Страница 1 из 26

Каждый час ранит, последний убивает

Жибель Карин

Карин Жибель

Karine Giébel

TOUTES BLESSENT, LA DERNIÈRE TUE

Published by arrangement with Lester Literary Agency

Перевод с французского Валентины Чепиги

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Ильи Кучмы

Издательство АЗБУКА®

Пролог

Тебя зовут Тама.

Ты живешь недалеко от Парижа в большом и красивом доме с четырьмя спальнями. Одна – для родителей, месье и мадам Шарандон, одна – для их двух дочерей и по одной – для каждого сына.

Тремя младшими детьми занимаешься ты. Еще на тебе уборка дома, стирка, глажка, поддержание порядка, стряпня. Если нужно, ты штопаешь одежду.

Утром ты встаешь в пять часов, чтобы приготовить завтрак для всей семьи. Потом начинаешь заниматься хозяйством, пока мадам Шарандон отдыхает или отправляется по магазинам.

Мадам Шарандон родилась в Марокко, как и ты. До замужества ее звали Сефана Хазнажи. Если ты правильно поняла, месье Шарандон работал в агропромышленном секторе на родине своей будущей супруги, там-то он с ней и познакомился. Они поженились и приехали жить во Францию с первой дочерью.

Сефана – красивое имя. Оно означает «жемчужина».

Тама – имя, которое она тебе выбрала, – уменьшительное от Тамазальт, что значит «верная». Сефана уверяла, что оно принесет тебе удачу в работе.

Когда ты задумываешься об этой удаче…

Обычно тебе можно идти спать в десять вечера, когда вся работа закончена. Иногда позже.

Тогда тебе дают тарелку с тем, что не захотели есть дети, и ты отправляешься ужинать к себе. То есть на матрас, тонкий и узкий, брошенный на пол в постирочной, с одеялом и старой подушкой. Ты спишь здесь, среди провизии, к которой тебе не разрешено притрагиваться, рядом со стиральной машиной. Отопления нет, но, к счастью, тут не очень холодно. Шкафом тебе служит картонная коробка, куда ты складываешь личные вещи; месье Шарандон разрешил тебе поставить на коробку маленькую лампу.

Тебе запрещено выходить из дому. Когда Сефана уезжает, то закрывает дверь на ключ.

Ты все равно боишься выходить на улицу. Здесь ты ничего не знаешь. Ничего и никого. За дверью все чужое, страшное, враждебное.

Как-то после полудня, пока Сефана спала, ты осмелилась сделать несколько шагов по саду. Целое приключение! Стояла хорошая погода, почти жаркая, и ты не смогла сдержаться. О, далеко бы ты не ушла, нет. Почувствовать, как солнце ласкает кожу, увидеть небо, послушать пение птиц – вот и все. Снова побывать на воздухе. Ничего особенного.

Но Сефана тебя увидела. Догнала, накричала и заперла в постирочной. Вечером, когда вернулся ее муж, он тебя избил. Так, что ты потеряла сознание. Пять дней тебе не давали еды. Даже объедков с тарелок детей.

Ты здесь уже год. Уже год не выходишь из этого дома.

Тебя зовут Тама. Твое настоящее имя тебе произносить запрещено. Но каждый вечер, прежде чем заснуть, ты несколько раз шепчешь это имя. Чтобы не забыть.

Тебя зовут Тама.

Тебе девять лет.

Всеобщая декларация прав человека 1948 года, статья 4:

Никто не должен содержаться в рабстве или в подневольном состоянии; рабство и работорговля запрещаются во всех их видах.

Было еще темно. По-прежнему холодно. Зимы здесь суровые. Безжалостные к людям и животным, леденящие скалы и души, замораживающие любую надежду.

Габриэль с чашкой обжигающего кофе в руках вышел на террасу. Гипотетический горизонт несмело вырисовывался в первых лучах восходящего солнца.

Дом стоял посреди продуваемой всеми ветрами пустыни. Ближайшие соседи жили в нескольких километрах. Но Габриэль сам выбрал это место для жизни, место, куда никто не хотел приезжать. Откуда все бежали. Суровый климат, одиночество, тишина или тревожные завывания агея[1] – все это его устраивало.

