Страница 6 из 12
Люди, работавшие на секретных атомных заводах, были секретными вдвойне. Многие из них имели реальный доступ к сведениям о производстве плутония, в тот момент исключительно военном. Врачи, работавшие в соцгородке, впоследствии ставшем закрытым городом, тоже были обладателями этой самой военной тайны, ведь они знали о том, как подействовали на организм вещества, которые производили на секретном заводе. Врачи наблюдали, лечили, спасали, когда могли, тех, кто подвергался жесточайшему радиационному облучению, болел и умирал от острой или хронической лучевой болезни. Все это было тайной. Людей, которые становились участниками каких-то аварийных ситуаций помимо своей воли, государство обязывало подписать документы о том, что они обязуются никому не рассказывать о том, что с ними произошло. Хранить до конца своей жизни. Не больше и не меньше.
Постепенно, с развитием атомной промышленности и законодательства, мы уходили от понятия «военная тайна» и переходили к понятию «государственная тайна»[6]. Государственная тайна, как и военная ранее, тоже охватывала всю закрытую территорию. Только теперь атомный завод на ней находился теперь уже с внушительно разросшимся и превратившимся в целый и настоящий ГОРОД закрытым городом.
Первые годы на строительстве первых объектов особого разделения на город и завод не было. Самые ценные кадры, те, кто работал на опасном производстве и был уникальным специалистом, жили всего в ста метрах от барака, где делали плутоний. В случае непредвиденной ситуации они должны быстро добежать до объекта[7]. Те, кто занимался строительством и обслуживанием, жили подальше, на территории будущего соцгородка. Официально «городские» не знали о том, что происходит на промплощадке. Впрочем, даже семейные пары, работавшие на одном реакторе, взяли себе за правило никогда не обсуждать друг с другом дома или в кругу друзей «рабочие моменты».
Изначально выбранная граница с внешним миром была довольно условной, люди примерно знали, где она проходит, но забора и колючей проволоки не было. Когда требования секретности возросли, то сначала от внешнего мира огородили всю территорию будущих ЗАТО, а чуть позже решили, что город и завод нужно также отделить друг от друга еще строже. С той поры промплощадка была дополнительно окружена колючей проволокой и стала иметь свой собственный рубеж охраны. «Зона» внутри «зоны». Позже, уже на самой промплощадке, отдельно были огорожены заводы. Каждый завод теперь имел три настоящие границы. Первая – вокруг территории ЗАТО, вторая – вокруг территории промплощадки и, последняя, третья, вокруг конкретного производства. В каждую из зон уже тогда нужен был специальный пропуск. Впоследствии, когда было разрешено покидать и городскую зону, «горожанам» также сделали свои собственные отдельные пропуска.
Даже по внешнему виду пропуска, можно было определить, работает ли человек на атомном производстве, имеет ли он вход в различные секретные зоны или нет, а если имеет, то в какие. Чтобы часовые, осуществляющие охрану, могли точно знать, куда имеет право входить тот, или иной человек, была разработана система шифров. Каждая цифра, буква или значок давали право на вход на определенную территорию. Какую именно – знали только те, кто по долгу службы осуществлял пропуск граждан. Ни работники, ни жители города не знали этих кодировок. Эта система охраны сохраняется, с небольшими изменениями, и до настоящего времени. Ни жители города, ни работники завода не должны знать (в норме), что означают символы на их пропускных документах.
В своем детстве, будучи чрезвычайно любопытной, я играла с пропусками своих родителей. Я брала пропуска моих папы и мамы и сравнивала их между собой. Маленькие, почти невесомые прямоугольнички мышиного цвета, легко помещающиеся на ладони, они имели размер и форму комсомольского билета и были шершавыми и неприятными на ощупь. Изнутри справа была фотография с низким угловым штампиком ЦБП (центральное бюро пропусков), а слева – табличка, наполненная символами. Однажды я поделилась своими наблюдениями с мамой, сказала ей, что у нее и у папы символы различаются и что у папы их больше. «Мама, у папы елочка, а у тебя нет. У него цифры целые, а у тебя зачеркнутые». И, конечно, я спросила, что все это значит. Мама ответила: «Об этом мы вопросов не задаем, вырастешь – узнаешь!», отобрала у меня пропуска и больше никогда не разрешала их брать.
