Фейрум

– Спокойной ночи, Филиппина.

Он протянул ей подушку, уже не опасаясь, что Липа снова ударит. Выключил настольную лампу быстрым щелчком – как-то излишне по-хозяйски – и, не говоря больше ни слова, вышел за дверь. Анимон мигнул напоследок и юркнул в щель между створкой и дверным косяком.

«Только бы Вита не разбудил…»

Мысль показалась далёкой и глухой, как звук, с которым закрылась входная дверь. Игнас ушёл.

Натянув одеяло до подбородка, Липа почувствовала, как тяжесть сменяется лёгкостью. Будто пустоту, из которой выкачали всю влагу, заполнили воздухом.

«Интересно, как он выберется с острова? Да хоть вплавь, мне-то какое дело… лишь бы лодку не украл…»

Последний образ растворился тихо, без щелчка – не светильник, а свеча, которую бережно задули. Воздушный шар по имени Липа взмыл в ночное небо.

Там, в угольно-чёрной вышине, сияли изумрудные звёзды.

• ● •

Она проснулась, когда солнце поднялось высоко, рисуя на дощатом полу прямоугольники света. Открыв глаза, Липа не сразу поняла, где находится. Села рывком и только тогда осознала, что не дома. На острове, с Витом.

Потёрла веки и ощутила соль в уголках лаз. Значит, не приснилось. Рамка от фотографии валялась рядом с кроватью. На столе лежала перевёрнутая чашка и стопка книг: подсохшие переплёты напоминали о ночном дожде.

Липа с ужасом взглянула на часы: начало девятого. Вит давно встал.

Бросившись вниз, она скатилась по перилам. Следы ночного гостя высохли, но грязь кое-где осталась – крупицы влажной земли из-под подошв Игнаса. Метнувшись в сени за тряпкой, Липа протёрла ступени, уничтожая последние улики. Вряд ли Вит успел заметить, но сердце бешено стучало.

Когда с уборкой было покончено, Липа вспомнила о себе. Переоделась в чистую футболку, натянула джинсы, кое-как причесала растрёпанные светлые волосы, выбивавшиеся из косы при малейшем ветре. Прежде чем подойти к умывальнику, заглянула во все ёмкости с водой: ни следа анимонов или странной чёрной жижи.

Выдохнула с облегчением. Утро началось удачно.

Липа умылась и поставила чайник на плиту. Она не видела Вита за морем зелени, разросшейся под окнами, но отчётливо слышала шаги, что приближались по дорожке к крыльцу. Вот скрипнула калитка, подпрыгнул крючок на двери и…

– Доброе утро!

– Доброе, – отозвалась она. – Ты вовремя. Чай вскипел.

– Третий за утро, – хмыкнул он.

– И когда успел?

– Ну, ты бы дольше валялась, соня! – Сполоснув руки, он уселся напротив. – Хорошо спалось на новом месте?

– Только без шуток про невесту, будь добр, – буркнула Липа, разливая кипяток. – Тебе с малиновым? Или смородину достать?

– Ты не ответила.

– Ты тоже.

– Да нормально спалось.

– Тогда и мне смородину.

Рассмеялись в голос, и Липа вдруг поняла, как давно не хохотала просто так, над какой-нибудь глупостью. Вчерашняя пустота отзывалась эхом внутри, но теперь она знала, чем её заполнить. Компания Вита шла на пользу.

– Я уж думал будить серенадой. Всё равно инструмент простаивает, а так хоть польза.

– От твоих «серенад» у приличной принцессы, задремавшей в башне, волосы встанут дыбом. И кровь из ушей пойдёт, – Липа в долгу не осталась.

Прибираясь на лестнице, она заглянула в комнату Вита через неплотно затворенную дверь. У стены стояли две красавицы-гитары: электро и акустика. На прикроватной тумбе лежал блокнот. Интересно, он часто играл, когда был один? Что-то подсказывало Липе, что да. Каждый день. Такие, как Вит, не забывают. Для них музыка – продолжение мыслей, а гриф со струнами – продолжение руки. Они дышат тем, что творят. Даже когда уходят на покой, достигнув пика, за которым идёт крутой склон, больше похожий на обрыв.

– И то верно, – Вит ни капли не обиделся. – Но ты не такая, как остальные принцессы.

Он подмигнул, намазывая варенье на корку хлеба.

