Страница 7 из 26
– Конечно, не волнуйся… Спасибо.
– Спокойной ночи! – говорит Адина и на цыпочках выходит из постирочной.
– Спокойной ночи!
Дверь закрывается, и Тама поворачивается на бок, а затем выключает свет. Она тут же с улыбкой засыпает.
11
Габриэль подкинул большое бревно бука в очаг. Сидя за столом из ореха, он смотрит, как языки пламени спокойно, почти нежно лижут бревно.
На секунду он представил себе, что их лакомой добычей стало тело молодой незнакомки.
Какой ужасный случай привел ее к нему? Конечно, он жил в единственном доме в округе, но как ей все же не повезло…
Жизнь ведет людей тропами крутыми, извилистыми, опасными. Они оказываются на краю пропасти, падают в нее. И редко оказываются в зеленеющем райском саду.
Габриэль разглядывает свои согревшиеся руки. Эти руки способны на все. Способны строить, защищать, ласкать. Переломить хребет, уничтожить. Давать или брать.
Они способны убивать.
Способны держать оружие, направить его на человека. Нажать на курок.
Немногие это могут. А он, к сожалению, может.
Этим вечером он хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте.
Далеко отсюда. Подальше от крови и от ярости.
Этим вечером он хотел бы, чтобы девушка оказалась где-нибудь в другом месте.
Далеко от него.
12
Тама моет розовую ванную комнату. В доме их две. Розовая – для девочек, голубая – для мальчиков. Она чистит раковину, поднимает голову и видит в зеркале свое отражение. Однажды тетя Афак сказала, что когда Тама вырастет, то станет красавицей. Она думает, что, наверное, еще недостаточно выросла. У нее темная кожа, странного цвета глаза, что-то между золотистым и зеленым цветом.
Тама долго смотрит на себя в зеркало и в конце концов привыкает к отражению. Она даже убеждает себя в том, что она симпатичнее дочерей Сефаны. Вероятно, потому, что Шарандон некрасив не только внутри, но и снаружи.
Да, Тама решает, что она симпатичнее Фадилы и Адины. Если она не будет говорить себе комплиментов, то кто же? Уверенная в своем решении, она начинает напевать песенку, натирая ванну, в которой будут купаться эти барышни. Как это, должно быть, приятно! Ни у отца Тамы, ни у тети Афак ванны не было.
Частенько, когда убирает дом, готовит или стирает, Тама витает в облаках. Она придумывает истории, в которых главная героиня – она сама. Ее дух покидает тело, и Тама путешествует. Отправляется далеко, очень далеко. Становится маленькой девочкой или женщиной, с которой происходят разные опасные, но захватывающие приключения, у Тамы быстрый ум, и она продумывает все детали. Из этих приключений она не всегда выходит живой. Но всегда побеждает, так или иначе.
Когда она была помладше, то они с Батуль играли в эту игру по дороге в школу.
Иногда в приключениях Тамы участвуют и ее тюремщики. Она изувечивает им лица, разрушает их жизни, строя свою. Но никогда не убивает. Нет, никогда. Она щадит их, несмотря на то что не знает значения этого слова.
Ее истории происходят в Марокко, потому что Франции она не знает. Она видела только аэропорт, скоростное шоссе, мелькающий городской пейзаж.
Париж для нее – улица, которую она видит из окон дома.
Когда работает телевизор, Таме иногда удается выхватить взглядом несколько картинок. Снежные вершины гор, зеленеющие поля, старинные памятники, универмаги с безумно дорогими вещами. Виды Соединенных Штатов, а еще Канады. Реки, озера, леса. Гигантские города, здания до небес.
Мир – огромный, бескрайний. Ее мирок – малюсенький.
Размером с постирочную.
Сефана купила птицу, которую заточила в маленькую золотую клетку. Это щегол с великолепным оперением. У него бежевые, черные, белые, красные и желтые перья. Сефана говорит, что он напоминает ей о родине. Я не знаю, где она его нашла, потому что она подчеркнула, что здесь этот вид продавать запрещено. Вероятно, щегла достала для нее Межда.
