Присвоить тебя

– Я тебя на ринге впервые увидел, куда уж опаснее, – замечает Одинцов и устало трет переносицу.

– Иди домой, Тим, – мягко говорит Захар, не в силах больше наблюдать за тем, как вымотан Одинцов. Тот ведь из-за него ошивается в клинике, сидит тут, как нянечка, а толку-то. – Если так уж хочешь, можешь прийти завтра. Но сегодня выспись.

Тимофей в кои-то веки не спорит, не пытается отшутиться, а просто кивает. Прикрывает на миг глаза, улыбается той, самой честной, самой искренней и настоящей улыбкой – такую не выдумаешь, не отрепетируешь. Она прямиком из сердца. Захар прощает себе слабости, свою внезапную мягкость – Одинцов все-таки заслужил, сейчас тот фактически безоружен в своем состоянии. Захар списывает все на стресс и окутавшую их обстановку. Возможно, завтра они сделают вид, что ничего этого не было, этих слов, признаний и откровенности. Но сейчас можно не волноваться, они оба опустили завесы.

– Набирайся сил, – желает Тимофей. Сжимает ладонь Захара в своих руках, греет теплом, будто отдавая последние капли, потому что сам из-за усталости явно подпитывается запасными – едва ли не аварийными – резервами. – Если будет плохо, обязательно зови врача. Или мне звони, даже ночью. Ладно? Не геройствуй.

– Хорошо, – обещает Захар под пронзительным взглядом Одинцова. Иначе ведь тот не уйдет.

Тимофей приоткрывает рот, будто собирается что-то сказать, замирает и быстро сдувается. Захар не лезет с расспросами, как минимум это оттянет время, отберет его у сна Тимы.

Одинцов поднимается, его мимолетно шатает – тело Захара напрягается – но тот быстро возвращается в равновесие.

– Заеду завтра? – именно спрашивает. Чего? Позволения? Будто есть шанс отказать.

– Выходной ведь. Больше нечем заняться? – вопросом на вопрос отвечает Захар.

– Нет, так что если хочешь помочь мне провести день с пользой, можешь, к примеру, позвать меня на свидание, – шутит (точно ли?) Одинцов. В его уставших по самое дно глазах еще искрятся оттенки привычного флирта. В этом неискоренимая натура Тимофея.

Против воли Захар смущается. Язык у Одинцова воистину без костей.

– Может, еще сводить тебя покататься на аттракционах? – хмыкает Захар.

– Я не против, – довольно отвечает Тимофей. Кажется, он серьезно.

– Вали уже наконец, – в голосе ни доли грубости, просто легкий рефлекс защиты для Иваньшина. – Решим завтра. Когда выспишься.

Как только Одинцов выходит, Захар падает лицом в подушку и глухо рычит. Что он творил? Что на него нашло? Ответ прост – Тимофей Одинцов, чья доброта уже не действует удушающе.

Тимофей закрывает дверь и чувствует, как постепенно алеют щеки. Касается их – кожа горячая, хотя его все еще немного знобит. Он садится в кресло для посетителей в коридоре, ровно напротив палаты, прячет в ладонях лицо. Улыбается. Он ужасно вымотан, пережил эмоциональные горки, его чувства растрепаны, но сейчас Тима до глупости счастлив и лишь слегка удивлен. Им с Захаром удалось наконец так здорово пообщаться. Пусть даже с его подколками, пусть Захар по привычке ершился, но их диалог был таким… честным. Живым. От того и Тимофей чувствует прилив сил, хотя сознание плавает на границе реальности.

А завтра они с Захаром снова увидятся и, пусть рано надеяться, но нельзя запретить мечтать, возможно – пусть даже крошечная, но вероятность, – что они пойдут на свидание. Дружеское, по-приятельски, просто прогулка, дневной променад – Тимофею критически безразлично, как можно это назвать, пусть Захар вешает пригодный, удобоваримый ярлык. Важно лишь его присутствие рядом, шанс провести время вместе. Не потому что это работа, необходимость или – черт, нет – приказ, а потому, что Захар сам захочет составить ему компанию.

В такси по пути домой Тимофей прикрывает тяжелые веки, почти засыпая под легкую музыку, играющую на лаунж волне по радио. Доехав, буквально на автомате шагает к лифту и дальше, в квартире – до холодной постели. Не раздеваясь, валится на кровать трупом и в то же мгновение отключается.

