Каждый час ранит, последний убивает

Он облетает кухню, потом летит в гостиную. Тама идет за ним, смотрит, как щегол летает под потолком. Вдруг она понимает, что ей будет трудно его поймать и посадить обратно в клетку. Хотя это не так уж страшно. Она скажет Сефане, что он вылетел, когда она его кормила, а дети помогут ей поймать птицу. Но он, по крайней мере, сможет расправить свои крылышки и немного полетать.

Атэк летит по коридору и залетает в родительскую комнату. Тама спешит за ним и когда подбегает к двери, то видит, что Атэк летит прямо к закрытому окну. Он ударяется о стекло и падает с глухим стуком на ковер.

– Нет!

Тама секунду не может пошевелиться. Затем подходит к Атэку и осторожно берет его на руки. Может быть, он всего лишь оглушен? Она замечает на стекле крохотное пятно крови и тщательно оттирает его рукавом. Возвращается в кухню, держа Атэка на ладони.

– Давай же, дыши! – умоляет она. – Не умирай…

Она долго-долго ждет, но смиряется с неизбежным.

Атэк умер. Это она его убила.

Тогда Тама кладет его на солому и закрывает клетку.

Вечером она соврала, что птица сама умерла, упав с жердочки. Сефана, конечно же, сочла, что во всем так или иначе виновата Тама. Она дала ей пару пощечин и лишила на три дня пищи.

Тама подумала, что она и правда заслужила это наказание.

Ночью она долго плакала.

Атэк хотел добраться до неба, до своего неба. Он хотел опять стать свободным.

И умер.

Рождественские каникулы закончились. Я удивилась, что в этом году мне снова что-то подарили. Шоколадку с орешками, сушеные финики и новую блузку. В этом году она нежно-зеленого цвета, в синих бабочках. Ничего другого из одежды мне не нужно, потому что Сефана отдает мне старые вещи Фадилы или Адины. Дырявые носки, я их штопаю, когда нахожу минутку, трусики со слабо держащейся резинкой, футболки, которые им уже не хочется носить. Что касается обуви, Сефана покупает мне пластиковые шлепанцы и запрещает носить что-нибудь другое.

А у Фадилы новый мобильник, флакон духов и куча новой одежды. Адине подарили обувь и платья. Вадиму – с десяток игрушек, и Эмильену тоже.

Они были очень довольны, и их радость была заразительной.

В сочельник я приготовила им хороший ужин и получила разрешение съесть сладкое. В этом году рождественское полено было с засахаренными каштанами, мне оно понравилось меньше, чем прошлогоднее. Но я оценила тот факт, что они думают обо мне, и охотно его съела.

Шарандон возвращается около шести вечера, намного раньше, чем обычно. Эмильен и девочки сидят перед телевизором. Он целует детей, потом идет в кухню, где Тама готовит ужин.

– Жена где? – ворчит он.

– Добрый вечер, месье. Она повела Вадима к врачу… У него, мне кажется, бронхит. И еще она должна была пойти в магазин.

Он возвращается в гостиную и падает в кресло.

– Тама! – орет он.

Она все бросает и бежит в комнату:

– Да?

– Пивка принеси.

Тама открывает холодильник, берет баночку пива и несет ее Шарандону.

– Боты сними с меня, – требует он.

Он уже некоторое время, почти каждый вечер, заставляет ее это делать. Тама опускается на колени на ковер перед Шарандоном и расшнуровывает его ботинки.

– Мог бы и сам справиться! – с издевкой говорит Эмильен.

– Ты что лезешь? – отвечает его отец. – Ты уроки хоть сделал?

Мальчик опускает голову, Шарандон взмахивает рукой, отправляя его к себе в комнату.

– А вы, девочки?

– Идем, – вздыхает Адина.

Девчонки тоже исчезают, а Тама ставит ботинки в шкаф при входе.

– Иди сюда, – говорит Шарандон.

Тама встает перед ним, у нее сжимается сердце. Она готовится к самому худшему.

– У меня ноги болят.

Она понимает, что от нее требуется, и снова встает на колени. Она долго массирует ему ступни, пока тот бесстыдно ее разглядывает.

Наконец слышно, как Сефана загоняет машину в гараж. Вадим с матерью заходят в дом, ребенок бросается на шею к отцу.