Конечно, кормить его и чистить каждый день клетку должна я. Сефана же просто слушает, как он поет. По крайней мере, слушала в первые дни. Но, кажется, он ей уже начинает надоедать.
Его лишили неба и поместили за решетку. Его лишили природной стихии, и он оказался в холодном пригороде Парижа. Ни семьи, ни свободы.
Я чувствую себя так же, как он.
Поскольку Сефана не удостоила его имени, я решила назвать его Атэк. На арабском это означает «породистый».
У всех должно быть имя. Если у тебя есть имя, значит ты существуешь.
Выбрать щеглу имя – как будто показать ему, что он для меня что-то значит.
Мои родители тоже выбрали для меня имя. Но я больше не имею права его носить.
Вначале Атэк был очень беспокойным. А сейчас он обессиленно сидит у металлических прутьев клетки, и требуется бесконечное терпение с моей стороны, чтобы хоть чуть-чуть его покормить.
Я слушаю его, как только у меня появляется свободная минутка. Я слушаю его и говорю с ним.
Потому что я знаю, как ему грустно, в каком он отчаянии.
Я нашла ее, когда убирала в комнате девочек. Я давно смотрю на нее, и поскольку ее не перекладывают, я решила, что Адине она больше не нужна.
Это книга, чтобы научиться читать. В ней картинки с животными и предметами, а под ними – слова. Я уже говорю по-французски, поэтому чувствую, что смогу.
Я соорудила за стиральной машиной тайник. Положила туда книгу, несколько листов в клеточку и ручку. Это мои военные трофеи, украденные у детей Сефаны. Раз она не желает отправлять меня в школу, я сама выучусь. Посмотрим, так ли я тупа, как она говорит…
Пришла зима, и вчера на землю упало несколько снежинок. Было красиво до слез. А я и плакала. Сефана спросила меня, почему я «реву». Я ответила, что скучаю по маме. «Когда ты забудешь о ней, в конце концов?!» – прокричала она, выходя из комнаты.
Через месяц будут рождественские праздники. Наверное, это самое прекрасное время для детей. Для меня же это означает еще больше работы.
Я не надеюсь получить подарков. Может быть, мне дадут доесть чуть больше остатков с тарелок и положат кусок праздничного пирога.
Но я смогу полюбоваться на елочные фонарики и взять тайком несколько конфет из открытых коробок. Я засуну их поглубже в карман, а потом съем у себя в уголке.
В общем-то, Рождество – это не так уж и плохо.
Сегодня после обеда зайдет Межда, двоюродная сестра Сефаны. Она приходит два или три раза в месяц, всегда без мужа, но иногда берет с собой сына Изри.
Изри четырнадцать, почти пятнадцать лет, и он уже красивый юноша с серыми глазами. Если Фадила дома, они вместе играют в приставку, пока их матери беседуют на нашем языке. Сегодня Фадилы нет. Так что Изри скучно. Он уставился в телефон, полуразвалившись на диване.
Я уже несколько раз замечала у него на лице синяки, а однажды даже видела, как он пришел в ортопедическом воротнике. Я спрашиваю себя, не таинственный ли отец в этом виноват. Может быть, Изри – просто задира или занимается каким-нибудь единоборством…
Я подаю чай Сефане и Межде, потом возвращаюсь в кухню. Изри идет за мной.
– Дай попить, Тама, пожалуйста?
От его «пожалуйста» я краснею. Я ему улыбаюсь и подаю баночку кока-колы.
– Спасибо.
Вместо того чтобы вернуться в гостиную, он остается в кухне и наблюдает за мной. Я чувствую на себе его взгляд, это очень странное ощущение.
– Что это? – спрашивает он у меня.
– Курица, фаршированная лимонами.
– Супер пахнет!
Он встает рядом со мной и бросает взгляд в латку.
– Ты волосы постригла? – удивляется он.
Я съеживаюсь:
– Их Сефана обрезала.
– Зачем?
– Не знаю.
– Тебе идет.
Он не представляет, до какой степени меня успокаивают его слова. Легкие заполняются воздухом, голова гордо выпрямляется. Это один из самых прекрасных дней в моей жизни.