Глава 6

Тимофей просыпается от собственного крика. Вскакивает, дрожит, часто дышит – почти задыхается, потому что горло словно сжимает чужая ладонь. Холодная, крепкая, сдавливающая до паники цепкими пальцами страха.

Он думал, что кошмары наконец отступили.

Зря надеялся. Они просто изменили сюжет.

Они выжидали, пока Тимофей потеряет бдительность, слишком расслабится – вспомнит, как радоваться, – чтобы сломать, напав со спины. Вгрызться в мозг острыми клыками. Вонзиться тонкими иглами. Разбередить, подавить. Растоптать.

Тимофей практически в панике. Картины из сна так реальны, будто можно потрогать, протяни только руку. Он хватается за голову, трет виски, весь сжимается, валится набок, подтянув к животу колени. Тимофею по-настоящему страшно. Мысль, что он здесь сейчас абсолютно один, выбивает из легких остатки воздуха. Тимофей рвано вдыхает, он на грани истерики. Слишком резко, слишком нежданно опять вскрылись почти зажившие раны. Мозг не справляется.

Не справляется Тимофей Одинцов.

Пересиливая слабость, свинцом тянущую его ко дну, Тима встает – чуть не падает – и плетется на кухню. Наливает воды, едва не выронив стакан из ладони. Пальцы хреново слушаются. Тимофей пьет воду большими глотками, от неосторожности и в спешке давится. Бросает со звоном пустой стакан в раковину. Опирается руками о край. В глазах стоят слезы. Он действительно плакал – рыдал. И кричал. Умолял, чтобы все было неправдой. Но очнувшись, так и не чувствует облегчения.

В желудке мерзко скручивается узел, посылая сигналы рвоты. Тимофей думает, что его точно стошнит. Нависает над кухонной раковиной, кашляет, но желудок оказывается сильнее, чем его чертова, в трещинах и надломах психика.

Нестерпимо хочется позвонить Захару. Просто услышать сквозь расстояние его голос, убедиться, что с ним все в порядке. Что Иваньшин жив. Потому что мозг, словно в насмешку, продолжает прокручивать вспышками кадры: как Захар падает на грязный пол ринга, как Катанин его добивает. Как Захара уносят прочь на носилках. Тимофей не успевает его спасти. Тимофей просто прикован цепями к месту, впаян ногами в бетонный пол. Тело сопротивляется любому движению – ему не сдвинуться, не побежать вслед за носилками. Он плачет, просит не забирать Захара. Просит того не умирать. Но поздно. Он будто слышит, как сердце билось, но любой звук пропал. Иваньшин окончательно мертв. И эта сцена повторяется снова, и никогда Тимофей не в силах Захара спасти. Он видит кровь, разбитое вдрызг лицо, поломанное, без признаков жизни тело. Иногда удается прикоснуться к холодной коже, а потом смотреть, как чужая, густо-алая кровь растекается пятнами на своих руках.

Тимофей глядит на ладони – чистые, но он видит фантомы той крови. Включает воду, трет руки, умывает лицо в надежде, что станет легче.

Надо. Позвонить. Захару…

Тимофей понимает, что если сейчас наберет его номер – тот вряд ли ответит. А может, возьмет телефон и заслуженно с недовольством ему пробурчит нечто вроде: «Ты что, совсем сумасшедший звонить еще до рассвета?» И вероятно, опять назовет тем глупым прозвищем. Но эта идея зудит. Не дает успокоиться.

Тимофей возвращается в спальню и набирает номер больницы. Дежурная медсестра отвечает, что пациент Иваньшин в порядке, никаких жалоб не поступало, часы визита начинаются с десяти утра. Тимофей благодарит и кладет трубку. Слегка отпускает, но не окончательно. Ему остается вытерпеть еще пять часов до момента, когда он сможет поехать в больницу. И желательно забрать Захара, если врачи разрешат.

Ведь Захар обещал пойти с ним в парк на свидание.

Тимофей кое-как засыпает снова, хотя и боится увидеть прежние образы. Но тело полностью вымотано, и чтобы появиться перед Захаром, ему нужно постараться взбодриться.

Будильник звонит в десять, бьет набатом в мозгу. У Тимофея кружится голова, он едва отрывается от подушки. Но рад даже мелочи – он спал без сновидений. Это уже достижение.