Страница 7 из 11
Я метался по холмам и оврагам музея-усадьбы, как Пьер Безухов по Бородинскому полю. Вокруг гремели холостые залпы старинных медных пушек, щелкали мушкетные выстрелы. Дюжина местных вирджинских ковбоев изображала налет английской кавалерии, натиск которой сдерживал отряд американских патриотов-добровольцев, засевших за повозками на опушке леса. Я искал моего «генерала Вашингтона» повсюду: и в стане американской милиции, и на бивуаке британских колониальных солдат, и даже в толпе зрителей. Но все мои поиски были безуспешны, моего Джорджа в тот день просто не было в Маунт-Верноне. Вместо него роль Вашингтона исполнял какой-то тщедушный, худосочный актеришка с грубыми гримасами, театральным позерством, который так же был похож на главнокомандующего революционной армии, как фермерский мул на арабского скакуна.
Поняв, что у нас уже ничего не выгорит, я предложил Биллу паковать аппаратуру и идти в машину. Сам же решил еще раз обойти маунт-вернонский особняк. Я давно потерял всякую надежду найти Джорджа, но вдруг, проходя мимо стилизованной под старину кузницы, где обычно собирается немало школьников, чтобы поглазеть на старинное ремесло – ковку ножей и топоров, я заметил знакомое лицо. Это был кузнец-волонтер, которого я видел рядом с Джорджем на прошлом шоу-реконструкции. Я ухватился за этот шанс как за соломинку и поспешил в кузницу с расспросами. Я как мог описал внешность Джорджа, и кузнец сразу утвердительно закивал:
– Так вы ищите старика Джо?! Ну, конечно же, я его не видел. И признаюсь, мне бы хотелось теперь не видеть его как можно дольше.
Я застыл в нерешительности. Мой собеседник, довольный произведенным эффектом, пояснил:
– Ведь он умер.
– Как умер? – переспросил я с таким видом, как будто впервые узнал, что люди имеют свойство иногда умирать, в том числе и неожиданно.
На моем лице было написано столько изумления, что мужчина поспешил меня утешить.
– Умер, как все умирают. Знаете, он вообще был чудаковатый. Мы даже не знали, где он живет. Нам сообщили о его смерти только вчера из его страховой компании.
– Умер, но отчего?
– Скоропостижно. Грипп. Не выдержало сердце, такое бывает у стариков.
Мужчина с любопытством посмотрел на меня.
– Скажите, а вы случайно не тот самый журналист из России, о котором он нам рассказывал?
Я кивнул. Мужчина похлопал меня по плечу как старого приятеля.
– Он очень тепло о вас отзывался… И знаете, Джо оставил письмо, которое адресовано наверняка вам. Как замечательно, что вы объявились. Письмо у меня в машине. Пойдемте на стоянку, я передам его вам.
Он передал мне письмо. Грубый серый конверт из плотной, немного шершавой бумаги. Без обратного адреса и без марок. Но с моей фамилией и неразборчивой подписью отправителя. Я недоверчиво покрутил конверт в руках, даже не зная, что теперь с ним делать. Затем, поблагодарив «кузнеца-почтальона», положил письмо в карман.
Настроение у меня было подавленное, я пошел к нашему служебному минивэну. Там, уже сложив аппаратуру, меня ждал Билл. Я старался не смотреть ему в глаза. Мне было жалко загубленного телесюжета и неловко перед оператором. Но главное, меня не покидало чувство, что меня снова разыграли – теперь уже с этой нелепой смертью. Я не знал, что теперь делать. Объехать все морги, все госпитали Северной Вирджинии, Мэриленда и Вашингтона? Но это было глупо! И потом, кого искать? И зачем? Покойники, как известно, не очень разговорчивы даже перед телекамерами.
Билл подвез меня домой. Когда прощались, он несильно стукнул меня кулаком в плечо:
– Не горюй, дружище. Я отснял кучу эффектных лайвов, огнедышащих пушек, падающих всадников и рукопашку. Ватерлоо не обещаю, но вытянешь вполне пристойный сюжет.
Я выдавил из себя благодарную улыбку. Несмотря на поддержку Билла, я чувствовал себя совершенно разбитым.
