Страница 2 из 85
Надо признаться, что Анно тоже был патриотом своего берега и своего района, но его патриотизм был вполне вещественным и объяснялся тем, что ему очень нравилась его квартира №59, расположенная на тринадцатом этаже нового дома, который изящным стремительным силуэтом распарывал небо над одним из холмов в самом начале Морской улицы. Парус – так сразу же окрестили жители этот дом, едва лишь он был построен. Так что, Анно охотно перебрался бы на левый берег, если бы на нем была Морская улица и похожий на корабль его дом. Ничего подобного, однако, там не существовало.
Морская улица – странное название для города воздухоплавателей, море от которого облизывало берега прибоем на расстоянии не менее суток пути на скором поезде. Это место будоражило воображение и напоминало Анно о несбывшейся мечте детства, поэтому он дорожил улицей, на которой жил, и ни за что не променял бы ее ни на какую другую.
Пребывал наш новый знакомец в самом прекрасном возрасте, ему едва исполнилось двадцать пять. Однако молодость его, похоже, уже несколько затянулась, поскольку в свои годы он все еще не удосужился близко познакомиться ни с одной достойной женщиной. Да и с не очень достойной тоже. Виной тому была его исключительная, просто до мучительных судорог, застенчивость. От своих родителей, ставших лет тринадцать тому назад жертвами внезапно разразившейся в городе эпидемии неизвестной болезни, он унаследовал – по контрасту с крепким телосложением – весьма покладистый нрав. Да, он был смел и умен, решителен при необходимости и остроумен по обстоятельствам, но главенствовала над всеми прочими его чертами, эта чертова застенчивость. Это качество, если допустимо именовать так явный недостаток, было развито в нем настолько сильно, что легкий румянец смущения постоянно горел на его щеках, делая, однако, его лицо еще более привлекательным. Тем не менее, повторимся, он так и не встретил еще женщины, которая своей красотой, обаянием, или путем использования специального волшебного слова смогла бы заставить его превозмочь стеснительность и перейти к решительным шагам в плане дальнейшего продвижения знакомства. Но, надо же, он свято верил, что рано или поздно такая встреча состоится.
Статью пошел Анно в отца, известного в городе силача и атлета, был высок и широкоплеч, под плотно облегавшей тело рубахой с распахнутым воротом перекатывались тугие бугры мускулов, которые сделали бы честь любому молодцу. На голове его прочно укоренилась копна волнистых волос цвета спелой ржи, и таких же жестких, как ржаная солома. Большие серые глаза смотрели на мир с любопытством. В зависимости от увиденного они легко наполнялись то эфирным ароматом нежности, то валом настороженности, то волнами грусти, но чаще всего – искрами веселья. В них, этих серых зеркалах, можно было заметить как решительность, так и некоторую неуверенность в себе – лишь морозные прикосновения страха были им не ведомы. Совсем не портивший лица крупный нос с горбинкой, привычно сжатые губы и выдвинутый вперед подбородок выдавали его способность к решительным действиям. А взгляд и улыбка говорили, что потенциал свой он предпочитает демонстрировать в последнюю очередь, когда другие ресурсы и возможности устранения недопонимания исчерпаны.
Года за три-четыре до описываемых событий, Анно успешно окончил ГИТ, городской институт торговли, и был принят на работу продавцом в один из антикварных магазинов, в тот самый, в котором когда-то проходил свою первую практику. Работа эта, так же как и учеба в ГИТе, мягко говоря, не слишком его удовлетворяла, не отвечала стремлениям его души. Но так уж случилось, что его мечте – стать капитаном дальнего плавания – не суждено было осуществиться. Законы в Городе были очень строги, и, попав в ГИТ, он уже не мог бросить учебу в нем. Точней, мог бы, но дальнейшую его судьбу такой поступок существенно бы подпортил. Поэтому, внешне смирившись – собственно, не лес ведь валил, – в душе он навсегда сохранил тягу к морским просторам и приключениям, а также надежду на то, что рано или поздно мечте его суждено сбыться. В нем это было заложено с детства – влечение ко всему необычному и таинственному. Все это – и томление души, и способность во всем видеть необычное и прекрасное, и уверенность в лучшем будущем помогли ему пережить душевный кризис, когда вся дальнейшая жизнь казалась навсегда погребенной на пыльных полках антикварной лавки. Что скрывать, в конце концов, он полюбил свою работу.
Он вдруг понял, до чего это интересно, разглядывая старинные вещи, угадывать, какой жизнью они жили когда-то, кому служили, кому принадлежали, узнавать, какой мастер вложил в них столько кропотливого труда, а то и частичку души. Отпечаток тайны лежал на всем, к чему обращался его взор, а богатое воображение заставляло оживать невероятно хрупкие фигурки людей и зверей из бронзы, дерева или фарфора.
Однажды ему в руки попался кусок пластилина, и он от нечего делать вылепил из него голову директора магазина. Получилось на удивление похоже. Анно даже не подозревал в себе таких способностей, и с недоверчивым восторгом смотрел на творение своих рук, мол, как это меня угораздило? С тех пор все свое свободное время он занимался тем, что лепил из глины всех, кого знал и помнил. Позже он попробовал рисовать, и в этом виде творчества тоже преуспел. Прикосновение к искусству дало ему то, чего так недоставало в жизни, поманило и увлекло за собой, и он ушел в постижение тайн ремесла с головой. Словно чистый живой поток ворвался в тихую заводь его жизни, прогнал сон и уныние, раскрыл неведомые до того горизонты, наполнил ее до краев радостью и светом. Анно понял: то, что было раньше, являлось лишь видимостью жизни, настоящая, она началась лишь теперь. Он жил, он работал, видел плоды трудов своих и был всем доволен вполне.
Лишь одно угнетало его – одиночество.
Одиночество… Не многим суждено испытать на себе в полной мере его космическую пустоту и холод. О, Анно отлично знал, что это такое. Не раз в состоянии близком к отчаянью он убегал из своей тихой, уютной и страшно пустой квартиры, в которой никогда не звучал другой голос, кроме его собственного. Словно в омут, он бросался в толпу людей, заполонявшую улицы и площади города, пытаясь утопить в ней свое отчаяние. И это отчасти ему удавалось. Начиналось то, что сам он называл «погоней за миражами». Дело осложнялось еще тем, что о разыскиваемых миражах у него были лишь смутные представления, поэтому распознать их он пытался лишь по изменчивым, внезапно налетающим и так же быстро исчезающим ощущениям. Тем не менее, боль и тоска растворялись и исчезали в людском половодье, а он бродил, бродил по Городу до изнеможения, до тех пор, пока улицы не пустели на краткий миг перед рассветом. Тогда он возвращался домой, бросался на кровать и долго лежал с открытыми глазами. Перед его взором нескончаемой вереницей проплывали недавно виденные лица людей, молодые и старые, женские и мужские, веселые и грустные, умные и совсем наоборот. Это все были живые и, в то же время, условные образы его сограждан, к которым невозможно просто так обратиться за помощью или советом, у которых, он знал, никогда не найдется ни времени, ни желания выслушать его и понять. Иногда из череды лиц сознание выхватывало какое-то одно, в чьих глазах Анно замечал нечто неуловимо родное, близкое, что тянуло и неудержимо влекло к себе. Но уже в следующий миг тронувший его душу образ тускнел, лицо блекло и распадалось на несовместимые фрагменты, исчезая в облаке небытия осколок за осколком. Тогда он привычно визуализировал в сознании дорогие его сердцу образы отца и матери, память о ком всегда хранил в душе. Следом за тем приходило успокоение, и он засыпал.