Страница 42 из 103
Наша жизнь превратилась в пульс, сердцебиение, совокупность вздохов. В тишине между ними я запомнила ритм босоногих шагов Макса по ночному коридору, то, как подергивался единственный мускул в его горле, когда он был напряжен, шепот смеха, который всегда следовал за моими шутками (какими бы несмешными они ни были). Я узнала, что одна сторона его улыбки всегда начиналась первой — левая сторона, на долю секунды раньше правой — и что он больше всего на свете любил имбирный чай и список вещей, для которых он не был создан.
И, в свою очередь, он меня тоже потихоньку запомнил. Я знала, что да, потому что однажды я поняла, что он давно перестал спрашивать меня, как я пью чай, и что у нас таинственным образом всегда был нескончаемый запас малины, хотя я знала, что он ее не любит. И он тихо расспрашивал меня о моей жизни — всегда в сонные минуты в конце дня. Расскажи мне о Сереле. Расскажи мне о своей матери. Расскажи мне о Найзерине.
А я, со своей стороны, поступала наоборот: осторожно ступал по граням вопросов с сырыми ответами, отрывая пальцы от сочащихся, тщательно запрятанных ран. Прошлое Макса по-прежнему хранило так много загадок. Но как бы мое любопытство ни грызло меня, я видела эти затуманенные мурашки. Я поняла ценность облегчения — милосердия — в том, что я оставила их без вопросов.
В этом взаимопонимании мы стали друг другу стабильностью. В те ночи, когда мои кошмары будили меня, выталкивали на чистый воздух сада, он всегда обнаруживал себя таинственно беспокойным, прогуливаясь по ночам и предлагая мне какую-нибудь тихую компанию.
Мой Аран значительно улучшился. Тем не менее, время от времени я произносила ряд совершенно бессмысленных слов, которые нарушали все мыслимые правила грамматики. В один особенно утомительный день я совершила одно из таких преступлений, когда спросил Макса, куда делись чернила Стратаграммы. («Ушла куда… черная вода?»)
Макс даже не остановился, а полез в ящик и достал чернила. Увидев взгляд Саммерина, полный ужаса и изумления, он пожал плечами и сказал:
— Через некоторое время ты свободно говоришь на языке Тисаны.
Мы посмотрели друг на друга и обменялись маленькой гордой улыбкой.
Дни текли один за другим, сливаясь воедино. Дни тянулись длиннее, потом скручивались короче. Холод вонзился в воздух, предупредив о далекой осени. Сад стал диким и заросшим, виноградные лозы змеились друг над другом, цветы вились над булыжными дорожками в прекрасной дикой жадности.
Мы тренировались среди этих цветов ясным утром, за неделю до моих тестов. Я отпустила какую-то ужасную шутку, а Макс в ответ поморщился и покачал головой.
— Ужас. Просто ужас.
— Ты говоришь это сейчас, — возразила я, крутя воздух между руками. — Но что ты будешь делать, когда меня не станет?
Я имела в виду это как прихорашивающуюся шутку. Но как только слова слетели с моих губ, они приземлились, как брошенный кирпич, ударив нас обоих тупым, неумолимым ударом.
Ухмылка Макса замерла и увяла. Между его бровями образовалась морщинка. Мы уставились друг на друга в пораженной тишине, что-то ощутимое и неописуемое сгущалось в дюймах между нами, когда нас обоих охватило осознание.
Мы вырезали эти маленькие, интимные пространства друг для друга в нашей жизни, и каким-то чудом человеческого отрицания ни один из нас не думал о том, что это неизбежно будет означать. Теперь я впервые осознала всю широту зияющего отсутствия, которое мы оставим друг в друге.
Что, по крайней мере, он оставит во мне.
— Я полагаю, — сказал он наконец, подталкивая носком ноги ползущую лиану, — наконец-то я верну этот сад под контроль.
Я закрыла рот и изобразила внезапный интерес к чему-то на земле, борясь со странной пустотой, которая внезапно прогнулась в моей груди. Я была так сосредоточена на том, куда иду, что даже не остановилась, чтобы подумать о том, что оставлю позади. Мысль об этом наполнила меня словами, которые я не была готова произнести.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На кончике моего носа свисала капля пота, отказываясь падать.