Дома было пусто и холодно. Я разжег камин. Дрова были сырые и не хотели разгораться. Не знаю почему, может я просто простыл на ветру, но меня знобило. Я налил себе рюмку коньяка. Выпил залпом. Сел у огня, укрывшись пледом. Мне было не по себе.
Чего я боялся, скажете вы? В общем-то ничего. Просто меня пугало это письмо. Я даже пожалел, что не прочитал его там, в Маунт-Верноне, на людях. Наконец, выпив для храбрости еще рюмочку, я решил вскрыть конверт, пока не стало темнеть. Мне было страшно быстро надвигающегося зимнего вечера. Мне казалось, что вместе с темнотой за окном, мой дом наполнится кошмарами.
Наконец я собрался духом: достал конверт и осторожно вскрыл его ножницами. Письмо было написано на твердой зернистой белой бумаге мелким, экономным почерком, который трудно разобрать быстро. Я надел очки и принялся изучать вот такое послание:
«Мой русский друг!
Надеюсь, Вы позволите мне называть вас другом, потому что несмотря на все наши споры и на то, что у нас было слишком мало времени для общения, я искренне надеюсь, что мы расстались друзьями. И, если бы Провидению было бы угодно свести нас вновь, я думаю, мы нашли бы еще много тем для душевного дружеского разговора.
Прежде всего я спешу извиниться, что не смог встретиться с вами перед Рождеством. Но у меня была на это единственная уважительная для джентльмена причина, и мой друг, передавший вам письмо, видимо, рассказал вам о ней…
Вы задали мне вопрос, который до сих пор не идет у меня из головы. Мне казалось, что я достаточно недвусмысленно и своими публичными выступлениями, и главное – своим образом действий ответил на него. Но, раз вы и другие люди его снова задают и, видимо, будут задавать дальше, мне хотелось бы снова объясниться.
Я несколько раз откладывал писать вам, надеясь, что у нас еще будет возможность встретиться в Маунт-Верноне. Но вчера, объезжая верхом плантацию, я попал под сильный дождь со снегом и сильно простудился. К вечеру я почувствовал себя очень неважно, а сегодня я почти потерял не только голос, но и физические силы и понял, что это, вероятно, моя последняя возможность, взяться за перо.
Итак, почему же я решил не баллотироваться на третий президентский срок в 1796-м году? Я думаю, ответ на этот вопрос вам уже понятен. И у вас, после общения с моей супругой, была возможность удостовериться, что мои помыслы были искренними и что мое желание вернуться к тихой семейной жизни было очевидным.
Но сейчас меня волнует другое. Меня терзают сомнения: не совершил ли я ошибку, когда позволил уговорить себя избираться на второй срок? Мне всегда казалось, что это было связано с безвыходной ситуацией, с тем, что наша юная республика оказалось перед угрозой новой опустошительной и, возможно, даже проигрышной войны и внутренних распрей. Но сейчас я прихожу к выводу, что неизмеримо большая для нас угроза все-таки состоит в том, что во многих людях, в тех, кто идет во власть, интуитивно живет желание, не только удерживать ее как можно дольше любым мало-мальски законным путем, но откровенно узурпировать ее. Поверьте мне, это желание, как скрытую болезнь, порой трудно распознать. А уж лечить ее можно только одним способом – твердостью демократических законов.
Уходя в отставку после восьми лет президентства, я хотел подать пример, которому бы следовали следующие лидеры нашей страны. Уверяю, что и сегодня я сделал бы тоже самое, но с одной разницей: я бы ограничил себя только одним сроком президентских полномочий. Более того, я склонен считать, что такой же практике должны неукоснительно следовать не только президенты, но и конгрессмены, губернаторы и даже мэры маленьких городов – в общем, все те, кто облечен доверием народа. Возможно, это стало бы еще одним защитным барьером против партийных, семейных, финансовых кланов, от которых не может быть полностью защищена ни одна Демократия. Возможно ли это сегодня? Завтра? Или через сто, двести, триста лет? Не таит ли это опасности развала всякой новой республиканской государственности? Это сомнение удержало меня от пропаганды такого образа действий в недавнем прошлом и настоящем, но не исключаю, что это то, к чему мы все, люди, которые придерживаются идеи свободного правления, придем, если будем к этому искренне стремиться.
Остаюсь в глубоком почтении к Вам. Передаю наилучшие пожелания от моей супруги Марты.