Страница 11 из 19
Я продолжал наблюдать, как лиственный ковер под сильным дождем отплясывает свои грустные танцы на земле. Осень начисто смывает остатки ярких красок, забытых летом. В этом ей помогает безжалостный гром и блюз дождя. Но деревья противятся приближению холодов и в сопротивлении качаются в разные стороны, не желая примерять другие наряды.
Стоя у окна, я не заметил, как сзади подошла Надин и обняла меня. Я вздрогнул.
– Ты чего голый стоишь?
– Гром. Ты слышишь?
– Да-а.
– Любимая, расскажи мне… – я повернулся к ней.
– Что рассказать? – глаза ее налились влагой.
– Как ты жила это время без меня?
Мы включили прикроватную лампу с тусклым светом и обнялись уже в кровати. Голые под пуховым одеялом, рассматривая бесконечные миллионные капли дождя за окном и яркие молнии. Я крепко прижимал Надин, оберегая ее от всех злых и холодных ветров осени, бушевавших за окном. Я не желал заветрить ни единого лепестка прекрасной розы, поправляя каждый раз сбившееся одеяло.
– А что рассказывать, Рустем? Все, как и раньше. Муж. Но ты ведь не это хочешь знать! Я права?
– Думаю, да. Ты правильно понимаешь. Я хочу знать…
– Ты хочешь знать, почему я т-тут? – она прервала меня дрожащим голосом.
– Да.
– Я запуталась. П-просто запуталась… – и она заплакала.
Надин плакала и не могла остановиться. Захлебываясь, пыталась что-то говорить. Рассказывать мне о той жизни, которую она не захотела оставить ради отношений со мной. Кажется, эти слезы были откуда-то из глубины души. Они катились из ее глаз бешенным потоком. Ливень начался теперь и в ее теле. Дождь из невыплаканных обид и боли за все дни, в которых она чувствовала себя несчастной. Через град слез она пыталась рассказывать, как потерялась в своих сомнениях и мечтах, как разрывалась на кусочки от несвершившейся в ее жизни любви, как пыталась понять, что чувствует, и что ее волнует… Надин говорила много о том, что ей все стало в тягость в ее серой жизни, и как боль в груди не унималась; что по ночам ей снился тот трепет, с которым к ней прикасался не муж, а я. Она плакалась в моих объятиях об ошибке, оставшись с ним. Говорила, как боялась себе признаться, что пропустила настоящую любовь. Много слов было о страхе, что я не прощу ей обид и той боли, которую она мне дала за любовь к ней, устроив из последнего свидания грязное мерзкое шоу. Она плакала и прижималась все ближе, пытаясь сквозь стук моего сердца и дыхание понять, верю ли я ей, хочу ли я еще раз впустить ее в свою жизнь, без страха вновь быть распятым.
Я успокаивал ее, нежно дотрагиваясь до лица, смахивая слезы. Я говорил ей, что все уже давно забыл, что все отпустил и не помню плохого. И хоть я и врал, но я, и правда, был готов это не вспоминать.
Я тоже стал ей многое рассказывать: что только рядом с ней мои плечи расправляются в полную силу; что я чувствую себя особенным, когда она рядом со мной; что она – мое лекарство от всех жизненных обид и горестей; что боль, которая разрывала душу, мигом кончилась, когда я вновь вдохнул аромат ее розы. Я говорил, как я хочу стать для нее тем самым, с кем она почувствует себя счастливой.
Я много ей рассказывал о своем чувстве, которое плотно поселилось в моем сердце и разуме; как я мечтал хотя бы еще раз прикоснуться к ее коже и ощутить на своих губах вкус любви. Я говорил ей много о том, как запутался в днях после ее ухода из моей жизни; как первое время сходил с ума и думал, что не оправлюсь; как искал похожую на нее и не находил. Говорил ей о том, как шарахался по жизни, словно во тьме ночной среди потухших звезд. Как мне казалось, что я потерялся в огромном мире, где все другие женщины ничего не значат, кроме нее одной. Как не хотел жить без ее запаха, пытаясь его забыть; как вздрагивал от каждого звонка телефона и сообщения в надежде, что она позовет; как в этих страхах стены дрожали вместе со мной. И как без нее рухнул мой мир…
Она меня слушала и успокаивалась. Ее покрасневшие от бесконечного потока слез глаза высыхали. Наполнялись светом и искрами. Я дарил ей понимание о ее исключительности и божественной красоте. От этих слов она озарялась все больше, румянец на щеках от соли слез становился все бледнее, а губы ее – полнее в предвкушении жаркого поцелуя после большого признания в любви.
