у нас голова должна болеть из-за них. Молись, Иван, чтобы не дай бог, не выбрали куда. А то ведь свяжут по рукам и ногам чужими тяжбами и долгами. Только обещают, дескать, вам-то никаких дел и не будет, всё за вас сами сделаем, всё соблюдем в наилучшем виде и не пропустим сроков. А вам только и дел-то, что отчет подписать. Я их спрашиваю: «Сколько же надо?» – «Три тысячи…» – «Помилуйте! Это же чистое разоренье! Нельзя ли поменьше?» – «Никак нет-с, нельзя. Сами знаете, дело большое, ответственность. А если невнимательно относиться, то и в Сибирь можно угодить». –«Какую- такую Сибирь, – спрашиваю. – Господи помилуй! Не погубите, отцы родные. Берите, сколько нужно!» – «Помилуйте, ваше степенство. Нам не расчет вас губить». У меня-то, сам знаешь, и своих дел видимо-невидимо, а тут еще и чужие дела подсовывают за ненадобностью. Кровопийцы, одним словом. Пришлось отдать, лишь бы отвязались, – обреченно пожал плечами Федор Кузьмич.