Макс кружил вокруг меня, его глаза были острыми, как бритва, с воинственным сосредоточением, и он выкрикивал команду за командой. Мои ладони были раскрыты, жонглируя воздухом и водой, искрами и иллюзиями и, конечно же, этими серебряными бабочками, прыгающими в воздух большими отчаянными порывами.
Начинай. Остановись. Наведи. Выше, быстрее, меньше, медленнее — контроль!
Я предвкушала каждое слово еще до того, как оно срывалось с его губ, подтягивая иллюзии ближе или отодвигая их дальше, превращая воду в совершенные подобия.
— Что это? — Макс рявкнул, шевеля моим болтающимся локтем.
— Намеренно, — выдохнула я сквозь стиснутые зубы.
— Хорошо. Хитрый вопрос. Не заканчивай. Покажи мне этих бабочек. — И затем, прежде чем я успела пошевелиться, — Бесшовных, пожалуйста. Контроль.
Водяной шар, зависший между моими руками, был идеальной сферой — совершенно круглой, из его формы не выходила ни одна капля, хотя удержание его там требовало полной концентрации. Вода мчалась круговым движением, текла внутри этой сферы, хотя никогда не выходила за ее пределы. С идеальной плавностью я отделила от него бабочек — сначала одну, потом двух, потом пять, потом сфера разорвалась и уступила место их целой своре. Сначала мокрые, хлопающие, затем переходившие в голубой полупрозрачный свет, поднимавшийся в небо.
— Позови их назад.
Я так и сделала, дернув бабочек обратно на ладони и закружив их вокруг своего тела. Мои волосы встали дыбом от ветра, который обдувал мое лицо, заслоняя обзор. Тем не менее, эта проклятая капля пота не упала.
— Вернуться к твоим рукам.
Они собрались в моих ладонях, сжались между ладонями, прижавшись друг к другу.
— А теперь удиви меня.
Я улыбнулась. Сомкнула пальцы. Когда я открыла их, горстка бабочек была отлита из сверкающего металла.
Макс посмотрел мне в руки, улыбка тронула уголок его рта.
— Что это, сталь?
— Да.
— Крепче стекла. Очень поэтично.
Я пожала плечами, сдерживая самодовольную ухмылку. Я тоже так думала.
Но Макс выпрямился, эхо улыбки исчезло под слоями камня, его руки сцеплены за спиной. Он смотрел на меня ястребиным взглядом, который казался настолько непохожим на него, что я бы рассмеялась, если бы не была так сосредоточена. Вот таким, подумала я, должен быть Макс-солдат — капитан с прямой спиной, острым языком и каменным лицом.
Прошли секунды. Мой желудок сжался.
А потом, как только я начала нервничать, его лицо расплылось в ухмылке.
— Идеально. — Он поднял руки с раскрытыми ладонями, словно благословляя. — Тисана, ты готова.
Нервозность дрожала под моей кожей. Моя последовавшая за этим улыбка была недолгой.
— Даже без…
— Тебе не нужны стратаграммы. Они не будут этого ожидать.
— Но…
— Я слишком пессимистичен, чтобы сказать тебе, что все в порядке, если это не в порядке. Невозможно, чтобы они могли смотреть на этот показ и утверждать, что ты не знаешь, что делаешь. Ты готова.
— Я знаю, что готова. — Мои пальцы переплелись друг с другом. — Но, возможно, мне стоит провести ночь, тренируясь для…
— Нет. Не положено. Это главное правило: в ночь перед тестами ты отдыхаешь.
— Ты соблюдал это правило?
— Нет. Но у меня не было такого хорошего учителя, как я. — Он протянул большой палец и провел пальцем по кончику моего носа, глядя на свои пальцы и корчась. — Я ждал, когда она упадет, последние пятнадцать минут. Не удержался. — Он развернулся на каблуках и зашагал обратно к коттеджу, махая мне рукой следовать за собой. — Иди прими ванну. Ты отвратительна. И я клянусь Вознесенными, если я увижу, как ты крадешь стратаграммы, как самый занудный наркоман, я сверну тебе шею.
***
Я провела пальцами по мокрым волосам, перекинула их через плечо и накрутила влажные концы на пальцы. Они значительно выросли с той ночи, когда я впервые приехала сюда и срезала их в туалете Макса. Забавно, как я до сих пор не замечала, насколько именно. Время пролетело так незаметно.