– Ну что, паренек, заболел, говорят?

– Доктор сказал, что ничего такого!

– И хорошо!

– А что это Тама делает?

– Работает, милый!

Сефана встает перед мужем, хмурится, она в ярости. Затем обращается к Таме.

– Что стоишь? Иди багажник разгружай, – мрачно бросает она девочке.

– Потом разгрузит! – отвечает Шарандон.

Тама переводит взгляд с одного на другого, не зная, кого слушаться. Сефана поднимает руку:

– К машине, быстро.

– Да, мадам.

– Зануда ты! – орет муж. – Только она пригодилась, и на́ тебе…

Тама быстро спускается в гараж. Три раза ходит туда-обратно за огромными пакетами, пока Сефана сидит на диване.

– И не забудь набрать ванну для Вадима! – кричит она.

– Секундочку, мадам.

Пакеты, ужин, ванна Вадиму… Она не знает, за что хвататься.

Но для Тамы это обычный вечер.

27

Вечером, когда уже все легли спать, я пишу письмо. Письмо тете Афак. Она не умеет читать по-французски, но один из ее сыновей переведет ей мои слова, я в этом уверена. Я ей говорю, что, если она может, пусть приедет за мной. Я объясняю ей, что Межда и Сефана солгали моему отцу, что Шарандоны плохо заботятся обо мне и о моем образовании. Я не признаюсь ей в том, что они бьют меня ремнем, потому что думаю, что тете будет тяжело это слышать. Но я все же пишу о том, что вела себя хорошо и что из школы меня вовсе не выгнали, ведь я в нее даже не ходила.

Когда я заканчиваю писать письмо, то кладу его в конверт и наклеиваю специальную марку для Марокко, которую я нашла в ящике стола. Иногда Сефана пишет своим родителям. Повезло! Я прекрасно помню тетин адрес, но самое сложное в другом – как отправить ей это письмо?

У меня есть идея, но не знаю, насколько это сработает, – дам письмо Вадиму и скажу, что это наша тайна, что матери ничего нельзя рассказывать. И попрошу передать письмо учительнице, чтобы та сходила и отнесла его на почту.

Да, так завтра и сделаю.

А потом буду ждать.

Буду ждать каждый день.

Наконец-то буду чего-то ждать.

Учительница Вадима письмо взяла. Но вместо того, чтобы его отослать, эта идиотка после уроков отдала его Сефане, даже не соизволив прочитать.

А вот Сефана прочитала.

Когда она вернулась домой, то швырнула письмо мне в лицо, а потом подняла и убрала в карман брюк. И заявила, что, когда вернется муж, я за все отвечу.

«За все отвечу»… Я не очень понимаю, что это значит.

Вадим начал плакать, я приготовила ему полдник и сказала, чтобы он не волновался. Что ничего страшного не случилось. Я ему улыбнулась, хотя мне тоже хотелось плакать. Я целую ночь писала это письмо. И с утра у меня в сердце снова затеплилась надежда.

Наконец-то затеплилась.

И это длилось всего один день.

После полдника я помогаю Вадиму помыться, а потом иду в кухню, чтобы закончить приготовление ужина.

Шарандон возвращается почти в восемь вечера. Сефана тотчас же показывает ему письмо, говоря, что я воспользовалась их дорогим сыном, чтобы письмо отправили моей тете. Она говорит ему, что, к счастью, учительница письмо не вскрыла. А я-то думала, что преподаватели все умные…

Я в кухне, жду, когда Шарандон покажет мне, как это – «ответить за все». Я не знаю, что он мне готовит. Ремень или кулак. Может, что-то похуже. Но, в конце концов, я, кроме правды, в письме ничего не писала.

Шарандон зовет меня из гостиной. Я слушаюсь и бросаю кастрюли. В любом случае, если я туда не пойду, он сам за мной придет. Дети сидят по своим комнатам, так что он может дать волю гневу.

– Это что такое? – спрашивает он, тряся листом бумаги.

– Письмо. Тете.

– И с каких это пор ты умеешь писать?

Сефана хмурится.

– И то верно! – бросает она. – Ты как писать научилась?

Я осмеливаюсь улыбнуться, и это им не нравится. Этой дуре такое даже в голову не пришло!