– Знаешь, любимая… Я во сне ждал очередное свидание, выдуманное моим разумом, с тобой… А на рассвете вновь тебя терял. И это было похоже на муку. Сон рассеивался, и оставалась пустота.
– Ты меня смущаешь.
Я лишь улыбался. Мне так хотелось ей говорить о любви бесконечно долго, чтобы я был такой один во всей вселенной, который замучил любимую девушку признаниями. Мне хотелось, чтобы она прочувствовала, как много значит для меня. Я говорил ей о том, как я дышу ей, даже на расстоянии.
Я благодарил ее за то, что я встретил ее однажды. Что сразу понял, насколько она особенная в моей жизни. Не прошел мимо. Окунулся в этот океан страстей. В соленую пучину без дна и краев. И пусть я был весь исцарапанный, когда вошел в этот океан и ощутил каждую рану жжением, – я не жалел о случившемся. Я очень хотел, чтобы она теперь не боялась быть рядом со мной. Еще я говорил ей о том, как беспокоился навсегда потерять ту нить, которая связала нас когда-то. Как, несмотря на то, что переживал и страдал, мечтал быть с ней. Я изливал душу о бессонных ночах, в которых тонул без нее. И как в бреду я бродил по пустыням в поисках воды, потому что именно она была моим спасительным кувшином.
В моих рассказах было много слов о холодных, одиноких днях, где я пытался утопить горе с другими женщинами или окунуться в работу. Говорил ей даже про отношения, которые начинал в иной стране, переключившись на другой прекрасный и не менее достойный ароматный цветок. Но забыть ее был не в силах. Хоть и хотел…
Осень продолжала стучать в окно дождем, просилась в гости, а мы все еще разговаривали. Но этот вечер предназначался только для нас двоих: Надин и я, я и Надин. Небо плавно спускалось туманом к вечеру. Израненные грозным ветром листья врезались в окно и прилипали на стекло как распятые. Погода безумствовала уже который день. Осень напоминала каждую минуту о своем нраве, рассыпая повсюду увядающее грустное золото. И ветер натужно что-то завывал протяжно, когда осенняя мгла озарилась закатным заревом. Янтарный свет вечернего разлива осветил комнату, и дивный закат багровым шелком расстелился по небу. На его струнах осень закачала уходящий вечер в колыбели, пытаясь доказать, что не такая уж она и вредная.
Наступление очередного вечера означало, что скоро будет трепетный любовный экстаз. Наши тела сольются в единое. В полумраке стонов нам будут завидовать и дождь, и сама кромешная ночь средь звездного молчания. И лишь ветер, чтобы не завидовать, станет активнее гнать тучи на край света – будет тужиться изо всех сил, вдохновенно дышать чаще и яростнее. А сама осень начнет особенный бал, где закружит лиственные метели, флиртуя. Будет оставлять везде и всюду свои рыжие поцелуи, потому что и она не хочет сегодня уснуть в печали, не дождавшись своего кусочка счастья. Пляска смерти последней листвы продлится совсем недолго, потому что это – всего лишь каприз. Мимолетный каприз осени, где солнце наконец-то изойдет кровью, заходя за горизонт, польщенное осенней серостью, а ночь повесит на окна шторы, выпустив гулять свободный месяц на небосклон, который будет долго безмятежно спать, пока задумчиво не загрустит и о своем кусочке счастья, вспоминая, как загляделся небом, в котором был красивейший закат, который ушел в вечность.
Надин нежно постанывала и вздрагивала от любых моих прикосновений к мочке ее уха. Она пылала и прикусывала нижнюю губу. Я шептал ей, что люблю ее и спускался ниже, проговаривая это каждой клеточке ее шелковистой кожи. Осыпал поцелуями желанное тело. Вел рукой по всем чувственным изгибам. От моей нежности ее соски горели, становились упругими холмами, которые я смело целовал беспредельно долго и страстно, даря райское блаженство. Моя душа трепетала, когда она прижималась к моему торсу обнаженной пылающей грудью, доводя до дрожи мое тело.