Казалось, эти места создали специально для него, для таких людей, как он. Для тех, кто хочет что-то забыть или чтобы забыли о них. Для тех, кто хочет облегчить душу, страдать в одиночестве.

Тихо умереть.

Габриэль медленно пил свой кофе. Ночь уже превратилась в смутное воспоминание, даже несмотря на то, что перед его глазами по-прежнему стояло несколько леденящих эпизодов из его кошмаров подобно все никак не расходящимся после бури облакам.

Он вернулся в дом, где было удивительно тепло, поставил чашку в мойку на кухне и взял ключи от машины. Надел шапку и кожаные перчатки и вышел из дому.

Лужи на дорогах замерзли, терпеливо поджидая очередную жертву. Машину, которая свалится в овраг, человека, которого можно убить. Помня об опасности, Габриэль двигался на небольшой скорости.

Когда он приехал во Флорак, уже рассвело. Но было по-прежнему почти так же холодно. Январь только-только начался, зима будет долгой и безжалостной.

Он сделал несколько покупок на неделю, зашел в табачную лавку и аптеку, а потом снова сел за руль. Дорога из Флорака петляла по бурым, забытым солнцем ущельям. Затем шла вниз в направлении Нима, но Габриэль свернул, чтобы проехать по старому мосту, который каким-то чудом не развалился из-за сильных разливов бежавшей под ним речки. Он миновал два старых заброшенных дома и далее продолжил путь по намного более узкой дороге, которая поднималась к перевалу, что находился в двадцати километрах оттуда.

Наконец появилось солнце. Оно осветило редкую подмерзшую траву, голые помертвелые каштаны, что топорщили ветви, как будто о чем-то предупреждали.

Направо пойдешь… Внедорожник терпеливо глотал виражи. Габриэль закурил и включил радио. Он вполуха рассеянно слушал новости.

Говорили о цифрах. Сколько бедных, сколько безработных. Ни то ни другое Габриэля никогда не касалось.

Говорили о страхе. О страхе людей, о страхе завтрашнего дня или о страхе, что чего-то будет не хватать. Габриэль не испытывал чувства страха. Он плевать хотел на завтрашний день, а все, чего ему могло не хватать, он уже купил.

Он уже давно ничего особо не чувствовал.

Проехав с четверть часа и не встретив ни одной живой души, Габриэль оказался на месте. Крошечная деревушка состояла из четырех домов неопределенного года постройки; он был их единственным владельцем. Жилым оставалось только одно здание. Габриэль сделал в нем ремонт, предоставив трем другим разрушаться от времени. Он припарковался у каменной лестницы и отнес покупки в дом.

Софокл, старый немецкий дог, лежал у камина. Пес приподнял голову, когда вошел его хозяин, едва заметно вильнул хвостом и снова глубоко уснул.

Габриэль, как всегда по утрам, просмотрел почту и выпил вторую чашку кофе. Немного рекламы, немного спама, ничего важного. Ему никто никогда не писал или почти никогда.

Он снова надел куртку, вышел на улицу и закурил еще одну сигарету. Небо было ярко-синим, солнце не грело, но ветер стал тише. Габриэль открыл ворота конюшни, которая находилась сразу напротив дома.

– Привет, девчонки! – бросил он, входя в конюшню.

Две кобылы ганноверской породы, серая Гайя и каштановая Майя. Лошади казались встревоженными. Габриэль подозвал их, и они подошли. Он погладил их по мордам, похлопал по бокам, шепнул пару успокаивающих слов.

И в этот момент он увидел ее. Женщину, лежавшую на соломе, в глубине конюшни. У Габриэля перехватило дыхание. Он немного помедлил и приблизился к неподвижному телу:

Агей (или эгюоля) – холодный восточный ветер в южной части Севенн, платообразного хребта, входящего в состав Центрального горного массива Франции. – Здесь и далее примеч. перев. Переводчик выражает благодарность Набилу эль-Идрисси и Татьяне Ворожцовой.