По всему выходило, что нет. Музыку «Sentenced to Death» она начала слушать, едва пошла в школу. Не всегда понимала смысл текстов и смеялась над тем, как непривычно голос Вита звучал под густые гитарные риффы и зловещий гул барабанов. В жизни он был другим: сочинял для племянницы не то смешные, не то страшные сказки и позволял заплетать косички, но на сцене… на сцене становился рок-звездой.

Конечно, она им гордилась. Хотя мама всякий раз морщилась, заслышав звуки хэви-метала. Она терпеть не могла группу Вита и всё, что они делали. «Вырастешь – поймёшь, почему», – говорила она, доставая диск из CD-плеера. В те дни, когда Вит возвращался в Бранов и заглядывал к ним, они с мамой почти не разговаривали – не о чем было. Зато для Липы у него всегда находились подарки, привезённые из других городов.

Жаль, название оказалось пророческим: «Обречённые» распались после пяти лет, трёх альбомов и сотни концертов. Липа выросла и поняла: наркотики. Из-за них группа лишилась басиста. Из-за них же в семье разгорелся скандал, после которого дед оказался в больнице, а остров остался ничьим. Она не спрашивала Вита напрямую: даже если он принимал вместе со всеми, то бросил после смерти отца. Бросил всё, чтобы вернуться.

– О чём задумалась?

Вит загремел тарелками, соорудив некое подобие Пизанской башни в раковине – такое же кривое и готовое съехать набок.

– О всяком. – Она подняла взгляд от чашки, на донышке которой оставался последний глоток. В этой чашке накануне плавал анимон. Липа отдраила её содой – для верности. – Ты ещё… сочиняешь?

– Бывает, – он усмехнулся и постучал по виску согнутым пальцем. – Здесь становится тесно от мыслей. Надо выплеснуть. Отпустить.

Она понимающе кивнула.

– Можно послушать?

– Пока сыро. Совсем. – Он качнул головой. – Но не переживай, ты услышишь первой. Быть может, к осени выберемся в «Легенду».

Бар «Легенда» на Речном проспекте был местом, где раньше собиралась группа. Уютное место с фонарями-светильниками и постерами рок-идолов восьмидесятых на стенах. Липа всякий раз испытывала восторг и чувство вины, оказываясь там среди взрослых фанатов, без ведома мамы.

– На концерт?

– Ну-ну, не гони коней.

Липа взяла его за руку и легонько сжала.

– У тебя всё получится.

Вит улыбнулся скупо, но благодарно.

– Прогуляться не хочешь?

– Хочу!

– Тогда угадай, в какой руке. – Он спрятал кулаки за спиной. В вазочке на столе лежала горсть леденцов со вкусом барбариса. Липа в них души не чаяла, когда была маленькой.

– А если не угадаю?

– Будешь мыть посуду. А потом пойдём.

– Куда?

– К дедушке. Вы с ним давно не виделись.

Липа кивнула. Целых шесть лет.

• ● •

Они шагали вдоль берега, по заросшей узкой тропке, которая ожерельем обхватывала остров. Солнце стояло высоко, из-за мутной дымки почти не видное. Здесь, вблизи от моря, ясная погода не задерживалась дольше пары дней. Липа любила это сочетание – серого с изумрудным. Весь остров был покрыт зеленью – от мягкой и сочной июньской травы до бурого мха на шершавых камнях и крошечного соснового семейства.

Глядящие в небо стволы остались позади, когда они с Витом вышли к западному берегу. Склон был усыпан галькой; лишь у самой воды камешки сменялись песком. В тени холма высился памятник. Низко, почти касаясь белого гранита, склонилась над ним черёмуха.

«Здравствуй, деда», – Липа приблизилась к могиле. Оградки не было. Как и столика, за которым принято поминать ушедшего. Только узкая скамья, на которую она опустилась первой. Вит молча сел рядом. Каждый говорил про себя, и оба это знали.

«Слова – всё равно что дым». Любимая присказка деда Анатоля.

Глядя на эмалированное фото с двумя гвоздиками по бокам, Липа боялась, что снова расплачется, но нет – глаза оставались сухими, а пустота продолжала наполняться спокойствием. Тихим ветром и запахом черёмухи. Дед любил это место всей душой, и Липа знала: он бы не променял остров ни на что другое.