Мы, дети ЗАТО, часто играли «в КПэ» и «Покажи пропуск, проход закрыт! Или Проходи!». В своих детских играх, однако, мы никогда не выходили за пределы допускаемых взрослыми обсуждений. Нам не приходило в голову обсуждать, что делает наш завод. Мы знали, что город секретный, а работаем мы для государства, и именно поэтому оно нас ТАК ценит и любит, подразумевая под этим полки наших магазинов.
На уровне государства вся эта история секретности и государственной тайны в отношении закрытых городов «без границ» продолжалась до 1989 года. С момента выбора первой площадки в Челябинской области в 1945 году и до момента, когда информация впервые была обнародована официально, а СССР тогда уже имело десять атомных заводов и закрытых городов при них, в каждом из которых реализовывался один из этапов создания ядерного оружия (положили яйца в разные корзины на всякий случай), прошло сорок четыре года тайны и молчания. В масштабах жизненных циклов людей это почти два поколения людей, с рождения хранящих государственную тайну. Сама их жизнь и существование были ею.
3 июля 1989 года на заседании Верховного Совета СССР тогдашний министр тяжелого машиностроения Д. В. Рябев, отвечая на вопросы депутата от Челябинской области, внезапно разоткровенничался. И сообщил присутствующим несколько государственных секретов. Рискнем предположить, что такое свободное излияние на народных избранников секретной до сих пор информации было санкционировано сверху. В стране шла перестройка и гласность, в мире ширилось ядерное разоружение. Американцы собрали достаточно «слухов» и уже все про нас знали, секреты были не актуальны.
По всем этим, ставшим уже историческими, причинам разоткровенничавшийся внезапно министр в этот день признался одновременно в четырех вещах. Во-первых, в существовании закрытого города. Во-вторых, в выбросах радиоактивных отходах в реку в этом секретном городе. В-третьих, о взрыве хранилища ядерных отходов в этом закрытом городе. И наконец, в-четвертых, в загрязнении озера Карачай. Он не назвал имени этого города. Но все ВСЕ поняли, ведь к тому времени это в общем, особенно для жителей области, это был давно уже секрет Полишинеля, то есть тот, о котором все давно знали, но боялись говорить. Этот момент стал поворотным в истории закрытых городов. Отныне они стали несекретными только по факту обнародования министром информации об одном из них…
Впрочем, сама форма раскрытия и преподнесения информации не была особенно удачной. Потому что дальше был некий переходный период в общественном сознании, в течение которого все от мала до велика, от самого-самого низшего до самого высшего звена испытывали ужасные сомнения. Это секретно или нет? Что можно говорить, а о чем нельзя? Те же самые муки испытывали жители закрытых городов, запуганные с рождения. О том, «о чем нельзя никому говорить», говорили все. Ситуация усугублялась тем, что никаких нормативных актов не было. Закрытые города продолжали существовать в режиме сложившейся системы, однако для них это было очень сложно.
Это было чем-то похоже на повесу-переростка, который привык к тому, что его во всем обеспечивали родители. Всегда, всем и самым лучшим. Внезапно «родители» заявили ему: давай-ка, дорогой, попробуй жить сам. Но дорогой оказался не готов. Все, что умели делать закрытые города – это втайне создавать атомное оружие в обмен на то, что их хорошо кормили и одевали – внезапно стало неактуальным. Важным стало участие в экономической жизни страны. А для экономической жизни страны они ничего, увы, пока предложить не могли. Они не только не создавали никакой прибыли, они еще и требовали для себя исключительные условия, потому что привыкли к чувству собственной значимости.
6
https://www.academia.edu/37759799/ (Кузнецов В. Обеспечение режима сохранения государственной тайны на плутониевом комбинате.)
7
Воспоминания Исаевой.